Лежебока

Мой дядюшка Джеймс, мемуары которого я сейчас готовлю к публикации, был очень разносторонним человеком. Но его главной чертой, я так думаю, было упрямство, с которым он, игнорируя советы, просьбы и откровенные оскорбления, валялся в кровати по утрам. Я видел обитателей его дома, хозяйка день за днем маневрировала так шумно в проходах снаружи его комнаты, делая всё то, что делает женщина, которая желает поднять человека с кровати, без движения, дядюшка Джеймс не сдвинулся ни на дюйм. Топанье шагов могло раздаваться за дверью, голоса могли орать то один, то другой, кости могли стучать об игральные доски, баранчик от крана мог свалиться на его умывальник, но черт, дядя Джеймс зашевелится только тогда, когда «враг» даст понять, что его завтрак принесут в кровать. Тогда, после неторопливой сигары, он вставал совсем, аккуратно одевался, спускался вниз, и это было, когда солнце уже вовсю заливало его дом.

За многие годы я привык смотреть на дядюшку Джеймса, как на обыкновенного лежебоку. Я представлял собой муравья, поднимающего свои усики, презрительно смотрящего в его сторону. Я узнал, что это не лень, но глубокими целями продиктованы его движения или отсутствием движения.

«Мой мальчик»,- сказал дядюшка Джеймс - «больше зла, чем хочется думать, вызвано ранним подъемом. Счастье домов разбито этим. Почему мужчины оставляют очаровательных жен и убегают к весьма непривлекательным авантюристкам? Потому что хорошие женщины всегда поднимаются рано. Плохие же, напротив, постоянно поднимаются поздно. Взломать человека из кровати в некоторый абсурдный час как девять тридцать означает ухаживать за бедствием. Взять мой собственный случай, когда я просыпаюсь первый раз утром, в моей памяти путаются злые мысли. Я вспоминаю всех мужчин, которые мне должны деньги, и ненавижу их. Я рассматриваю множество женщин, которые отказали мне в предложении выйти замуж за меня, и чувствую отвращение к ним. Я останавливаюсь на моей верной собаке Понто, и жаль, что не пнул его накануне. Представлять меня человеческому роду в тот момент, означало бы выпустить бич на общество. Но что изменилось через часик, после того как полежал в кровати, глядя в потолок. Молоко человеческой доброты прибывает, возвращаясь в меня как приливная волна. Я люблю мой род. Тогда дайте мне немного позавтракать и позвольте насладиться молчаливым задумчивым курением, и я расположен ко всем, с кем мне приходится общаться».

Он устроился более удобно на подушки и слушал с наслаждением в тот момент звуки шарканья горничных в проходе.

«Поздний подъем сохранил мне однажды жизнь»,- сказал он. «Принеси мне мой кисетный табак».

«Это было, когда я был в Южной Америке. Была обычная революция в Республике, которую я посетил в моем поиске концессий, и, после продолжительных раздумий, я вошел в революционную партию. Это обычно шумное движение, поскольку в этих случаях революционеры дезорганизуют постоянную армию, и они побеждают прежде, чем другая сторона заново организует ее при более высоком числе. В Южной Америке, трижды вооружены те, ссоры ради, но шесть раз те, кто получает какую-то выгоду от этого. В случае, о котором я говорю, впрочем, помеха была вызвана фактом другой стороны, восстающей против революционеров, в то время как они восставали против революционной партии, которая только что расстроила существующее Правительство. Все очень сложно в тех краях. Ты помнишь, что танго прибыло оттуда.

«Ну, короче говоря, я был схвачен и приговорен к расстрелу. Мне не нужно углубляться в мои эмоции в то время. Достаточно сказать, что я был выведен и прислонен спиной к глиняной стене. Стрелки подняли их винтовки»

«Это было великолепное утро. Солнце стояло высоко в безоблачном небе. Всюду звучал веселый стук погремушки гремучей змеи и мягкий крик бешеного скунса и Гила-монстра. И досадно мне думать, что я так скоро должен покинуть столь мирную сцену»

«И вдруг осенило меня, что было серьезной ошибкой».

«Подождите»,- крикнул я.

«Что случилось?»,- спросил главный по расстрелу.

«Случилось?»- сказал я. «Посмотрите на солнце. Военно-полевой суд четко сказал, чтобы я был расстрелян на рассвете. Вы называете это восходом солнца? Должно быть, почти обед».

«Это не наша вина», - сказали стрелки. «Мы пришли, как положено в вашу камеру, но вы не встали. Вы сказали нам, чтобы мы оставили на коврике»

«Я действительно помнил, что тогда услышал кого-то суетившегося за дверью моей камеры».

«Это ни то, ни се» - сказал я твердо. «Это было ваше дело, чтобы расстрелять меня на восходе солнца, и вы не сделали этого. Я требую повторного судебного разбирательства по техническим причинам».

«Ну, они штурмовали и бушевали, но я был непреклонен; и, в конце концов, они должны были поместить меня в камеру вновь. Я был осужден и приговорен к расстрелу на восходе солнца следующим утром, и они потрудились дать мне будильник и установили на 3 утра».

«Но около одиннадцати часов той ночью была другая революция. Некоторые революционеры восстали против революционеров, которые восстали против революционеров, которые восстали против Правительства и, повергнув постоянную армию, они захватили все, и приблизительно в полночь я был освобожден. Я вспоминаю, что новый президент поцеловал меня в обе щеки и назвал меня спасителем его страны. Бедняга, была другая революция на следующий день, и, привыкший к ранним подъемам, он вставал вовремя, чтобы быть застреленным на восходе солнца».

Дядя Джеймс вздохнул, возможно, с сожалением, но более вероятно, с радостью, ибо в этот момент ему принесли его завтрак.

Лежебока.

Дядюшка Джеймс, чьи мемуары я как раз собираюсь опубликовать, был натурой весьма многогранной. Однако главной его чертой я считаю то упорство, с которым он продолжал лежать в постели по утрам, не обращая ни капли внимания на намеки, мольбы и даже откровенную ругань. Не раз доводилось мне видеть, как в доме, где пребывал мой родственник, прислуга суетится возле его комнаты, создавая шум и суматоху – обычная уловка, которой пользуются женщины, когда хотят поднять мужчину с кровати. Но дядюшка Джеймс не двигался с места. Можно было сколько угодно топтаться перед его спальней, громко разговаривать, деликатно стучать в дверь и уже менее тактично громоздить всё новую посуду с водой для бритья у него на раковине – чёрта с два, он даже не шевелился. В итоге врагу приходилось сдаться и принести дядюшке завтрак в постель. Покончив с едой и насладившись сигарой, он, наконец, поднимался, не спеша одевался и спускался вниз, готовый одарить всех энергией и оптимизмом.

Многие годы я считал дядю обычным бездельником и лежебокой. Мне представлялось, как труженики-муравьи презрительно поднимают свои усики при одном его виде. Впрочем, позднее я узнал, что действия дядюшки, точнее их отсутствие, были продиктованы не просто ленью – на то имелись веские причины.

«Мальчик мой, - сказал однажды дядюшка Джеймс, - подъем спозаранку может причинить больше вреда, чем недостаток ума. Именно это и разрушает счастливый семейный очаг. Как ты думаешь, отчего мужчины оставляют своих прелестных жёнушек, предпочитая им невзрачных авантюристок? Да потому что добродетельные женщины всегда встают с утра пораньше. И наоборот, особы c дурной репутацией любят долго поспать. Вытаскивать мужчину из постели, скажем, в половине десятого - нелепо и к тому же опасно. Взять хотя бы меня – проснувшись утром, я ощущаю в голове только хаос и недобрые мысли. Я вспоминаю всех мужчин, которые должны мне денег, - и ненавижу их. Мысленно перебираю женщин, отказавшихся выйти за меня замуж, и чувствую к ним отвращение. Еще я размышляю о Понто, моем верном псе, и жалею, что не дал ему пинка прошлым вечером. Выпустить меня в люди в такую минуту – все равно, что обрушить на мир кару небесную. Но стоит мне полежать в кровати, созерцая потолок, еще с часок, – и совсем другое дело. Благостное млеко доброты наполняет всё мое существо, и я снова люблю весь род человеческий. Дайте мне позавтракать, а потом медленно, с наслаждением выкурить сигару – и общаться со мной будет одно удовольствие».

Тут он поудобнее устроился на подушках и с блаженствующим видом прислушался к тому, как хлопочет за его дверями горничная.

«То, что я так поздно встаю по утрам, однажды спасло мне жизнь, - сказал он. – Подай-ка сюда кисет.

Случилось это в Южной Америке, в одной республике, которую я посетил в поисках подходящих для концессии земель. Там, как водится, в разгаре была революция. Хорошенько поразмыслив, я решил примкнуть к повстанцам. Обычно это разумный шаг, ведь, как правило, революционерам удаётся развалить армию с помощью взяток и одержать победу прежде, чем их противники успеют сплотить войска заново посредством гораздо более солидной суммы. В Южной Америке только так: вооружен втройне, кто прав, но тот, кто мзду заплатит - вшестеро сильнее. Однако на этот раз произошло непредвиденное - другой отряд восстал против революционеров, пока те выясняли отношения с революционной партией, только что нанесшей поражение действовавшему правительству. В тех краях всегда всё сложно и запутанно. Сразу вспоминается - танго ведь родом из этих мест.

Одним словом, меня схватили и приговорили к расстрелу. Думаю, не нужно описывать всех моих тогдашних переживаний. Достаточно сказать, что меня вывели и приставили спиной к кирпичной стенке. Расстрельный отряд уже поднял свои винтовки.

Утро в тот день было просто замечательное. Солнце высоко светило в безоблачном небе. Воздух наполняли жизнерадостные звуки: весело трещали хвостами гремучие змеи, мелодично цокотали бешеные скунсы и ядовитые ящерицы. Досадно было понимать, что вскоре придется покинуть этот чудный мир.

И тут меня будто осенило - произошла чудовищная ошибка.

- Постойте! - воскликнул я.

- Ну, в чем еще дело? – спросил командир отряда.

- В чём дело? Вы еще спрашиваете? – возмутился я. – Посмотрите на солнце. В приговоре ведь четко сказано - расстрелять на рассвете. А сейчас что? Да уже почти полдень!

- Нашей вины здесь нет, - отвечали мне из отряда. – В камеру за тобой мы пришли вовремя, но ты наотрез отказался вставать, и сказал, чтоб тебя не беспокоили.

Тут я припомнил, что слышал какую-то возню за дверями своей камеры.

- Да какая разница! – отвечал я твердо. – Вы должны были расстрелять меня на восходе солнца, и не сделали этого. Требую пересмотра дела по причине технических нарушений.

Они кричали и угрожали, но я не уступал, и, в конце концов, им пришлось увести меня обратно в камеру дожидаться повторного слушания. Я опять был приговорен к казни. Расстрел назначили на рассвете следующего дня, только теперь мои тюремщики потрудились вручить мне будильник, поставив его на три утра.

Однако около одиннадцати вечера снова произошла революция. Одни революционеры восстали против других, которые в свою очередь подняли мятеж против тех революционеров, что выступали против правительства. Переподкупив действующую армию, они смели всех, кто стоял у них на пути и уже к полуночи я был на свободе. Помню, как новый президент расцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем своей страны. Бедный малый, на следующий день случилась очередная революция, а поскольку он был убежденным жаворонком, то не проспал свой расстрел ранним утром».

С этими словами дядюшка вздохнул, может быть с грустью, но скорее обрадовано – в ту минуту в комнату как раз внесли завтрак.

ЛЕЖЕБОКА.

Мой дядя Джеймс, чьи мемуары я сейчас готовлю к печати, был человеком разносторонним. Но главной его чертой я склонен считать ту неукротимую решимость, с которой он валялся в кровати по утрам, невзирая ни на какие намёки, мольбы и даже прямые угрозы. Я изо дня в день наблюдал, как хозяйская прислуга без устали ведёт осаду дядиной комнаты, совершая все те манёвры, с помощью которых женщины обычно выживают мужчину из цитадели сна, но дядя Джеймс позиций не сдавал. Ни топот за дверью, ни голоса, окликающие друг друга, ни постукивание по косяку, ни плеск воды, сливаемой в таз на туалетном столике, ни сам чёрт – ничто не могло заставить дядю Джеймса даже пальцем пошевелить, пока противник не капитулирует и не принесёт победителю завтрак в постель. И лишь после этого, неспешно выкурив сигару, дядюшка наконец покидал своё ложе. Одетый со всей тщательностью, он спускался по лестнице, сияя, как луч солнца, блуждающий по дому.

