Российское общество Вудхауза
English English | Новости сайта | Конкурс переводов | Форум | О сайте | Контакты
Поиск:    
Иэн Спраут и дело Вудхауза
Главная / Публикации / Иэн Спраут и дело Вудхауза

Иэн Спраут и дело Вудхауза

Н.Трауберг

Каждые два года, в середине октября, некоторые англичане собираются на званый обед, вспоминая тем самым, что 15 октября 1881 года родился Пэлем Грэнвил Вудхауз. В 2000 году они собрались в таком исторически прославленном месте, как Грейз-Инн. Столетняя королева-мать, покровительница Вудхаузовского общества, прислала поздравление. Пэры, сэры и просто люди пили за ее здоровье. Из пэров в общество входит лорд Ллойд-Уэббер, написавший мюзикл "By Jeeves!", из сэров -- сын падчерицы Вудхауза Эдвард Казалет, из остальных людей -- Тони Блейр.

Когда Вудхауз умер (14 февраля 1975 г.), все это было бы невозможно. Правда, за полтора месяца до смерти он сам стал сэром -- королева к Новому году посвятила его в рыцари, -- но смутная память о его позоре не позволила бы создать общество и устраивать такие торжества. Больше двадцати лет он прожил в Америке, больше десяти лет до этого -- тоже не в Англии. Дело в том, что давно, в самом начале этих долгих лет, он оказался в гитлеровской Германии и несколько раз выступил там по радио. Его обвинили в предательстве, он очень тяжело это принял и в Англию не вернулся. Когда негодование пошло на убыль, ему бы не мешали приехать, но он бы там жить не смог.

Конечно, читали его всегда, и многие очень любили, но шумная, явная, огромная слава в те годы притихла. Теперь она полностью вернулась. Выходит прелестный журнал "Вустерский соус", собирается Вудхаузовское общество, есть особый сорт роз, которому сумели придать оттенок красноватой сливы -- в честь его прозвища "Plum". Может быть, все изменилось бы и так -- англичане отходчивы, но знать наверняка мы не можем; зато знаем, что окончательно добился правды совершенно определенный человек, Иэн Спраут, который был членом парламента, а одно время -- министром культуры в кабинете Мргарет Тэтчер. Преодолевая предрассудки и бюрократическое сопротивление, он собрал все документы и раскопал свидетельства. Если бы не это, королева не даровала бы Вудхаузу рыцарского звания -- во всяком случае, не успела бы дать его, как в сказке или вудхаузовском романе, перед самой его смертью.

Когда Вудхауз уже умер, Иэн Спраут издал книгу о его деле (Iain Sproat. Wodehouse at War, 1981) и своих разысканиях. Именно о разысканиях -- о себе он почти совсем не говорит. Читая, поневоле думаешь, что это -- еще один рассказ об отце Брауне, который скрупулезно восстанавливает чье-то доброе имя, вникая в то, что мог сделать именно этот человек, а чего он сделать не мог.

Долгое и печальное дело началось с того, что летом 1940 года, когда немцы так стремительно заняли Францию, Вудхауз с женой жили именно там, на самом Севере, в курортном городке Ле-Туке, где незадолго до этого они купили дом. Тихий, работящий Плам вообще старался сбегать из Лондона, хотя очень его любил.

В Англии знали, что в Ле-Туке пришли немцы, и больше ничего толком о Вудхаузе не слышали. Потом, когда уже разгорелись страсти, многие заверяли, что он немцев приветствовал, с ними ладил и вообще остался намеренно. На самом деле у него забрали дом, а самого вскоре отправили в лагерь для интернированных. Жене пришлось уехать и жить год под Лиллем с маленькой собачкой. Кстати, уехать в Англию, от которой их отделял только канал, Вудхаузы никак не могли решиться (быть может, в первую очередь) из-за своих животных. Надеюсь, больше народу умилится здесь, чем рассердится.

Что делал Вудхауз в силезском лагере, расположенном в бывшем сумасшедшем доме, тоже толком не знали, но его, конечно, жалели, пока не услышали через год, что он ведет по берлинскому радио беседы для Америки, которая еще сохраняла формальный нейтралитет. Узнали и то, что, перебравшись в Берлин, живет в хорошем отеле. Вскоре к нему приехала жена. Предваряя дальнейшее, скажем, что осенью 1943 года им разрешили уехать в Париж, который был освобожден в августе 1944 года.