Долгое время я считал дядю Джеймса обычным лежебокой. Я представлял себе, как рабочие пчёлы презрительно вскидывают усики при виде этакого трутня. Но мне довелось узнать, что вовсе не праздностью был движим (или недвижим) дядюшка – в этом имелась глубинная подоплёка.

“Мальчик мой! – поведал мне дядя Джеймс. – Знай: пагубнее безрассудства нет, чем наши пробуждения чуть свет. Счастливые семьи рушатся из-за них. Почему мужчина покидает прелестную супругу и отправляется на поиски сомнительных приключений? Потому что хорошие женщины всегда встают рано. Плохие же – напротив – вечно спят допоздна. Вытащить мужчину из постели в такую безумную рань, как полдесятого утра – значит накликать беду. Вот я, к примеру, когда-то поднимался ни свет ни заря, и в голове моей кишели чёрные мысли. Я вспоминал всех своих должников, и злоба вскипала во мне. Внутренним взором окидывал я строй женщин, отказавшихся выйти за меня замуж, и ненависть омрачала чело моё. Размышляя о своём верном Понто, я сожалел, что за всю ночь не сподобился дать псу хорошего пинка. Выпустить меня в таком состоянии в цивилизованное общество – означало бы обрушить на него гнев божий. Зато как разительно я меняюсь, проведя часок-другой в постели за разглядыванием потолка. «Благостное млеко» доброты снова наплывает, подобно волне прилива. Я люблю весь род людской. Затем подайте мне скромный завтрак, позвольте провести несколько созерцательных минут наедине с сигарой, и вот я – само благодушие для всех вокруг”.

Дядюшка поудобнее устроился на подушках и с явным удовольствием прислушался к беготне служанок за дверью.

“Однажды обычай спать допоздна уберёг меня от смерти, – начал он. – Подай-ка мне кисет.

Дело было в Южной Америке. Поиски новых концессий привели меня в некую Республику, где совершалась дежурная революция, и, поразмыслив, я сделал ставку на партию революционеров. Как правило, это разумное вложение – повстанцы подкупают регулярную армию и побеждают, прежде чем другая сторона предложит полковникам более солидный куш. В Южной Америке, как говорится: трижды тот вооружен, кто прав, но трижды трёх сразишь, быстрее взятку дав.

Правда, в тот раз случилась неразбериха: ещё одна партия восстала против повстанцев, пока те боролись с повстанческой партией, которая только что свергла действующее правительство. В тех краях всё очень сложно. Должно быть, ты помнишь, что танго – оттуда родом.

Ну и, короче говоря, меня схватили и приговорили к расстрелу. Нет нужды теперь погружаться в мои тогдашние переживания. Достаточно сказать, что меня вывели, поставили спиной к кирпичной стенке, и расстрельная команда вскинула винтовки…

Утро моей казни было великолепно. Солнце высоко стояло в безоблачном небе. Воздух полнился беззаботным потрескиванием гремучей змеи, сочным стрекотанием бешеного скунса и ящерицы-ядозуба. И мне стало досадно, что я так скоро покину столь безмятежный пейзаж.

Но тут меня осенило, что в деле допущена серьёзная ошибка. Я крикнул:

– Стойте!

– Ну что там ещё? – спросил командир расстрельной команды.

– Как это – «что»?! Вы на солнце взгляните! В приговоре суда ясно сказано, что меня надо расстрелять на рассвете. И это у вас – рассвет? Да сейчас уже время к обеду, не иначе.

– Нашей вины здесь нет, – сказал командир. – Мы-то пришли за вами вовремя, но вы ещё спали. Мы стучали, но вы сказали, что никого не принимаете.

Действительно, тут я вспомнил, что слышал какую-то возню за дверью своей камеры.

– Оправдания неуместны, – отчеканил я. – Это вы должны были расстрелять меня, но не выполнили свою работу. Я возбуждаю иск о пересмотре, в связи с несоблюдением решения суда.

Само собой, это вызвало ярость и проклятия, но я был непреклонен. В конце концов, конвоиры водворили меня обратно в камеру, чтобы завтра на рассвете снова попытать счастья с моим расстрелом. Они даже потрудились снабдить меня будильником, взведённым на три часа утра.

Но вечером – часам к одиннадцати – свершилась новая революция. Какие-то повстанцы, опять перекупив регулярную армию, восстали против повстанцев, которые разгромили повстанцев, свергнувших действующее правительство. Победители сместили своих предшественников, и около полуночи я вышел на свободу. Помнится, новый президент расцеловал меня в обе щеки, именуя «спасителем своей страны». Бедняга! Очередная революция не заставила себя ждать, и уже на следующий день он, будучи убеждённой «ранней пташкой», проснулся заблаговременно, чтобы не опоздать к своему расстрелу на рассвете”.

Дядя Джеймс тихо вздохнул. Возможно, то был вздох сожаления, но скорее всего, дядюшка вздохнул с наслаждением – в эту самую минуту ему принесли завтрак.

Лежебока

Мой дядюшка Джеймс, чьи мемуары я сейчас готовлю к публикации, был разносторонним человеком. Но основной чертой его характера, как я склоняюсь думать, было непреодолимое упорство, с которым он, игнорируя намеки, просьбы и даже неприкрытые оскорбления, лежал в постели по утрам. Мне приходилось видеть, как прислуга хозяйки дома изо дня в день беспокойно маневрировала по коридору около его комнаты, делая все то, что делают женщины, желающие вытащить мужчину из постели, но дядя Джеймс оставался неподвижным. За его дверью могли раздаваться шаги, перекликаться голоса; можно было стучать кулаком в стену или шумно выплескивать в умывальник воду для бритья, но дядюшка Джеймс и не думал шевелиться до тех пор, пока неприятель, наконец, сдаваясь, не приносил ему завтрак в постель. Потом, не спеша выкурив сигару, он все-таки вставал и, тщательно одевшись, спускался вниз, где излучал радость и оптимизм.

Много лет я по привычке считал дядю Джеймса всего лишь лежебокой. Я представлял, как презрительно муравьи подняли бы свои усики при виде его. Мне суждено было узнать, что не лень, а глубокий замысел управлял его движениями, точнее, отсутствием движений.

- Мальчик мой, - сказал дядя Джеймс, - ведь больше зла от раннего вставанья, а не от нежеланья размышлять. Из-за этого распадаются счастливые семьи. Почему мужчины бросают очаровательных жен и сбегают с совершенно непривлекательными авантюристками? Потому что хорошие женщины всегда встают рано. Плохие женщины, напротив, неизменно встают поздно. Поднимать мужчину с постели в такое абсурдное время, как 9.30 - значит, напрашиваться на неприятности. Что касается меня, когда я просыпаюсь рано утром, в моей голове - сплошная путаница из нехороших мыслей. Я думаю обо всех мужчинах, которые заняли у меня деньги, и ненавижу их. Перед моим взором проходит целый полк женщин, которые отказались выйти за меня замуж, и я испытываю отвращение к ним. Я размышляю о моем верном псе Понто и жалею, что не пнул его накануне вечером. Явить меня роду людскому в тот момент означало бы навлечь наказание на общество. Но совсем другое дело, когда я часок полежал в кровати, глядя в потолок. Я вновь ощущаю прилив благостного млека милосердия. Я люблю своих сородичей. Дайте мне еще позавтракать и спокойно, с наслаждением, покурить и поразмышлять, тогда встреча со мной – одно удовольствие.

Он поудобнее устроился на подушках и несколько секунд благосклонно прислушивался к звукам, доносящимся из коридора, где суетились горничные.

- Позднее вставание однажды спасло мне жизнь, - произнес он. - Передай-ка мне мой кисет.

***

«Это случилось, когда я был в Южной Америке. В Республике, которую я посетил в поисках концессий, происходила очередная революция. Надлежащим образом все обдумав, я доверил свою судьбу партии революционеров. Как правило, это разумно, так как в подобных случаях революционеры, в основном, уже коррумпировали действующую армию, и они побеждают раньше, чем другая сторона успевает поднять уровень коррупции в ней на более высокий уровень. В Южной Америке трижды вооружен тот, кто имеет повод для ссоры, но в 6 раз сильнее тот, кто дал взятку первым. Однако в случае, о котором я рассказываю, вся беда была в том, что еще одна партия восстала против восставших, пока они восставали против восставшей партии, которая только что свергла действующее правительство. В тех краях все очень сложно. Не забывай, что танго пришло оттуда.

Ну, в конце концов, я был схвачен и приговорен к расстрелу. Нет нужды говорить о том, что я тогда чувствовал. Достаточно сказать, что я был выведен и поставлен спиной к кирпичной стене. Расстрельная команда подняла свои ружья.

Было великолепное утро. Солнце стояло высоко в безоблачном небе. Повсюду весело трещали своими погремушками гремучие змеи, нежно фыркали бешеные скунсы и ящерицы-ядозубы. Мне было мучительно думать, что я совсем скоро должен покинуть такое райское место.

И вдруг меня осенило, что произошла серьезная ошибка.

- Подождите! - закричал я.

- Что случилось? - спросил командир расстрельной команды.

- Случилось? - сказал я. - Посмотрите на солнце. Военный трибунал недвусмысленно постановил, что я должен быть расстрелян на рассвете. Вы называете это рассветом? Сейчас, должно быть, около полудня.

- Это не наша вина, - сказала расстрельная команда. - Мы пришли в вашу камеру вовремя, но вы не встали. Вы сказали нам: «Оставьте на коврике».

Да, я помнил, что слышал чью-то возню за дверью моей камеры.

- Это никуда не годится, - твердо сказал я. – Вы должны были расстрелять меня на рассвете, а вы этого не сделали. Я требую пересмотра моего судебного дела по техническим причинам.

Ну, они метали громы и молнии, но я был непреклонен; в конце концов, им пришлось отвести меня обратно в камеру, чтобы я вновь предстал перед судом. Я был приговорен к расстрелу на восходе солнца следующим утром, и они потрудились дать мне будильник и поставить его на 3 часа ночи.

Но около 11 часов вечера произошла еще одна революция. Какие-то повстанцы восстали против повстанцев, которые восстали против революционеров, восставших против правительства и, переперекоррумпировав действующую армию, они смели все на своем пути, и около полуночи я был освобожден. Помню, как новый президент расцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем своей страны. Бедняга, на следующий день опять произошла революция, и, будучи убежденным сторонником раннего вставания, он проснулся вовремя, чтобы быть расстрелянным на рассвете».

Дядюшка Джеймс вздохнул, возможно, с сожалением, но скорее всего, с радостью, поскольку в этот момент внесли его завтрак.

Лежебока

Мой дядюшка Джеймс, мемуары которого я как раз готовлю к публикации, был человеком разносторонним. Однако его отличительной чертой, думается мне, была та непоколебимая решимость, с которой, несмотря на все намеки, уговоры и откровенные оскорбления, он оставался лежать в постели по утрам. Мне приходилось наблюдать, как прислуга дядюшкиной хозяйки день за днем озабоченно маневрирует в коридоре у дверей его комнаты, совершая все те манипуляции, к которым прибегают женщины, желающие выманить мужчину из постели. Но тщетно – дядюшку Джеймса не удавалось сдвинуть ни на дюйм. Пусть за дверью раздается топот, пусть перекликаются голоса, пусть в стены барабанят костяшками пальцев, пусть на умывальный столик с грохотом ставят очередной тазик с водой для бритья – черта с два дядюшка Джеймс пошевелится, пока враг не сдастся и не принесет ему завтрак в постель. Затем, не спеша выкурив сигару, он наконец встанет и, тщательно одевшись, спустится вниз, излучая на всех солнечный свет.

Много лет я привычно смотрел на дядюшку Джеймса как на обычного лежебоку. Мне представлялось, как при виде него трудолюбивые муравьи презрительно топорщат усики. Мне еще предстояло узнать, что его действия, или бездействие, продиктованы не ленью, а тонким расчетом.

- Мой мальчик, - сказал мне как-то дядюшка Джеймс, - раннее вставание порождает больше неприятностей, чем безрассудство. Из-за него рушатся счастливые семьи. Почему мужчины бросают очаровательных жен и сбегают с совершенно непривлекательными авантюристками? Да потому, что хорошие женщины всегда встают рано. Плохие женщины, напротив, неизменно встают поздно. Поднимать мужчину с постели в какой-нибудь уму непостижимый час вроде полдесятого – значит нарываться на неприятности. Возьмем для примера меня самого: когда я просыпаюсь рано утром, мой ум – это вихрь недружелюбных мыслей. Я думаю обо всех тех, кто должен мне денег, и ненавижу их. Я вспоминаю целый эшелон женщин, которые отказались выйти за меня замуж, и презираю их. Я размышляю о своем верном псе Понто и жалею, что не отвесил ему прошлым вечером пинка. Ввести меня в человеческое общество в такую минуту – все равно что обрушить на людей кару небесную. Но что за перемена, стоит мне часок-другой поваляться в постели, глядя в потолок! Мой нрав вновь наполняется благостным млеком*. Я снова люблю себе подобных. Накормите меня легким завтраком, позвольте насладиться сигаркой и спокойно подумать – и вот я приношу радость всем окружающим.

Он поудобнее устроился на подушках и с минуту блаженно прислушивался к беготне служанок по коридору.

- Однажды позднее вставание спасло мне жизнь, - продолжил он. – Будь добр, подай мне кисет.

- Случилось это в Южной Америке. В республике, которую я посетил по торговым делам, произошла очередная революция, и, как следует все взвесив, я решил связать свою судьбу с судьбой революционеров. Обычно это разумно, потому что в подобных случаях революционеры, как правило, уже сумели подкупить регулярную армию и побеждают до того, как вторая сторона успевает переподкупить ее по более высокой цене. И трижды тот вооружен, кто прав, но кто подкупит первым – тот правее**! Однако на этот раз произошла заминка: против революционеров восстала еще одна партия, пока сами они восставали против тех революционеров, которые только что свергли действующее правительство. В этих краях все очень сложно. Вспомни хоть танго – оно ведь тоже оттуда.

В общем, все кончилось тем, что меня взяли в плен и приговорили к расстрелу. Не стану описывать свои чувства в ту минуту. Достаточно будет сказать, что меня вывели во двор и поставили спиной к кирпичной стене. Солдаты вскинули винтовки.

Утро было чудесное. Солнце высоко стояло в безоблачном небе. Вокруг раздавалось веселое погромыхивание гремучей змеи и нежное щебетание бешеного скунса и ядозуба. Сердце переворачивалось при мысли, что мне предстоит покинуть эту мирную землю так скоро.

И вдруг меня осенило, что произошла серьезная ошибка.

«Подождите!» - воскликнул я.

«Что там еще?» - спросил командир.

«Что там еще? – переспросил я, - взгляните на солнце. Трибунал вынес четкое постановление, что я должен быть расстрелян на рассвете. И вы называете это рассветом? Да ведь скоро пора обедать».

«Мы тут ни при чем, - возразили солдаты. – Мы пришли за Вами вовремя, но Вы ни в какую не просыпались. Вы сказали нам оставить его на коврике».

Тогда я припомнил, что и впрямь слышал за дверью камеры какую-то возню.

«Это не оправдание, - твердо заявил я. – Вашим делом было расстрелять меня на рассвете, и вы его не выполнили. Я требую повторного разбирательства на основании нарушения юридических формальностей».

И что же? Они возмущались и бушевали, но я был непреклонен, и в конце концов им пришлось препроводить меня обратно в камеру для повторного слушания. Меня приговорили к расстрелу на рассвете следующего дня и даже побеспокоились о том, чтобы завести мне будильник на три часа утра.

Но около одиннадцати часов вечера произошла очередная революция. Какие-то революционеры восстали против революционеров, которые восстали против революционеров, которые восстали против правительства. Перепереподкупив регулярную армию, они смели все на своем пути, и около полуночи меня освободили. Помню, как новый президент расцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем своего государства. Бедняга! На следующий день произошла еще одна революция, и, будучи убежденным жаворонком, он проснулся как раз к расстрелу.

Дядюшка Джеймс вздохнул, возможно, от сожаления, но скорее всего от блаженства, потому что в эту самую минуту ему внесли завтрак.

* Аллюзия на цитату из пьесы В. Шекспира «Макбет»: «Но я боюсь, что нрав твой чрезмерно полон благостного млека» (перевод М. Лозинского).

** «И трижды тот вооружен, кто прав» - цитата из пьесы В. Шекспира «Генрих VI» (перевод Е. Бируковой).

Лежебока или о том, как вредно рано вставать

Мой дядя Джеймс (чьи мемуары я сейчас готовлю к публикации) был человек разносторонний. Но, пожалуй, главное, что его отличало это упрямство, с которым он, невзирая на намеки, увещевания и даже применение силы все утро проводил в постели.

Мне приходилось видеть, как изо дня в день прислуга беспокойно суетится у его дверей. Они воплощали в жизнь все выдумки хозяйки, чтобы вытащить дядю из постели, но все было напрасно.

Люди могли сколько угодно топать по коридору, громко разговаривать, стучать по стенам, включать и выключать воду в ванной. Но сам чёрт не заставил бы дядю Джеймса сдвинуться и на дюйм до тех пор, пока противник, капитулировав, не приносил ему завтрак в постель.

И только после завтрака, неторопливо выкурив сигару, он, наконец, поднимался. Уделив должное внимание своему туалету, он спускался в отличном настроении.

Много лет я думал о дяде, как об обыкновенном лентяе.

И я представлял себе, как трудяги-муравьи крутили усиками в знак порицания, повстречав его.

Но мне предстояло узнать, что, оказывается, не лень определяла его поступки, или их отсутствие.

«Мой мальчик, - сказал как-то мне дядя Джеймс, - как сделав что-то не подумав, так и начав свой день слишком рано, можно натворить много бед. Много счастливых семей пострадало от этого. Как думаешь, почему мужья бросают очаровательных жён и убегают с малопривлекательными авантюристками? Потому что хорошие женщины всегда встают рано. Плохие встают позже. И всё чего может добиться человек, встав, эдак, в девять тридцать, так это накликать на себя беду. Вот взять к примеру меня, когда я просыпаюсь утром в моем мозгу сумятица и недобрые мысли. Я вспоминаю всех, кто должен мне денег, и ненавижу их. Я перебираю в памяти десятки женщин, которые отказались выйти за меня замуж, и испытываю к ним отвращение. Я вижу своего верного пса Пинто, и мне хочется его ударить. Нет, если представить меня обществу в это время, это приведёт к катастрофе. Но что изменится, если я проведу в постели созерцая потолок на час дольше?

Молоко человеколюбия снова наполнит меня, и прольётся наружу. Я ведь люблю людей. Дайте мне утолить утренний голод и насладиться вкусом сигары, и людям будет приятно общаться со мной после».

Он устроился поудобнее на подушках. По его виду было видно, что звуки доносящиеся из коридора доставляют ему удовольствие.

«А однажды такой образ жизни даже спас мне жизнь. Подай-ка мой кисет. Это случилось, когда я был в Южной Америке. Это был обычный для таких республик переворот. Я находился там по работе. После серьёзных размышлений принял сторону революционной партии. В таких ситуациях все решается очень быстро. Революционеры подкупили офицеров действующей армии и смогли победить до того, как противоборствующая сторона успела подкупить кого-нибудь рангом повыше. В Южной Америке, сильны те, кто чувствует за собой правоту, но в два раза сильнее те, у кого есть подкупленный чиновник наверху. Случай, о котором я говорю, произошел по вине ещё одной партии, которая выступала против партии революционеров. Это было уже после того, как революционеры скинули действующее правительство. Ну да, у них там все очень запутано.

Вы наверное знаете, что и танго оттуда… Короче говоря, я был схвачен и приговорен к расстрелу. Мне тогда не следовало идти на поводу у эмоций. Достаточно сказать, что меня вывели из камеры и поставили спиной к стене. Расстрельная команда даже подняла винтовки. Это было славное утро. Солнце стояло высоко в безоблачном небе. Отовсюду раздавались веселые звуки, которые издавали гремучие змеи, ящерицы и другие милые существа. И мне было досадно осознавать, что предстоит навсегда покинуть этот прекрасное место. А потом меня как осенило- произошла ужасная ошибка!

"Подождите!- закричал я.

"Что случилось?" спросил командующий расстрелом.

Что случилось? - изумился я.- посмотрите-ка на солнце.

Военно-полевой суд дал четкое распоряжение, чтобы я был на расстрел на рассвете.

И вы утверждаете, что это восход солнца?

Ну сейчас, наверное, время ланча.

"Но это не по нашей вине", отвечали мои оппоненты.

"Мы пришли за вами в положенный час, но вы не встали.

Вы сказали нам, чтобы мы оставили это на коврике…

"Я помню, что слышал, как кто-то суетится у двери моей камеры.

"Но это к делу не относится",- сказал я твердо.

"Вы должны были расстрелять меня на рассвете, но не сделали этого.

Я требую повторного судебного разбирательства по техническим причинам. "

"Они, конечно, возмущались и протестовали, но я был непреклонен. И в конце концов они вынуждены были отвести меня обратно в камеру, чтобы привести приговор в исполнение в следующий раз.

Меня вновь приговорили к расстрелу на рассвете следующего утра. На этот раз они даже позаботились и дали мне будильник, поставленный на три часа.

"Но около одиннадцати часов вечера произошла новая революция.

Нашлись люди которые выступили против революционеров, которые были против революционеров свергнувших правительство. И эти новые перекупив в очередной раз военных сметали все на своем пути. Где-то около полуночи я был освобожден.

Я помню, как новый президент поцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем своей страны.

Бедный парень.. На следующий день произошла еще одна революция и будучи ранней пташкой, он был расстрелян на рассвете.

Дядя Джеймс вздохнул, возможно, с сожалением, но более вероятно, с радостью, ибо в этот момент ему принесли завтрак.

Лежебока

Дядя Джеймс, мемуары которого я готовлю сейчас к публикации, был человеком многосторонним. И все же я склонен считать главной чертой его характера ту неукротимую решимость, с которой он, игнорируя намеки, просьбы и даже грубую силу, отказывался вставать по утрам. Мне доводилось наблюдать, как служанки в доме, где он гостил, день за днем поднимали тарарам у дверей его комнаты, пуская в ход все уловки, которые слабый пол придумал, чтоб выкурить мужчину из постели, ни на йоту при этом не сдвинув дядю Джеймса. Как бы вы ни топали в коридоре; как бы ни перекликались; сколько бы ни стучали ему в дверь и не меняли воду у него в умывальнике, черта с два вы б заставили дядю Джеймса пошевелиться, пока, наконец, сдавшись на милость победителя, не приносили ему завтрак в постель. Тогда, выкурив неторопливо сигару, он, наконец, вставал, заботливо наводил на себя марафет и спускался вниз, излучая радость и веселье.

На протяжении многих лет я считал дядю Джеймса обыкновенным бездельником. Мне представлялось, как муравьи, едва завидев его, презрительно топорщат свои усики. И все же, как оказалось, двигала им (точнее запрещала ему двигаться) отнюдь не лень, а осознанная необходимость.

- Мальчик мой, - сказал однажды дядя Джеймс, - привычка рано вставать - причина куда больших бедствий, чем недомыслие. Семейное счастье она разбивает вдребезги. Чего ради мужчины бегут от своих очаровательных жен в объятья к малопривлекательным авантюристкам? Потому что все добродетельные женщины – заядлые любительницы вставать рано. Падшие же, напротив, неизменно встают поздно. Тот, кто тащит мужчину из постели в какую-нибудь несусветную рань, скажем, в половине десятого, играется с огнем. Возьмем, к примеру, меня – в первые минуты после пробуждения злобные мысли кишмя кишат в моем мозгу. Я вспоминаю всех мужчин, что задолжали мне, и трясусь от злости. Перед моим мысленным взором проходит шеренга дам, когда-либо отказавших мне, и я скрежещу зубами. Я думаю про своего верного пса Понто и жалею, что не дал ему с вечера пинка. В такие минуты я ненавижу весь род человеческий и, несомненно, представляю угрозу для общества. Но дайте мне полежать какое-то время, глядя в потолок – и вы не узнаете меня. Благостное млеко*, словно прилив, захлестывает меня – и вот я уже смотрю на ближнего своего благосклонно. Принесите мне легкий завтрак в постель, позвольте насладиться сигарой, и теперь общаться со мной каждому – одно удовольствие.