Когда в Англии узнали о первой беседе, известный журналист Уильям Коннор, выступавший под именем "Кассандра", буквально прокричал по радио, что Вудхауз -- предатель. Вслед за этим его назвали предателем Антони Иден (тогда -- министр иностранных дел) и член парламента Квентин Хогг. Посыпались письма. Иэн Спраут нашел и привел в своей книге все до единого; здесь не хватит места их цитировать, и мы попытаемся обобщить. Обличительных -- гораздо больше, и авторов нетрудно понять: никто еще не забыл, как решалась судьба страны в поразительной "битве за Британию". Мало того: было ясно, что решается судьба цивилизации, или свободы, или просто человеческой жизни. Да что там, понять их очень легко. И все-таки, говорит апостол, "гнев человека не творит правды Божией". Кроме естественного удивления и даже негодования, которыми полны эти письма, замечаешь всякие странности. Читая, к примеру, письмо Милна, слышишь какую-то давнюю досаду; например, он сетует на то, что Вудхаузу "и так слишком много разрешали". Некоторые возмущаются, что за несколько лет до этого "какому-то юмористу" дал докторскую степень Оксфордский колледж св. Магдалины. Шон О'Кейси брезгливо называет писателя дрессированной блохой (намного позже Вудхауз так и озаглавил свои мемуары, прибавив, что не видит в такой блохе ничего плохого). Наконец, иногда пишут о нем почти теми же словами, какими писали у нас в конце 20-х годов, когда его книги называли "литературой жирных". Его обвиняют в любви к роскоши, причем, совсем уж в нашем стиле, "буржуйское" отождествляется с "фашистским". Вот, например; "Откройте любую книжку Вудхауза, и вы увидите, что она кишит людьми, которые в жизни не работали. У них есть деньги, им скучно -- прекрасная почва для фашизма... персонажи его ... по сути своей не демократичны, не прогрессивны, реакционны". Негодование -- понять можно, но мысль (если это мысль) -- совершенно неверна. Трудно найти более свободных и приветливых людей, чем любимые герои Вудхауза.

К счастью и чести англичан, нашлись люди, которые, страдая из-за этих передач, не считают нужным приплетать сюда же, по законам травли, какие-то былые провинности. Несколько человек пыталсь снять с Вудхауза необоснованные обвинения. Один доказывает, что Вудхауз не мошенничал с налогами, другой удивляется, что, называя его "пустым и поверхностным человеком", от него ждут "совершенно несокрушимого, стоического поведения, после того, как он побыл в немецком лагере". Третий напоминает, как трудно и опасно судить со стороны, не узнав всех мотивов и обстоятельств. Так возникает тема, которая лучше всего выражена во фразе: "Уверены ли праведные коллеги Плама Вудхауза, что они не поддались бы искушению?" Небольшое письмо Монктона Хоффа кончается словами: "А ну-ка, бросим в него камень!" Лорд Ньюборо, "старый друг и почитатель" Вудхауза, объясняет, что "Пламми" (он так и пишет, в кавычках) вообще "не касаются земные дела"; о его детской наивности говорит и Дороти Сэйерс. Наконец, есть удивительное письмо с подписью "Беспристрастный". Автор, как ни странно, со знанием дела опровергает многозначительные неточности. Он пишет, что Вудхауз отказался в лагере от каких бы то ни было привилегий и жил в палате на шестьдесят человек; что выпустили его без всякой связи с передачами; что деньги у него были не от властей, а от немецких и американских издательств.

Подумайте, как это важно и мужественно. Автор решился защитить человека, которого, что ни говори, именно травили. Очень хорошо, что у людей бывает такой порыв. Помню, как именно в Англии, в Оксфорде, спорили о российском законе, связанном со свободой совести, и кто-то заметил, что надо же как-то защищать православие от католиков. Тогда православный епископ Бэзил Осборн встал и предложил отложить эту тему до того случая, когда среди нас будут католики, которые смогут ответить. Судя по реакции (скорее -- приятно удивленной), даже в Оксфорде такое бывает нечасто. Уточню: речь не о том, чтобы защищать "своего", это всюду принято, но о том как сохранить, а если не было -- как воспитать это внимание к чужой чести. Чего тут больше, тяги к правде или тяги к милости? Наверное, есть и то, и это.

Сам Вудхауз ответить на обвинения не мог, более того -- он ничего о них не знал, в Берлине английских газет не было. Когда же узнал от приехавшей к нему жены, то страшно растерялся. Все последующие годы, горько ругая себя за глупость, он повторял одно и то же: ему писали многие американцы, и он хотел поблагодарить, а главное, подбодрить всех сразу -- смотрите, мы как-то тут все-таки живем. Если не понять таких объяснений, нам в его деле не разобраться. Однако понять их трудно, очень уж мы в этом отношении отличаемся от Англии.