Дядя Джеймс поудобнее устроился на подушках и с минуту радостно прислушивался к суматохе, которую устроили горничные в коридоре.

- Привычка поздно вставать однажды спасла мне жизнь, - сказал он. – Дай-ка мне кисет.

Случилось это в Южной Америке. В республике, куда я приехал скупать концессии, произошла очередная революция, и, поразмыслив хорошенько, я решил присоединиться к ее участникам. Как правило, это самое разумное решение, поскольку революционеры там первым делом подкупают действующую армию и захватывают власть прежде, чем противная сторона успеет повысить ставки и перекупить армию. В Вест-Индии втройне вооружен, кто прав, но шестикратно – на лапу первым дав**. В тот раз, однако, вышла промашка, поскольку еще одна партия заговорщиков свергла революционеров, свергавших в это время революционеров, только что свергших существующее правительство. Ужасно все запутано в тех краях. Недаром и танго появилось там же.

Короче говоря, меня схватили и приговорили к расстрелу. Вряд ли нужно объяснять, что я пережил тогда. Достаточно сказать, что меня вывели и поставили у саманной стены. Солдаты подняли винтовки.

Утро выдалось на славу. Высоко в безоблачном небе сияло солнце. Повсюду весело трещали гремучие змеи, им вторил нежным писк ядозубов и страдающих водобоязнью скунсов. Обидно было думать, что вскоре я покину столь идиллическое место.

И тут меня осенило, что мы совершаем серьезную ошибку.

«Погодите!» – крикнул я.

«Ну, что там еще?» – спросил глава расстрельной команды.

«Что еще? – возмутился я. – Взгляните на солнце. В приговоре ясно сказано: «расстрелять на рассвете». Вы это называете рассветом? Сейчас, наверное, уже время ленча».

«Мы тут ни при чем, - хором сказали солдаты. – Мы пришли, когда было сказано, но вы не пожелали вставать и крикнули, чтоб мы оставили телеграмму на коврике».

Я вспомнил, что, и правда, слышал какую-то возню за дверью камеры.

«Это к делу не относится, - произнес я решительно. – Вы должны были расстрелять меня на рассвете, и не сделали этого. Я требую повторного суда ввиду несоблюдения вами формальностей».

Ну, они, конечно, пошумели и повозмущались, но я твердо стоял на своем, и им не оставалось ничего иного как отвести меня в камеру и заново судить. Приговор звучал: «Расстрелять на рассвете», и они даже не поленились вручить мне будильник, заведенный на три утра.

Но где-то в одиннадцать вечера произошла очередная революция. Новые заговорщики свергли заговорщиков, которые свергли заговорщиков, которые свергли правительство и, предложив военным самый большой куш, они обскакали всех, и где-то в полночь я снова был свободен. Помню, как новый президент расцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем отечества. Бедняга – на следующий день произошла новая революция - и, будучи убежденным сторонником ранних подъемов, он проснулся как раз к утреннему расстрелу.

Дядя Джеймс вздохнул, быть может, сокрушенно, но, скорее всего, удовлетворенно, поскольку в эту минуту ему принесли завтрак в постель.

* «Леди Макбет: …но я боюсь, что нрав твой чрезмерно полон благостного млека, чтоб взять короткий путь» (В. Шекспир «Макбет», акт I, сц.5)

** Крепчайший панцырь – доблестное сердце.

И трижды тот вооружен, кто прав!

Но тот, чья совесть злом совращена,

Будь он закован в латы, все же наг.

(В. Шекспир «Генрих VI», пер. Е. Бируковой, часть 2, акт III, сцена 2)

Лежебока

Мой дядюшка Джеймс, воспоминания которого я сейчас готовлю к печати, был человеком разносторонних взглядов, но, как мне кажется, главной чертой его характера выступало завидное упрямство, с которым он, несмотря на намеки, просьбы и даже открытое недовольство других, разлеживался каждое утро в постели. Я не раз видел, как его домочадцы изо дня в день ловко сновали по коридору мимо его комнаты, проявляя всю свою женскую изобретательность, чтобы хитростью заставить дядюшку Джеймса подняться с постели. Но будь-то топот ног за дверью, громкие оклики, резкие стуки в стену или увещевания о том, что нужно налить свежей воды для умывания, сам дьявол не заставил бы дядюшку Джеймса сдвинуться с места, и так пока, вконец, сдавшись, побежденные домочадцы приносили ему завтрак в постель. Но и после завтрака он поднимался не сразу. Сначала неспешно выкуривал сигару, а уж только потом наконец вставал, одевался с особой тщательностью и спускался вниз, чтобы одним свои присутствием радовать весь дом.

Долгие годы я считал дядюшку Джеймса простым лежебокой. Я представлял себе, как трудолюбивые муравьи презрительно морщат усики от одного взгляда на него. Мне нужно было понять, что вовсе не леность лежит в основе его медлительности, вялости, неподвижности, виной всему причина более глубокая и значимая для него.

«Мальчик мой» – сказал как-то дядюшка Джеймс, – «больше чем глупость зла нам приносят только ранние подъемы. Не одно семейное счастье они разбили. Почему мужья бросают своих прекрасных жен и сбегают с не очень привлекательными авантюристками? А потому, что добропорядочные женщины всегда встают рано, чего не скажешь о безнравственных, которые только и знают, что подольше поспать. Глупо заставлять мужчину вставать каждый день в 9.30, как это заведено, – ничего хорошего из этого не выйдет. Суть в том, что, когда я утром просыпаюсь, мой голова забита злыми мыслями. Я думаю о тех, кто должен мне денег, и ненавижу их. Я вспоминаю о тех женщинах, которые отвергли мои чувства, и ненавижу их. Я думаю о моем верном псе, Понто, и сожалею, что не задал ему вчера хорошей трепки. В такую минуту для меня видеть представителей рода человеческого – это все равно, что накликáть на него беду. Но какое перевоплощение, когда я часок-другой полежу, уставившись в потолок. Стремительный поток человеческой доброты нахлынет на меня как волна во время прилива. Я люблю людей. Дайте мне завтрак, возможность поразмыслить, без спешки покуривая сигару, и я радуюсь общению с каждым.»

Он удобнее облокотился на подушки и какое-то время с наслаждением прислушивался к спешным шагам горничных в коридоре.

«Однажды я остался жив, благодаря тому, что не встал рано», – сказал он. – «Пойдай-ка кисет.»

«Произошла эта история, когда я жил в Южной Америке. Тогда в Республике, куда я приехал в поисках новых товаров, не прекращались восстания, и я тщательно все обдумав, примкнул к партии революционеров. Конечно, этот шаг оказался правильным, поскольку в то время революционеры подкупили большую часть действующей армии и успели одержать победу до того, как их противники смогли переманить солдат назад, предложив бóльшие деньги. В Южной Америке, трижды тот вооружен, кто прав, и в шесть раз тот, кто подкуп дал. Как бы там ни было, в случае, о котором я рассказываю, непорядки были вызваны тем, что пока правительство пыталось подавить повстанцев, сами повстанцы боролись с революционерами в самом правительстве. В тех странах все сложнее, чем у нас. Кстати, именно оттуда к нам пришло Танго.»

«Как бы там ни было, меня захватили в плен и приговорили к расстрелу. Думаю, мне не нужно рассказывать, что я тогда пережил. Достаточно сказать, что меня вывели и поставили у кирпичной стены. Солдаты подняли винтовки».

«В тот день было славное утро. Солнце высоко поднялось в безоблачном небе. Отовсюду доносилось веселое шипение гремучих змей, радостное фырканье енотов и цокотанье ящериц. С досадой я думал, что в последний раз наслаждаюсь таким великолепием и спокойствием.

«Внезапно меня осенило! Допущена непростительная ошибка. Постойте!! – закричал я.»

«В чем дело?» - спросил старший команды для расстрела.

«Я скажу в чем дело!» - ответил я. «Посмотрите на солнце. По решению суда, меня должны были расстрелять на рассвете. Разве это похоже на рассвет? Уже почти полдень.»

«Это не наша вина!» - в один голос возмутились солдаты. «Мы вовремя пришли за тобой в камеру, но ты не захотел вставать. Сказал, чтобы тебя оставили в покое.»

«То-то я слышал, как кто-то суетился за дверью моей камеры».

«Ничего не поделаешь!» - заявил я решительно. «Вы должны были расстрелять меня на рассвете. Но раз вы не выполнили свою работу, я требую пересмотра дела».

«Они чертыхались и угрожали, но я стоял на своем. В конце концов, они сдались и отвели меня обратно в камеру для повторного суда. Меня приговорили к расстрелу на рассвете следующего дня. Они позаботились о том, чтобы мне выдали будильник, и сами установили его на три часа утра.»

«Но в 11 часов ночи произошло еще одно восстание. Повстанцы выступили против правительства, которое боролось с революционерами в своих лавах. Переподкупив действующую армию, они смели все и всех на своем пути и установили свои порядки. Так, благодаря им, в полночь я был освобожден. Как сейчас помню, новый Президент расцеловал меня в обе щеки и назвал освободителем страны. Бедняга! На следующий день, произошло новое восстание. Ему повезло меньше, чем мне. Он привык просыпаться рано, поэтому встал на рассвете – как раз, когда расстреливают пленных».

Дядюшка Джеймс невесело вздохнул, с грустью вспоминая о прошлом, но его лицо тут же просияло, так как в это мгновение ему принесли завтрак».

Лодырь

Дядя Джеймс, чьи мемуары я сейчас готовлю к публикации, был разносторонним человеком. Однако главной его особенностью я склонен считать ту непоколебимую решимость, с которой он, несмотря на намеки, мольбы и даже прямые угрозы, по утрам до последнего не желал вылезать из постели. Не раз я наблюдал, как нанятые хозяйкой домработницы изо дня в день неустанно снуют по коридору вдоль его комнаты, занимаясь всеми теми делами, которые только могут выдумать женщины, чтобы поднять человека с постели без прямого физического вмешательства. Снаружи могли топотать, устраивать перекличку, барабанить по двери, менять воду для бритья, сливая старую в умывальник, но даже сам черт не заставил бы дядю Джеймса пошевелиться до тех пор, пока враг, сдавшись, ни приносил ему завтрак в постель. Только потом, неспешно выкурив сигару, он, наконец, вставал, обстоятельно одевался и спускался вниз в прекрасном расположении духа.

Многие годы я считал дядю Джеймса обыкновенным лодырем. Я представлял, с каким презрением вытянули бы усики муравьи, увидь они его. Тогда мне еще предстояло узнать, что то - не лень, а укоренившееся в подсознании убеждение было причиной его действий, а точнее, бездействий.

«Мальчик мой», - говорил дядя Джеймс, - «ранний подъем таит в себе больше зла, чем ты хотел бы считать. Из-за него разрушаются счастливые семьи. Почему, думаешь, мужья бросают очаровательных жен и убегают с совершенно немиловидными авантюристками? Потому что хорошие женщины всегда встают рано. Скверные же особы, напротив, неизменно поднимаются поздно. Вытаскивать человека из постели в такую несусветную рань, как, скажем, в половине десятого – все равно, что играть с огнем. Взять, к примеру, меня: утром, когда я только просыпаюсь, в сознании моем роятся лишь черные мысли. Я вспоминаю всех тех, кто должен мне денег, и ненавижу их. Я перебираю в памяти образы женщин, которые отказались выйти за меня, и питаю к ним отвращение. Я размышляю о моем верном псе Понто, и жалею, что не дал ему пинка накануне. Заставить меня выйти в свет в это время означало бы навлечь беду на все общество. Но дайте мне отлежаться в постели, разглядывая потолок, и разница налицо. Приливом светлых чувств во мне растекается благость. Спустя час-другой я уже люблю всех моих сородичей. Принесите мне в этот момент что-нибудь на завтрак, да дайте расслабиться, спокойно закурив сигару, и я готов быть наиприятнейшим собеседником для всех, кто мне встретится за день».

Он расположился поудобнее на подушках и на пару секунд с наслаждением прислушался к доносившимся из коридора звукам – то по обыкновению хлопотала прислуга.

«Поздний подъем однажды спас мне жизнь», - сказал он. - «Подай-ка мне табак».

«А случилось это в Южной Америке. В Республике, куда я прибыл в поисках концессий, произошло восстание, и, после надлежащих раздумий, я примкнул к партии революционеров. Как правило, такой ход разумен, поскольку обычно революционеры заранее подкупают армию, и успевают совершить переворот до того, как правительство с помощью ответного подкупа вернет ее на свою сторону. В Южной Америке вооружен тот, кто предупрежден, а тот, кто предупредительно еще и вооружился, вооружен вдвойне. Однако в ситуации, о которой идет речь, вся соль была в том, что попутно другая партия восстала против революционеров, которые устроили мятеж против партии, только что сместившей существовавшее правительство. Все очень запутанно в тех краях. Неспроста танго пришло оттуда.

Короче говоря, меня поймали и приговорили к расстрелу. Не будем отвлекаться на то, что мне тогда пришлось пережить. Достаточно сказать, что меня жестоко избили и поставили спиной к кирпичной стене. Расстрельная команда взяла винтовки наизготовку.

Было чудесное утро. Солнце взошло уже довольно высоко, и на небе не было ни единого облачка. Отовсюду доносился веселый треск гремучих змей, добродушное ворчание скунсов-разносчиков бешенства, да копошение ящериц-ядозубов. Мысль о том, что еще чуть-чуть, и я покину этот прекрасный мир, раздражала меня до крайности.

И вдруг меня озарило – тут должна быть какая-то ошибка.

«Стойте!», - вскричал я.

«Ну что еще?», - спросил главный из расстрельной команды.

«Как что?», - возмутился я. - «Взгляните на солнце. Трибунал четко постановил расстрелять меня на рассвете. Вы называете это рассветом? Да уже, должно быть, почти время обедать».

«Не наша вина», - возразил человек с ружьем. - «Мы подошли к твоей камере вовремя, но тебя невозможно было добудиться. Сам попросил заглянуть попозже».

Тогда я вспомнил, что действительно слышал за дверью камеры какую-то возню.

«Но это не меняет суть дела», - заявил я твердо. - «Вы должны были застрелить меня на рассвете, и не сделали этого. Я требую повторного суда в связи с несоблюдением формальностей».

Они, конечно, кричали и неистовствовали, однако я был непреклонен, и, в конце концов, им пришлось отвести меня обратно в камеру, чтобы судить повторно. Меня приговорили к расстрелу на рассвете следующего дня, и даже позаботились о том, чтобы выдать мне будильник, заведенный на 3 утра.

Но в районе одиннадцати вечера произошел новый переворот. Какие-то революционеры восстали против тех, что устроили мятеж против революционеров, свергших правительство. С помощью подкупленной в очередной раз армии, они сметали все на своем пути, и около полуночи я был освобожден. Помнится, новый президент расцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем его страны. Бедный малый – на следующий день произошла еще одна революция, и, будучи убежденным приверженцем раннего пробуждения, он поднялся аккурат к утреннему расстрелу».

Дядя Джеймс вздохнул. Возможно с горечью, но скорее от радости, поскольку в этот момент внесли завтрак.

Лентяй

Дядя Джеймс, чьи мемуары я готовлю к публикации, был личностью многогранной, но главной его чертой, как мне кажется, была непреклонная решительность, с которой он, невзирая на намеки, мольбы и даже оскорбления, по утрам ни за что не хотел покидать свое ложе. На моих глазах каждый день за дверью дядиной комнаты неутомимые слуги хозяйки разыгрывали целое действо, в ход шли все возможные уловки, к каким прибегают женщины, пожелавшие поднять мужчину с кровати, но сдвинуть дядю с места не удавалось. В коридоре топали ногами, громко перекликались, колотили кулаками в дверь, опрокидывали в дядин умывальник приготовленные для бритья кувшины с водой, но не тут-то было, дядя Джеймс и не думал шевелиться, пока сдавший позиции враг не приносил ему в постель завтрак. Затем, не спеша выкурив сигару, дядя наконец-то поднимался с кровати, с особым тщанием одевался и спускался вниз, озаряя всех своим присутствием.

Долгое время я считал его обычным лентяем и представлял, как муравьи, глядя на него, презрительно поводят усиками. Но оказалось, двигала им, вернее лишала движения, не леность, а иная, глубинная, причина.

- Мальчик мой, - сказал дядя Джеймс, - недостаток утреннего сна приносит больше зла, чем недостаток ума. От этого распадаются счастливые семьи. Почему мужья бросают прелестных жен ради совсем не привлекательных авантюристок? Потому что добродетельные женщины всегда встают рано. А порочные - все без исключения - просыпаются поздно. Растолкайте мужчину ни свет ни заря, в половине десятого утра, и беды не миновать! Я, например, не успею проснуться, а уже зол на весь свет. С ненавистью перебираю в уме тех, кто мне должен деньги, с отвращением вспоминаю женщин, которые отказались выйти за меня замуж, и жалею, что накануне не выкинул из дома верного пса Понто. В такой момент я - бич для общества, и мне лучше держаться от людей подальше. Совсем другое дело - полежать часок-другой в постели, глядя в потолок. Чувствуешь, как молоко сердечных чувств окатывает тебя своей волной. И я уже люблю весь род человеческий. Принесите мне завтрак, дайте затянуться сигарой, и общаться со мной - одно удовольствие.

Дядя устроился поудобнее на подушках, и на мгновение заслушался шумом, доносившимся из коридора, где сновали горничные.

- Привычка пробуждаться поздно однажды спасла мне жизнь, - продолжал он. - Передай мне кисет с табаком. Я тогда был в Южной Америке. В стране, где я хотел приобрести концессии, случился очередной переворот, и после долгих раздумий я рискнул примкнуть к революционной партии. Решение это вполне разумное, потому что революционеры в таких случаях обычно подкупают регулярную армию заранее, и враг не успевает перекупить ее. В Южной Америке так. И трижды тот вооружен, кто прав, Стократ вооружишься, взятку первым дав! В моей истории, однако, произошла неувязка из-за того, что еще одна партия восстала против революционеров, которые восстали против другой революционной партии, которая только что свергла правительство. Все в тех краях сложно. Не забывай, что танго пришло к нам оттуда.

Короче говоря, меня поймали и приговорили к расстрелу. Не буду рассказывать, что я тогда пережил. Скажу только, что вывели меня на улицу и поставили спиной к глинобитной стене. Стрелки вскинули винтовки. А день стоял великолепный. Высоко в безоблачном небе светило солнце. Весело трещали гремучие змеи, сладко стрекотали пятнистые скунсы и ящерицы-ядозубы. Кругом было такое умиротворение, и я забеспокоился, что совсем скоро мне придется все это покинуть. И вдруг меня осенило: произошла серьезная ошибка!

- Подождите, - сказал я.

- Что еще случилось? - спросил командир расстрельного отряда.

- Случилось! - сказал я. - Посмотрите на солнце. Судья трибунала ясно сказал: казнить на рассвете. И это вы называете рассветом? Сейчас, должно быть, время обеда.

- Мы здесь ни при чем, - ответили стрелки. - Мы пришли за вами вовремя, но вы не хотели вставать. И просили не беспокоить.

Я помню, что слышал недовольные голоса за дверью камеры.

- Ну и что с того? Вы должны были расстрелять меня на восходе солнца, а вы этого не сделали. Я требую пересмотра дела из-за несоблюдения формальностей.

Что ту было! Они рвали и метали, но я твердо стоял на своем. В конце концов меня отвели обратно в камеру для повторного судебного разбирательства. Приговорили к расстрелу на следующее утро и даже не поленились дать будильник, заведенный на три часа ночи. Но в тот же вечер, около одиннадцати часов, произошел очередной переворот. Какие-то революционеры подняли мятеж против революционеров, поднявших мятеж против других революционеров, которые восстали против правительства, и, дважды перекупив регулярные войска, уничтожили все, что было до них. Около полуночи меня освободили. Помню, что президент поцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем его страны. На следующий день случился еще один переворот, и бедняге президенту, который всегда вставал рано, не удалось проспать свой расстрел.

Дядя Джеймс вздохнул, возможно, с сожалением, но, скорее всего, с радостью, потому что в этот момент ему подали завтрак.

Лежебока

Дядюшка Джеймс, чьи мемуары я готовлю теперь к изданию, обладал многими достоинствами, однако, смею думать, главнейшая черта его характера была неколебимая решимость, с какой он, оставаясь глух к намекам, мольбам, а то и угрозам, валялся по утрам в кровати. Не раз я бывал свидетель тому, как прислуга в доме, где останавливался он погостить, во всякое утро без устали сновала туда-сюда по коридору у него под дверью, проделывая все штуки, с помощью которых женщины полагают вытащить мужчину из кровати; ничуть не бывало. Мелкая россыпь шагов; громкие голоса, перекликающиеся за дверью; барабанная дробь костяшками пальцев по деревянным панелям; грохот водопадов, низвергающихся в умывальник; все тщетно – дядя Джеймс ни на дюйм не отступал с позиций, покуда измотанный неприятель не выкидывал в конце концов белый флаг (то бишь не приносил ему завтрак в постель). А потом, выкурив безмятежно сигару, вылезши из кровати и тщательно приведя себя в порядок, дядюшка спускался в гостиную, так и лучась весь благожелательным светом.

Многие годы взирал я на дядю Джеймса не иначе как на беспечного лежебоку. Мне живо представлялось, как при виде его трудолюбивый лафонтенов муравей шевелит с осуждением усиками. Но в один прекрасный день мне довелось узнать, что же им движет (а вернее, не движет): не леность, а искренние, глубокие убеждения.

- Мальчик мой, - молвил дядя Джеймс, - поговорку "кто рано встает, тому господь подает" сочинили по недомыслию. Кто рано встает, тот семьи не бережет. Почему человек бросает очаровательную жену и сбегает с какой-нибудь страхолюдной вертихвосткой? Да потому что добрая женщина с петухами уже на ногах. Напротив того, дурная непременно спит до полудня. Вытаскивать мужчину из постели ни свет ни заря, в половине десятого утра - значит призывать на собственную голову кары небесные. Взять хоть меня. Когда я только проснулся, мой разум обременен недобрыми раздумьями. Вспоминаю, причем с ненавистью, всех, кто не вернул мне взятых взаймы денег. Перебираю в уме, причем с отвращением, бесчисленных женщин, отвергших мою руку и сердце. Неспешно обращаю мысли к верному псу Понто – и отчего, думаю, я его не пнул накануне вечером? Выведи меня в эту минуту в общество – да лучше напустить моровую язву на род человеческий. А дай мне поваляться часок-другой, уставясь в потолок, как я делаюсь решительно другой человек. Христианские чувства снова тут как тут, переполняют душу и бьют ключом. Весь свет готов возлюбить: и ближнего, и дальнего. Теперь накорми меня завтраком, да не тревожь, пока я не выкурю трубки, и любой тебе скажет, что приятней меня в обращении не найти.

Поудобней устроившись на подушках, дядюшка с царственным видом прислушался, как снуют в коридоре горничные.

- Как-то раз я бы и вовсе погиб, если б не сон допоздна, - сказал он. - Передай-ка кисет.

- Занесло меня в Южную Америку. В той их республике, куда я завернул в поисках концессии, в который раз случилась революция, а я пораскинул мозгами и решил, что лучше держаться революционеров. Обычно тут не ошибешься – революционеры-то к тому времени уже подкупили солдат, а пока другая сторона спохватится, чтобы снова их перекупить подороже, глядишь, революция и победила. У них в Южной Америке так – кто предупрежден, тот вооружен, а кто первым с деньгами успел к кому надо – стало быть, трижды вооружен. Но в тот раз, про какой я рассказываю, случилась заминка: поднялся мятеж против тех смутьянов, что восстали против тех недовольных, что взбунтовались против тех революционеров, что свергли законное правительство. Там у них все совсем непросто. Не зря же танго родом из тех краев.

- Словом, кончилось дело тем, что схватили меня и постановили расстрелять. Что у меня на душе творилось, лучше не рассказывать. Короче говоря, выводят меня, ставят к глиняной стене, солдаты ружья подняли.