Там -- есть, а у нас -- бывает редко очень удобный для окружающих императив поведения, который они называют "stiff upper lip" ('держать себя в руках, не распускаться'). Он удобен, но небезопасен: легко запрезирать тех, кто его не соблюдает или просто сорвался; ведь это позволяет собой гордиться, а других -- стыдить. Собственно, как и всякий императив, применять его надо только к себе. Вудхауз к себе и применял. Он считал неделикатным обременять людей своими горестями, и мало того -- хотел ободрить и утешить их. После освобождения, во Франции, к ним с женой приставили майора Маггриджа, который в мирной жизни был журналистом, а позже -- очень прославился. После смерти Вудхауза он опубликовал очерк "Вудхауз в беде", где восхищался именно выдержкой своего поднадзорного, тот страдал исключительно сильно, но никого этим не обременял, даже старался подбодрить своего стража, от которого, ко всему прочему узнал о внезапной смерти очень любимой падчерицы.

Англичане тем временем размышляли, надо ли Вудхауза судить, и в конце концов решили, что вменить ему в вину можно только пользование аппаратурой противника. Когда это выяснилось, Вудхаузы переехали в Америку, пожили в Нью-Йорке и купили дом на Лонг-Айленде, где провели еще четверть века. Такие деревушки с удобствами Вудхауз очень любил; во многих его романах описан райский пригород Лондона, Вэлли-Филдз -- опоэтизированный Далидж, где он когда-то учился. Его обличители не правы, над роскошью он скорее смеялся, а искал уюта и удобства в каком-нибудь тихом, маленьком, скромном месте. Стоиком он и в этом отношении не был. Кто решится его упрекнуть?

Негодование понемногу стихало. Серию статей в защиту Вудхауза написал, через несколько лет после скандала, Ивлин Во; наверное; они в какой-то мере подействовали. Его линия защиты несложна и, на мой взгляд, очень справедлива. Он считает, что сила и прелесть Вудхаузовских книг -- именно в том, что тот остался ребенком. Если кому-то противно, когда человек сохраняет детское восприятие мира, Вудхауза можно не читать, но уж никак не стоит о нем судить.

Прежде чем перейти к тому, как Иэн Спраут снял с писателя одно за другим несправедливые обвинения, надо поговорить о самом главном. Конечно, Вудхауз героем не был. Дело тут не столько в малодушии (хотя кто знает, свойственно оно вам или нет, пока не случится проверить себя), сколько в свойстве, которое многим очень не нравится. Оно почти всех задевает и даже раздражает. Так, Хилер Беллок жаловался, что Честертон "слишком хорошо ладит с врагом", не догадываясь, что его толстый и кроткий друг, четко разделяя спор и ссору, считал тех, с кем спорил, не врагами, а оппонентами. Очень хорошо говорит об этом свойстве Александр Генис в книге о Довлатове: "Со своим автором он [Гринев] делит черту, из-за которой, как считает Цветаева, Пушкина не взяли в декабристы -- "ненадежность вражды". Драма Гринева в том, что, не поступившись своею, он способен понять и принять другую точку зрения".

Конечно, свойство это -- не однородное. Честертон, например, мог понять то, что называл ересью, но не принять. Очень может быть, что Вудхауз, прежде всего видевший человека, вообще о точках зрения не думал -- но как бы он тогда писал своих грозных леди и склочных джентльменов? Нетрудно быть добродушным от равнодушия, но это бы за ним заметили, а о нем пишут иначе: скромный, незлобивый, застенчивый, приветливый, благожелательный. Когда они с Этель еще жили в Ле-Туке, она обычно сидела с гостями, а он работал, но время от времени заглядывал и спрашивал: "Как, всем хорошо?" Таких свидетельств очень много.

Прибавим еще несколько соображений. Раньше, чем читатель почти инстинктивно воскликнет: "Но это же гитлеровская Германия!" -- стоит подумать о том, о чем напомнила Дороти Сэйерс: ни Вудхауз, ни другие англичане еще не знали самого страшного. Ей поверить можно, она все тяжелые годы выступая по радио у себя, в Англии, необычайно пылко, и для нее Гитлер (если вспомнить слова Честертона) был поистине хуже Ирода. Чутье у нее несопоставимо сильней, чем у Вудхауза, но вот и она признается, что многого не знала.