- А утро выдалось на славу. Солнышко высоко, в небе ни облачка. Всюду жизнь - то гремучая змея погремушкой затрещит, да весело так. То скунс-вонючка песенкой зальется, а ядовитая ящерица ему отвечает. И такая меня досада взяла - неужели же еще чуть-чуть, и придет конец всей этой благодати безмятежной?

- Вдруг меня как озарило – да ведь дело-то совсем нечисто!

- Секундочку! - кричу.

- Ну что там еще? – спрашивает старший расстрельной команды.

- Как это что? - говорю. – На солнце поглядите! Трибунал что приговорил? "Расстрелять на рассвете". Это что, по-вашему, рассвет? Да уж скоро обед подавать!

- А мы тут, говорят солдаты, при чем? Мы у камеры были вовремя, как положено, это вас было никак не добудиться. Так и сказали, оставьте, дескать, под дверью на коврике.

- Тут я вспоминаю, что вроде и правда кто-то под дверью темницы гомонил.

Но отвечаю твердо, мол, знать ничего не знаю. Ваше дело было меня расстрелять на рассвете, а вы не расстреляли. Требую пересмотра ввиду формальных нарушений.

- Они и так, и сяк, и браниться, и шуметь – я ни в какую. Делать нечего, пришлось им меня вернуть назад в камеру и снова судить. Постановили расстрелять следующим утром на рассвете, даже будильник где-то раздобыли, не поленились - принесли и завели на три утра.

- А вечером часов в одиннадцать глядь – и снова революция. Теперь какие-то революционеры выступили против тех революционеров, что подняли мятеж против тех революционеров, что взбунтовались против тех революционеров, что свергли правительство; солдат перекупили обратно, всех напрочь разогнали, а меня около полуночи выпустили на свободу. Президент новый, помню, меня расцеловал - вы, говорит, спаситель отечества, говорит. Ему, бедняге, не повезло - на другой день там опять революция случилась, а он всю жизнь привык рано вставать, ну и поднялся вовремя, на рассвете, аккурат к расстрелу.

Дядя Джеймс вздохнул будто с печалью, но скорее с довольством, так как в это самое мгновение ему принесли завтрак.

Лежебока

Мой дядя Джеймс, чьи мемуары я сейчас готовлю к публикации, был очень разносторонним человеком. Но мне кажется, главной его отличительной чертой было непоколебимое упорство, с которым он отказывался вставать с постели утром, несмотря ни на какие намеки, мольбы и даже откровенные оскорбления. Изо дня в день я наблюдал одну и ту же картину: домашняя прислуга мечется туда-сюда по коридору мимо двери в его спальню и делает все, что обычно делают женщины, желающие вытащить мужчину из постели. Но на дядю Джеймса это не действовало. Можно было топать, громко разговаривать, стучать в двери и по стенам, с шумом менять воду в умывальнике, но черта с два дядя Джеймс реагировал. В конце концов, враг сдавался и приносил ему завтрак в постель. Потом, неторопливо выкурив сигарету, дядя Джеймс, наконец, вставал, тщательно одевался, спускался вниз и превращался в луч солнца, согревающий дом.

За долгие годы я привык смотреть на дядю Джеймса, как на обыкновенного лентяя. Мое воображение рисовало его муравьем, при виде которого другие муравьи пренебрежительно поднимали усики. Однако, мне суждено было узнать, что его действия, а точнее их отсутствие продиктовано не ленью, а глубоким смыслом.

- Мальчик мой, сказал дядя Джеймс, - намного больше зла совершается от того, что люди рано встают, а не от того, что им не хватает внимания. Из-за этого даже распадаются счастливые семьи. Ты думаешь, почему мужчины бросают очаровательных жен и сбегают с довольно-таки непривлекательными авантюристками? Потому, что хорошие женщины рано встают. Плохие же, наоборот, все без исключения встают поздно. Вытащить мужчину из постели в неоправданно ранний час, ну, скажем, в девять тридцать, значит накликать беду. Взять, например, меня: когда я просыпаюсь, мой мозг подобен бурлящему вулкану недобрых мыслей. Я думаю о мужчинах, которые должны мне денег и ненавижу их. Я вспоминаю полчища женщин, которые не захотели выходить за меня замуж, и испытываю к ним отвращение. Я смотрю на своего пса Понто и жалею, что не вышвырнул его прошлой ночью. Выпустить меня в этот момент в общество – все равно, что навлечь кару на род человеческий. Но все меняется, стоит мне полежать часок-другой, глядя в потолок. Флюиды добра наполняют меня, подобно волнам, поглощающим берег во время прилива. Я люблю людей. Позвольте мне немного позавтракать, потом спокойно покурить в тишине, и общение со мной доставит удовольствие любому.

Он поудобней устроился на подушках и несколько секунд с наслаждением слушал, как прислуга суетится за дверью.

- А однажды привычка поздно вставать спасла мне жизнь, - добавил он. – Подай-ка мой кисет.

- Это произошло, когда я был в Южной Америке. В Республике, куда я поехал в поисках концессий, шла обычная для тех мест революция и я, взвесив все «за» и «против» решил связать свою судьбу с революционной партией. Обычно, это безопасно потому, что в случае восстания революционеры, как правило, подкупали регулярную армию и выигрывали до того, как другая сторона успевала дать той же армии взятку покрупнее. В Южной Америке тот в совете – солнце, в битвах – лев, кто первый взяткой усмирить успеет гнев. Однако, в случае, о котором я рассказываю, произошла заминка. А произошла она из-за того, что в борьбу ввязалась партия, которая стала бороться против революционеров, которые боролись против революционной партии, которая только что свергла существующее правительство. В тех краях все слишком сложно. Даже танцы.

- Короче говоря, меня поймали и приговорили к расстрелу. Не стану подробно описывать, что я чувствовал в тот момент. Достаточно будет сказать, что меня вывели и поставили спиной к кирпичной стене. Расстрельный отряд поднял винтовки.

- Это было восхитительное утро. Высоко в безоблачном небе светило солнце, повсюду слышалось веселое щебетание птиц и стрекотание гремучих змей. Мысль о том, что я скоро покину сей умиротворяющий пейзаж, возмутила меня.

- Тут вдруг мне пришло в голову, что произошла серьезная ошибка.

- «Постойте», крикнул я.

- «Что еще?», спросил командир расстрельного отряда.

- «Что еще?», переспросил я. «Взгляните на солнце. Приговор трибунала четко гласит: я должен быть расстрелян на рассвете. По-вашему сейчас рассвет? Скорее всего, уже около полудня».

- «Это не наша вина», ответил командир. «Мы пришли к вам в камеру вовремя, но вы не захотели вставать. Сказали, что не примите нас».

- «Да, припоминаю, я слышал, как кто-то суетится за дверью моей камеры».

- «Но это не имеет значения», твердо ответил я. «Ваша обязанность расстрелять меня на рассвете, а вы ее не выполнили. В связи с этим я требую повторного суда».

- Конечно, они метали гром и молнии, но я был непреклонен, и, в конце концов, им пришлось отвести меня в камеру до нового решения трибунала. Меня приговорили к расстрелу на рассвете следующего дня, и на этот раз даже потрудились дать мне будильник, заведенный на три часа утра.

- Но около одиннадцати часов вечера произошла еще одна революция. Какие-то революционеры восстали против революционеров, которые восстали против революционеров, которые восстали против правительства, и, пере- пере- переподкупив регулярную армию, они над всеми одержали полную победу. И около полуночи я был свободен. Помню, новый президент поцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем его страны. Бедняга! На следующий день произошла очередная революция и он, имея твердую привычку рано вставать, проснулся как раз вовремя для того, чтобы быть расстрелянным на рассвете.

Дядя Джеймс вздохнул. Быть может, он сделал это с сожалением, а может и с блаженством потому, что как раз в это время ему принесли завтрак.

Лежебока

Мой дядюшка Джеймс, чьи мемуары я готовлю сейчас к публикации, был человек разносторонний; но главной свойственной ему чертой, я склонен полагать, было то неукротимое упорство, с которым он возлежал по утрам в кровати, игнорируя намёки, мольбы и даже откровенные оскорбления. Я видел, как хозяйские служанки день за днём неустанно лавировали в коридоре возле его комнаты, проделывая всё то, что обычно делают женщины, чтобы извлечь мужчину из постели – а дядя Джеймс не сдвигался и на дюйм. Возле его двери грохотали шаги и громко переговаривались люди, в дверь стучали, всё новые и новые тазики с водой для бритья сменяли друг друга на туалетном столике; но чёрта с два дядя Джеймс бы пошевелился – пока враги, сдавшись, не приносили ему завтрак в постель. Тогда, не спеша выкурив сигару, он всё-таки вставал, облачался и спускался вниз, лучась благодушием.

Много лет я считал дядюшку Джеймса простым лежебокой и представлял себе, как трудяги-муравьи насмешливо топорщат усики, едва завидев его. Однако мне суждено было открыть, что не лень, но глубокий замысел повелевал его деятельностью… или её отсутствием.

- Мальчик мой, – сказал как-то дядя Джеймс. – Ранние пробуждения посеяли зла даже больше, чем его было совершено по веленью умысла. Сколько счастливых семей они разрушили… Отчего мужья бросают своих очаровательных жён и сбегают с авантюристками, не блещущими красотой? Так ведь женщины добродетельные всегда просыпаются рано. А вот недостойные все без исключения спят допоздна. Вытаскивая мужчину из постели в неприлично ранний час – полдесятого, к примеру, – можно добиться только неприятностей. Возьми меня – когда я только просыпаюсь утром, в голове моей – настоящий клубок недобрых мыслей. Я думаю обо всех тех джентльменах, что должны мне деньги, и ненавижу их. Я вспоминаю о веренице дам, что отказались выйти за меня, и чувствую к ним отвращение. Я созерцаю своего верного пса, Понто, и жалею, что не вышвырнул его с вечера. Выпустить меня в этот момент к людям – всё равно, что напустить чуму на человечество. Но какая разительная перемена свершается, стоит мне полежать в постели часок-другой, разглядывая потолок! Вся благость человеческая возвращается ко мне, словно цунами. Я снова люблю весь род людской. Теперь лишь дайте мне позавтракать, а затем без спешки насладиться сигарой, – и готово, со мной всякому приятно общаться.

Он откинулся на подушки поудобнее, и с наслаждением прислушался к нарочитому топоту горничных в коридоре.

- Однажды привычка поздно вставать спасла мне жизнь, – сообщил он. – Передай-ка мне кисет.

- Это случилось, когда я был в Южной Америке. В республике, которую я посетил в качестве концессионера, была, как водится, революция и, после должных раздумий, я последовал за теми, кто её затеял. Обычно это здравое решение, поскольку в таких случаях вся действующая армия куплена революционерами, и они успевают одержать верх до того, как другая сторона успеет перекупить войска за большую взятку. В Южной Америке «трижды тот вооружён, кто прав»… а вдвое лучше них – тот, кто держит взятку в кулаке. Но в том случае, о котором я говорю, всё осложнилось тем, что ещё одна партия затеяла мятеж против мятежников, которые восстали против революционной партии, только что свергнувшей официальную власть. В тех краях всё всегда очень запутано. Недаром же там изобрели танго.

В общем, как бы там ни было, меня схватили и приговорили к расстрелу. Нет нужды описывать моё тогдашнее настроение. Достаточно будет сказать, что меня вывели и поставили возле кирпичной стенки. Расстрельная команда вскинула винтовки наизготовку.

Было чудесное утро – солнечно, и в небе ни облачка. Повсюду слышалась весёлая трескотня гремучих змей и славный щебет бешеных скунсов и ядозубов. Меня возмущало, что вскоре предстояло оставить столь мирный пейзаж.

И тут вдруг меня осенило – приключилась серьёзная ошибка!

- Стойте! – вскричал я.

- Ну, в чём ещё дело? – спросил главный.

- Как в чём? Взгляните на солнце. Трибунал ясно постановил: расстрелять на рассвете. Это что, по-вашему, рассвет? Да скоро полдень.

- Это не наша вина, – ответили мне. – Мы приходили будить вас вовремя, но вы так и не встали. Сказали «Оставьте у порога».

Мне действительно вспомнилось, что я слышал, как кто-то всё сновал у двери моей камеры.

- Это к делу не относится, – решительно сказал я. – Ваша задача была расстрелять меня на рассвете, а вы этого не сумели. Требую повторного расстрела с соблюдением всех формальностей.

Они рвали и метали, но я был твёрд, будто кремень, и в конце концов им пришлось отвести меня обратно в камеру до следующей попытки. Меня приговорили к расстрелу на следующем рассвете, и они даже потрудились дать мне будильник, заведённый на три.

Но тем вечером, около одиннадцати, как раз случилась ещё одна революция. Какие-то бунтовщики взбунтовались против бунтовщиков, бунтующих против бунтовщиков, бунтовавших против правительства и, перекупив перекупленную армию, смели всё на своём пути; к полуночи я уже был свободен. Кажется, новый президент даже расцеловал меня в обе щёки и назвал избавителем. Бедняга – на следующий день, после очередной революции, его, убеждённого жаворонка, расстреляли на рассвете, как и полагается.

Дядюшка Джеймс вздохнул – возможно, с сожалением, но вероятнее всего, с удовлетворением, ведь как раз в эту минуту ему принесли завтрак.

Лежебока

Дядюшка Джеймс, мемуары которого я готовлю сейчас к изданию, был многосторонней личностью. Но всё же я склонен думать, что главной его особенностью было упрямое решение проводить утро в постели, невзирая на неуважительные намёки, мольбы и даже открытые оскорбления. Я наблюдал, как прислуга день за днём без устали возится в коридоре снаружи, делая всё то, что делают желающие вытащить человека из кровати женщины. Пусть за дверью топчутся, пусть перекликаются, пусть барабанят костяшками пальцев по двери, пусть со стуком ставят кувшин на умывальник -- он и не подумает сдвинуться с места. В конце концов враги сдаются и приносят завтрак в постель. Дядюшка Джеймс с наслаждением выкуривает сигару, затем наконец поднимается и, неторопливо одевшись, выходит, чтобы радовать домочадцев.

Долгое время я считал дядюшка Джеймса всего-навсего лежебокой. Я представлял себе, как муравьи презрительно шевелят усиками, завидев его. Позднее я узнал, что его действия или бездействие не продиктованы ленью, а полны глубокого смысла.

-- Мой мальчик, -- говорил дядюшка Джеймс, -- привычка рано вставать причиняет больше вреда, чем жажда мысли. Она разрушает счастливые семьи. Почему мужья покидают прелестных жён и сбегают с отнюдь не привлекательными авантюристками? Потому что хорошие женщины встают рано. И наоборот, плохие -- все до одной -- встают поздно. Если мужчину вытаскивают из постели в такой невообразимо ранний час, как половина девятого, быть беде. Например, когда я просыпаюсь поутру, голова у меня полна беспорядочных, недобрых мыслей. Я думаю о своих должниках и ненавижу их. Я представляю себе вереницу женщин, что отказались выйти за меня замуж, и чувствую к ним отвращение. Я размышляю о своём доблестном псе Понто и жалею, что не пнул его прошлым вечером. Ввести меня в общество в это время значит подвергнуть человечество смертельной опасности.

Но насколько всё изменится, если я полежу часок-другой в кровати, глядя в потолок! Млеко человеческой доброты волной прилива нахлынет на меня. Я начинаю любить себе подобных. Дайте мне слегка позавтракать, и насладиться неторопливо выкуренной сигарой, и общаться со мной -- одно удовольствие.

Он устроился поудобнее, поправил подушки и с наслаждением прислушался к мечущимся в коридоре горничным.

-- Привычка поздно вставать как-то спасла мне жизнь, -- сказал дядюшка Джеймс. -- Передай мне кисет.

Это произошло со мной в Южной Америке. В республике, в которую я приехал в поисках концессий, случилось очередная революция, и, хорошенько поразмыслив, я вступил в партию революционеров. Подобные решения, как правило, как правило, оправданы: почти всегда при таких обстоятельствах революционеры подкупают регулярную армию и побеждают, прежде чем их противники смогут предложить военным бОльшую сумму. Правда, в моём случае произошла задержка из-за того, что другая партия взбунтовалась против революционеров, в то время как революционеры взбунтовались против партии революционеров, которые только что свергли правительство.

В тех краях всё очень запутано. То и дело вспоминаешь, что танго родом именно оттуда.

Короче говоря, меня взяли в плен и приговорили к расстрелу. Не буду говорить о том, какие чувства я испытывал в тот момент. Достаточно сказать, что меня вывели и поставили спиной к стене из сырцового кирпича. Стрелки вскинули винтовки.

Утро было прекрасным: солнце – высоко, на небе — ни облачка. Там и сям слышно было, как весело погромыхивают своими погремушками гремучие змеи, как тихо бормочут бешеные скунсы и ящерицы-ядозубы… Мне становилось грустно при мысли о том, что совсем скоро я вынужден буду покинуть это безмятежное место.

И вдруг меня осенило, что случилось ужасное недоразумение.

– Стойте! – крикнул я.

– Что случилось? – спросил предводитель стрелков.

– Что случилось? – переспросил я. – Взгляните на солнце. Трибунал отчётливо сказал, что меня расстреляют с восходом солнца. По-вашему, это восход? Время-то уже почти обеденное.

– Мы тут не причём, – заявили стрелки. – Мы пришли к вашей камере вовремя, но вы не пожелали вставать. Вы сказали: "Оставьте письмо под дверью".

– Да, теперь я припоминаю, что кто-то шумел снаружи.

– Тут уж ничего не поделаешь, – заявил я. –Вам приказали расстрелять меня с восходом солнца, а вы этого не сделали. Я требую повторного слушания дела на формально-юридическом основании.

Они разбушевались, но я был непреклонен, и в конце концов им пришлось вернуть меня в камеру. Меня снова судили и приговорили к расстрелу на рассвете, и даже предоставили мне будильник, заведённый на три часа утра.

Но ночью, часов в одиннадцать, произошла новая революция. Другие революционеры взбунтовались против революционеров, которые взбунтовались против революционеров, которые взбунтовались против правительства. Они заново подкупили регулярную армию и разнесли всё в пух и прах, и около полуночи меня освободили. Помню, как новый президент расцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем нации. Бедняга! На другой день снова произошла революция, и, будучи неисправимым жаворонком, он встал как раз вовремя, чтобы его успели застрелить с восходом солнца.

Дядюшка Джеймс вздохнул. Может, от жалости, но, скорее всего, от счастья, потому что в это время ему принесли завтрак.

Мой дядя Джеймс, чьи мемуары я сейчас готовлю к публикации, был человеком незаурядным; но что его особенно выделяло, склонен я полагать, так это та неукротимая решимость, с которой он бывало не желал вставать по утрам с кровати. Я видел, как челядь изо дня в день неустанно кружит в коридоре у дверей его комнаты, проделывая все те штучки, к которым прибегают женщины, когда они хотят вытащить мужчину из-под одеяла, и все это без малейших подвижек со стороны дяди Джеймса. За дверью могли топать ногами; перекликаться; простукивать костяшками пальцев стенные панели; могли бросить хлещущими краны в его умывальной комнате; но никакая сила не могла сдвинуть дядю Джеймса с места до тех пор, пока противник не сдавался и не доставлял ему завтрак в постель. И тогда, отведав сигары, он, наконец, вставал и, тщательно приодетый, спускался вниз дабы озарять своим присутствием весь дом.

За долгие годы я привык воспринимать дядю Джеймса как обычного любителя понежиться в кровати. Я рисовал муравьишек, презрительно воздеваюших лапки при его виде. Мне пришлось узнать, что не праздность, а глубинный смысл руководил его действиями, или, отсутствием оных.

- Мальчик мой, - сказал дядя Джеймс, - Ранний подъем причиняет больше зла, нежели дурные помыслы. Из-за этого рушатся благополучные браки. Отчего мужчины оставляют очаровательных женушек и бегут со страшненькими любительницами приключений? Потому что хорошие жены всегда встают спозаранку. Нехорошие-же женщины неизменно любят поспать. Вытаскивать человека из кровати в какие-нибудь нелепые полдесятого утра значит играть со гнем. Взять хоть меня. Когда я только открываю утром глаза, мое сознание - клубок неприятных мыслей. Я припоминаю всех, кто задолжал мне денег, и ненавижу их. Вижу вереницу женщин, отказавшихся выйти за меня замуж, и проникаюсь к ним ненавистью. Мне на ум приходит мой верный пес Пронто, и я жалею, что не дал ему ночью пинка. Представить меня человечеству в такой момент значило бы обречь общество на сущие муки. Иное дело, когда я поваляюсь в постели часок-другой, налюбовавшись на потолок. Человеколюбие вновь охватывает меня. Я люблю своих сородичей. Покормите же меня завтраком и позвольте спокойно насладиться табачком, и общаться со мной станет одно удовольствие.

Он устроился поудобней на подушках и какой-то момент с удовольствием внимал жужжанию горничних в коридоре.

- Поздний подъем раз спас мне жизнь, - произнес он. - Подай-ка сюда мой кисет.

- Случилось это, когда я был в Южной Америке, во время обычной революции в республике, которую я посетил в погоне за концессиями; и, как следует поразмыслив, я поставил на революционеров. Обычно это срабатывает, ибо в таком случае революционеры расшатывают армию и берут верх прежде, чем кто-то другой успевает внести в нее еще большие разброд и шатание. В Южной Америке, трижды вооружен тот, на чьей стороне правда, и еще лучше - тот, у кого наготове взятка. В том случае, о котором я веду речь, неувязка приключилась из-за того, что другая партия восстала против революционеров, пока те боролись против тех революционной группы, которая только что свергла действующее Правительство. В тех краях все ужасно запутано. Вспомни - танго пришло оттуда.

- Ну так вот, не прошло много времени, как я был схвачен и приговорен к расстрелу. Не нужно рассказывать, каково мне тогда было. Скажу только, что меня привели и поставили спиной к кирпичной стене. Расстрельная бригада вскинула винтовки.

- Это было славное утро. Солнышко высоко стояло в безоблачном небе. Отовсюду доносилсось веселое позвякивание гремучих змей и сочное стрекотание водобоязненных скунсов и американских ядозубов. Было досадно думать, что скоро мне придется покинуть столь мирную сцену.

- И тут до меня дошло, что произошла серьезная ошибка.

- Стойте! - закричал я.

- Ну, что еще? - спросил начальник расстрельной бригады.

- Как что? - сказал я. - Военный суд четко выразился, что меня расстреляют на рассвете. А это по-вашему рассвет? Да тут до ланча недалеко.

- Это не наша вина, - ответили мне. - Мы-то явились за вами вовремя, а вы не пожелали подняться. Велели оставить все у порога.

- Мне и правда вспомнилась какая-то суета у дверей моей камеры.

- Ну уж дудки, - твердо произнес я. - Вам было приказано расстрелять меня на рассвете, а вы этого не сделали. Я требую пересмотра дела на основании несоблюдения процедуры.

- Понятное дело, они кричали и негодовали, но я был непреклонен; и, в конце-концов, им все-таки пришлось отвести меня обратно в камеру и судить вторично. Я был приговорен к расстрелу на рассвете следующего дня, и они позаботились снабдить меня будильником, заведенным на 3 утра.

- Но около 11 часов вечера того же дня разразилась новая революция. Революционеры, восставшие против революционеров, которые восстали против революционеров, что восстали против правительства, в который раз расшатали армию, смели своих предшественников, и где-то к полуночи я был на свободе. Помню, новый Президент расцеловал меня в обе щеки и обьявил спасителем страны. Бедняга... Уже на следующий день приключилась новая революция, и, будучи убежденным приверженцем раннего подьема, он встал вовремя и был расстрелян на рассвете.

Дядя Джеймс вздохнул, возможно с сожалением, но еще вероятнее - с удовольствием, поскольку в этот момент внесли завтрак.

Лежебока

Мой дядюшка Джеймс, чьи мемуары я сейчас готовлю к публикации, был разносторонней личностью. Однако я склонен думать, что суть его характера более всего отражало непоколебимое упорство, с которым он, презирая намеки, мольбы и даже прямые оскорбления, оставался по утрам в постели. Я видел, как прислуга в доме, где дядя гостил, изо дня в день неутомимо курсировала по коридору мимо дверей его комнаты с грохотом, который женщины обычно поднимают, желая вытащить мужчину из кровати, и все безуспешно. Они топали, перекрикивались, стучали костяшками пальцев в дверь, выливали оставшуюся от бритья воду в его умывальник, но не на того напали! Дядюшка Джеймс и в ус не дул. Наконец, враг капитулировал, и дядюшке подавали завтрак в постель. Затем, не спеша насладившись сигарой, он вставал, аккуратно одевался и спускался вниз, озаряя своим присутствием весь дом.