Однако было чутье и у него, только касалось оно не живых людей, а некоего духа или воплощавших этот дух мнимых, выдуманных персонажей. Может быть, одно из самых детских (не подростковых!) свойств Вудхауза -- искренняя нелюбовь к сильным, агрессивным, важным. Именно он создал Спода, главу английских фашистов. Даже у Хаксли, в "Контрапункте", похожий персонаж неоднозначен, а у Вудхауза -- напыщенный злой дурак. Заметим, это -- фашист, вроде сэра Освальда Мосли. Тогда "фашистов" и "нацистов" различали, и некоторые, далеко не тупые люди -- скажем, тот же Ивлин Во -- склонялись к тому, что Муссолини все же лучше Советов, мало того -- лучше тогдашней английской демократии. Тема эта -- исключительно важная, и, если кто захочет к ней вернуться, мы охотно это сделаем. Однако сейчас и здесь для нас существенно, что Вудхауз такими сомнениями не грешил. Как и для Дороти Сэйерс, для него "оба хуже": и весь спектр нацизма-фашизма-фалангизма, и коммунисты (вспомним его "диктатуру пролетариата" в рассказе "Арчибальд и массы"). Мучают людей, лезут к ним, лишают свободы – и все это очень плохо. Совсем другое дело, что живой человек, даже обижавший его лично, оставался для него живым человеком. Законченных злодеев и законченных злодейств ему увидеть не пришлось, поэтому бессмысленно гадать, что бы он тогда сделал. Очень может быть, что жалость к жертве победила бы сочувствие палачу. Именно с кроткими, мирными людьми такое нередко бывает.

Теперь -- конкретные обвинения и конкретные свидетельства. Все они в книге Иэна Спраута подкреплены документами.

Никакого сговора не было. Выпустили Вудхауза из лагеря по двум причинам. В том году, осенью, ему исполнилось 60 лет, а Германия, как ни странно, в Женевскую конвенцию соблюдала. Правда, вышел он на несколько месяцев раньше, но выпустили сразу несколько человек, вероятно -- по году рождения, а кроме того немцы хотели поспекулировать на его славе, предполагая почему-то, что он играет в Англии роль чуть ли не роль Гете (именно Гете, так кто-то сказал). Словом, выходя из лагеря, Вудхауз о предстоящих радиобеседах не знал.

Когда он приехал в Берлин, гостиницы были переполнены. В отель его пристроил старый приятель по Голливуду. Тогда особой роскоши там не было, а если для иных гостей и была, Вудхаузы в их число не входили. Жили они скромно, брали на ужин хлеб из ресторана, маленький мясной рацион отдавали собачке. Сравнивать их быт стоило бы не с бытом наших людей в очередях и коммуналках (теплушку он испытал), а с привилегиями и удобствами тех, кого Андрей Семенович Немзер назвал "прикормленной верхушкой". Подростком я эту жизнь знала, и думаю, что двум старым англичанам приходилось хуже. Точнее -- и хуже, и лучше. Они жили скуднее, в чужой стране, да еще при мерзком режиме. Не обсуждая сравнительные свойства режимов, заметим только, что от них не требовали "сознательности", да и вообще какого-либо вранья; и в этом им было лчше. Вудхауз писал, что хотел, и вот что удивительно: он настолько сумел уйти от злобы и страха, что написал свои лучшие идиллии - "Радость потру" и "Полную луну", а чуть позже "Дядю Динамита".

Оставались Вудхаузы в отеле только зимой, прочее время гостили у друзей, правда, в замках, но топить там было нечем и к холодам приходилось возвращаться в город.

Денег они от немцев не получали. Иэн Спраут приводит перечень их доходов (о которых пришлось давать отчет в освобожденной Франции), и получается, что это только гонорары. Кроме того, Этель Вудхауз продала какие-то драгоценности -- ничего не поделаешь, они у нее были.

Что еще важнее, ни во Франции, ни в Германии Вудхаузы не дружили с властями. Немцы, поселившиеся в их французском доме, совершенно с ними не считались. Вудхауз рассказывает об этом в беседе, и не понять его может только исключительно простодушный человек, вроде корректора одного из наших отечественных изданий Вудхауза, наставивший вопросительных знаков везде, где, видимо, надо было пометить: "Шутка!"

В Германии, скажем снова, он встретил несколько (очень мало) старых друзей. Там же все-таки люди жили, а не одни нацисты! Кому-кому, а нам стыдно так однозначно представлять себе существование в одной из страшных утопий прошлого, слава Богу, века. Иэн Спраут разузнал все, что мог, об этих его знакомых, они оказались людьми ислючительно достойными и много потерпевшими.

Есть и мелочи, скажем -- обвинение в том, что Этель Вудхауз вела светскую жизнь. Нет, не вела. Она просто, в отличие от мужа, не была тихой. Когда она сердилась, скажем, на неудобства, она могла раскричаться, и ее слышали многие. Бедный Плам при этом очень смущался, а не кричал никогда. Всего не перескажешь, вот главное. Ведь заметка -- только предисловие к злосчастным беседам, которые публикуются ниже, а они либо тронут читателя, либо нет. Сам Вудхауз много раз ругал себя, мало того -- через годы, в Америке, он обрадовался приезду "Кассандры", позвал его в гости и совершенно покорил. Это очень важно — гораздо чаще люди полностью себя оправдывают, а то и ставят в пример, а уж врагов никак не прощают. Судить его вправе только тот, кто был на его месте. В каком-то смысле мы -- были, в каком-то -- не были, и ровно в этих рамках можем представлять, как бы мы себя вели. Однако тема эта проста только для тех, кто разрешил себе делить мир на чужих и своих или на плохих и хороших, почему-то причислив к "хорошим" себя.

Тут мне и скажут: "То есть как? Вудхауз пусть очень мало, но сотрудничал и сосуществовал с нацистами!" Чем вызван гнев: тем, что нацисты ужасны, как были они ужасны и раньше, или тем, что они в то время вое- вали с Англией? Если причина -- вторая, стоит вспомнить, что мы живем не в мифе и не в газетной статье. Люди в оккупации бывали не только старостами, но и врачами или, как аббат Сийес, "просто жили" (примеры есть в семье моей матери, и писать о них я вправе, поскольку ни семья отца, ни я сама просто не остались бы в живых). Англичане, которые в подобной ситуации не были, отпустили Вудхаузу его несчастный проступок, как отпустили и Уайльду, но интонация у них при этом совсем другая, как будто вообще говорят другие люди. Жалеть Уайльда они стали сто лет назад, сразу после смерти, теперь им восхищаются. Его порок боль- ше не считают пороком, это скорее достоинство, так что о милости, о снисхождении нет и речи. Наверное, кто-то осуждает его без пощады, но там я таких людей не видела, зато увидела здесь — точнее, рассказывая о нем по радио, услышала и упреки в жестокости, и упре- ки в непозволительной мягкости.

Что до Вудхауза, таким, как мы, нелегко его простить. Нетрудно оправдать Уайльда, если им, в сущности, восхищаешься. Той слабостью или глупостью, которую допустил бедный Плам, восхититься невозможно. Его осудит со знакомой брезгливостью всякий, кто склонен смотреть на человека или снизу вверх, или сверху вниз. Накажут они самих себя — Вудхауза терять жалко: и низкая словесность, и какая-то уж очень высокая достаточно надоели, не говоря о том слое, где они беспрепятственно смешались; и многих тянет к детским книгам, даже средним, вроде "Гарри Поттера". А Вудхауз как раз и пишет детские книги, правда, никак не средние. Сердитый Беллок назвал его лучшим английским писателем в середине 30-х -- вспомним при этом, из кого он выбирал! Мы резонно устали от поучений, даже Честертон иногда раздражает; устали мы и от цинизма, но нередко думаем, что надо выби- рать одно из двух. У Вудхауза нет ни того, ни другого: он безупречно легок и безупречно скромен. Конечно, он учит -- все писатели учат, но уж никак не прямо и не намеренно. Предпочесть его неисчислимому множеству английских юмористов может только тот, кто всетаки хочет попасть в его мир, который Ивлин Во назвал идиллическим, но можно назвать и детским. Создал он этот мир потому, что так и не стал взрослым, а невзрослому человеку сложно жить среди правильных, серьезных людей, которые так точно знают, чего бы они ни за что не сделали. Может быть, рассказ о деле Вудхауза поможет усомниться в себе, а тон его бесед вызовет не презрение, а глубокое почтение к незлобивому человеку, умевшему посмеяться над невыносимыми условиями. Он жалел других, даже врагов, но уж никак не страдал жалостью к себе -- нашим любимым пороком.

Впервые опубликовано на сайте Российского общества Вудхауза в 2001 году. Также опубликовано в книге Дживс и феодальная верность (Эксмо-пресс, 2003) и других изданиях.

Copyright Михаил Кузьменко (gmk), Российское общество Вудхауза © 1996-2023. Сайт основан 4 апреля 1996 года.