Долгие годы я считал дядюшку Джеймса обычным лежебокой. Мне казалось, даже муравьи при виде его презрительно поднимают усики. Лишь потом я узнал, что такое поведение, вернее, его отсутствие, не было продиктовано ленью, а имело глубокий смысл.

- Мальчик мой, - сказал дядюшка Джеймс, - Кто рано встает, тот недолго живет. Ведь он разрушает счастливейшие часы. Почему мужчины бросают обворожительных жен и убегают с невзрачными авантюристками? Потому что хорошие женщины всегда встают рано. И, напротив, скверные дамы неизменно валяются допоздна. Поднимать мужчину с кровати в девять тридцать нелепо и подобно игре с огнем. Если говорить обо мне, сразу после пробуждения в моей голове царит хаос мрачных мыслей. Я думаю обо всех своих должниках и ненавижу их. Вспоминаю легион женщин, отказавшихся выйти за меня, и закипаю от злости. Размышляю о верном псе Понто и жалею, что не дал ему хорошего пинка накануне вечером. Свести меня с родом человеческим в эту минуту – все равно, что обрушить на него великие несчастья. И как же все меняется, когда я проваляюсь час-другой, глядя в потолок! Бальзам человечности и доброты теплой волной разливается по моим венам. Любовь к ближнему переполняет меня. Подайте мне скромный завтрак и позвольте насладиться сигарой в тишине, и я стану приятнейшим собеседником.

Он еще удобнее расположился в подушках и с наслаждением прислушался к возне суетящихся горничных.

- Привычка поздно вставать однажды спасла мне жизнь, - продолжал дядя. – Дай-ка мне кисет.

Это произошло в Южной Америке. В республике, которую я посетил в поисках концессии, случилась очередная революция, и, тщательно все взвесив, я решил стать на сторону революционеров. Обычно это разумный ход, поскольку повстанцы подкупают регулярную армию и побеждают, пока соперники еще не успели предложить более круглую сумму. В Южной Америке трижды тот вооружен, кто прав, но в шесть раз больше – тот, кто платит первым. Но на беду, еще одна партия подняла восстание против революционеров, пока те воевали с другими революционерами, недавно свергшими правительство. В тех краях все так запутанно… Помню только, что там придумали танго.

Одним словом, меня схватили и приговорили к расстрелу. Надо ли объяснять, что я тогда чувствовал? Скажу только, что меня вывели во двор и поставили спиной к кирпичной стенке. Расстрельная команда подняла ружья.

Было чудесное утро. Высоко в безоблачном небе сияло солнце. Весело потрескивали гремучие змеи, ласково шипели бешеные скунсы и ядовитые ящерицы. Я с горечью думал, что вскоре покину эту умиротворяющую сцену.

Внезапно меня осенило – произошла серьезная ошибка. «Стойте!» - воскликнул я. «Ну что там еще» - спросил глава команды. «Что? – переспросил я. – Посмотрите на солнце. Трибунал четко приказал расстрелять меня на рассвете. Это, по-вашему, рассвет? Да уже скоро пора обедать!» «Нашей вины тут нет, - возразил революционер. – Мы приходили в камеру вовремя, но вы отказались вставать и заявили, что сейчас не принимаете».

Я и вправду вспомнил, как кто-то копошился у меня под дверью. «Это несерьезно, - твердо сказал я. – Вам было велено расстрелять меня на рассвете, а вы не выполнили приказ. Требую пересмотра дела из-за несоблюдения формальностей». Они долго бушевали, даже угрожали мне, но я был непреклонен. В итоге пришлось отвести меня в камеру и оставить до суда. Меня приговорили к расстрелу на рассвете следующего дня, и на сей раз снабдили будильником, заведенным на три часа ночи.

Около одиннадцати вечера произошел еще один переворот. Революционеры восстали против революционеров, восставших против революционеров, которые свергли правительство. Они перекупили подкупленную армию и теперь сметали все на своем пути. В полночь я был свободен. Помню, что новый президент расцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем страны. Бедняга… на следующий день снова была революция, а он был убежденным жаворонком и не опоздал на свой расстрел.

Дядя Джеймс сделал глубокий вдох, быть может, от огорчения, но вероятнее всего от радости – ему как раз принесли завтрак.

Лежебока

Мой дядюшка Джеймс, чьи мемуары я сейчас готовлю к изданию, был весьма разносторонним человеком; но я склонен думать, что самой яркой его чертой была та неизменность, с которой дядя, игнорируя любые намеки, мольбы и даже прямые оскорбления, отказывался покидать свою постель по утрам. Я день за днем наблюдал, как прислуга домовладелицы суетится под дверью его комнаты, предпринимая все, что только могут предпринять женщины с целью вытащить мужчину из постели, и никак в этом не преуспевая. Топот ног у его двери, перекличка служанок в коридоре, постукивание костяшками пальцев по стенам, остатки воды для бритья,выплеснутые в его умывальник - ничто в целом мире не могло заставить дядюшку встать, пока, наконец, враги, признав свое поражение, не приносили ему завтрак в постель.

После этого, неторопливо выкурив сигару, он, в конце концов, покидал свое ложе и, тщательно одевшись, сходил вниз, подобный лучу божественного света.

За долгие годы я привык считать дядю Джеймса не более чем обыкновенным лежебокой. Я живо представлял себе муравьев, у которых при виде него презрительно топорщатся усики. Однако в один прекрасный день мне довелось убедиться, что им руководила вовсе не лень, а гораздо более глубокие причины.

"Мой мальчик, - сказал однажды дядя Джеймс, - даже ограниченность ума есть меньшее зло по сравнению с ранними подъемами по утрам. Они разбивают семейное счастье. Почему, по-твоему, мужчины покидают своих очаровательных женушек и пускаются в бега в компании совсем не таких милых авантюристок? Причина в том, что хорошие женщины всегда встают рано, а плохие, соответственно, - поздно. Поднять же мужчину из постели в какое-нибудь несусветную рань вроде половины десятого утра - значит обрушить на свою голову несчастье.

Взять хотя бы меня: когда я только просыпаюсь утром, в голове моей царит мешанина отнюдь не светлых мыслей. Я думаю о тех, кто должен мне денег, и ненавижу их. Я вспоминаю великое множество женщин, которые отвергли мои руку и сердце,и чувствую к ним отвращение. Я размышляю о своем верном псе Понто и жалею, что не дал ему вечером пинка. Выпустить меня в такой час к людям значит наслать на них кару небесную.

Однако все меняется после того, как я проведу часок-другой в кровати, в блаженном ничегонеделании. Я чувствую прямо-таки прилив человеколюбия. Меня захлестывает любовь ко всему роду человеческому. Теперь нужно всего лишь накормить меня легким завтраком и дать мне спокойно покурить, и я буду сущим ангелом».

Он поудобнее откинулся на подушки и с минуту с наслаждением прислушивался к суете служанок в коридоре.

"Однажды мне спасло жизнь то обстоятельство, что я поздно вставал, - сказал он. – Подай-ка кисет.

Это случилось в Южной Америке. В одной тамошней Республике, куда я приехал в поисках выгодных концессий, произошла очередная революция. После некоторых раздумий я примкнул к революционерам. Как правило, это разумный шаг, поскольку в подобных случаях революционеры на корню подкупают регулярную армию и выигрывают до того, как противная сторона перекупит ее по более высокой цене. В Южной Америке благословен тот, кто сражается честно, но трижды благословен тот, кто вовремя даст взятку.

Однако на этот раз система дала сбой из-за наличия еще одной партии, которая боролась против мятежников, в то время как те бунтовали против революционной партии, только что свергнувшей законное Правительство. В тех краях вообще все непросто. Достаточно вспомнить, что танго придумали именно там.

Короче, меня поймали и приговорили к расстрелу. Не буду описывать свое душевное состояние в тот момент. Скажу только, что меня вывели на улицу и поставили спиной к кирпичной стене. Расстрельная команда прицелилась.

Утро выдалось замечательное. Солнце высоко стояло в безоблачном небе. Окрестности оглашали веселая трещотка гремучих змей и звучный посвист бешеных скунсов и ящериц-ядозубов. Мне претила мысль о том, что скоро я буду стерт с этой мирной картины.

И вдруг меня озарило: тут имела место быть ужасная ошибка.

- Стойте! - закричал я.

- Ну что еще? - отозвался командир расстрельной команды.

- И вы еще спрашиваете? - ответил я. - Посмотрите лучше на солнце. Трибунал однозначно постановил, что меня нужно расстрелять на рассвете. И это вы называете рассветом? Время, должно быть, уже к обеду.

- Мы тут ни при чем, - ответила расстрельная команда. - Мы пришли за Вами как положено, но Вас было не добудиться. Вы только велели оставить все на коврике у двери.

Я припомнил, что сквозь сон слышал какую-то суету у двери моей камеры.

- Не вижу связи, - заявил я твердо. - Вам четко было приказано расстрелять меня на рассвете, а вы этого не сделали. Требую пересмотра дела по формальным обстоятельствам.

Понятное дело, они рвали и метали, но я был тверд как алмаз; в итоге им пришлось вернуть меня в камеру для повторного рассмотрения дела. Я был приговорен к расстрелу на следующее утро, и меня любезно снабдили будильником, заведенным на 3 часа утра.

Но около одиннадцати вечера снова произошла революция. Какие-то мятежники взбунтовались против революционеров, которые боролись против тех бунтовщиков, которые противостояли Правительству. Перекупив действующую армию, они смели все на своем пути, а меня около полуночи освободили. Помню, как новоиспеченный Президент расцеловал меня в обе щеки и провозгласил спасителем его Отечества. Бедняга! На следующий день опять приключилась революция, и, будучи убежденным “жаворонком”, он встал с постели как раз к своему утреннему расстрелу”.

Дядюшка Джеймс вздохнул, скорее облегченно, чем огорченно, поскольку в тот момент внесли его завтрак.

Кто поздно встает...

Мой дядюшка Джеймс, чьи мемуары я как раз собираюсь опубликовать, слыл человеком многосторонним и неординарным. Однако если что действительно и отличало его от других людей, то, как мне кажется, привычка проводить все утро в постели. Никакие мольбы, намеки, даже откровенные оскорбления не могли вынудить его покинуть опочивальню. Изо дня в день наблюдал я, как горничные, подосланные хозяйкой дома, без устали прохаживались взад и вперед возле двери в его комнату. В своем желании вытащить мужчину силком из кровати женщины способны на многое, но в случае с дядюшкой все их уловки пропадали даром. Постукивали каблучки, перекликались голоса в коридоре, костяшки пальцев раздраженно барабанили в дверь, горячая вода для бритья приносилась и втуне выливалась в раковину – все тщетно, дядюшку Джеймса ничто не трогало. Наконец, враг капитулировал и приносил ему завтрак в постель. Откушав, он с наслаждением выкуривал сигару, вставал, облачался в элегантный костюм и спускался, наконец, вниз, сияя, словно майское солнце.

Много лет я считал дядюшку Джеймса завзятым лентяем. Если бы, думал я, муравьи-трудяги прознали про дядюшку, они бы застыли на месте, скорбно приподняв свои антенны. Однако прошли годы, и я понял, что отнюдь не праздность, а причины более глубокие заставляют его совершать или, точнее, не совершать определенные поступки.

- Мальчик мой, - говаривал дядюшка, - человеческая глупость не принесла людям столько вреда, сколько ранний подъем. Из-за него рушатся счастливые браки. Почему мужья бросают очаровательных жен и удирают с несуразными, невзрачными аферистками? А все потому, что добропорядочные женщины всегда встают ни свет ни заря. А непорядочные женщины на заре только ложатся. Если мужчина вынужден покидать постель в какие-то совершенно нелепые девять тридцать утра – жди беды. Возьмем, к примеру, меня. По утру голова моя полна мрачных мыслей. Я вспоминаю должников своих и ненависть обуревает меня. Вспоминаю полчища женщин, которые отвергли меня, и сыплю проклятья на их головы. Задумчиво поглаживаю верного пса Понто, а мечтаю лишь об одном – дать ему пинка и немедленно вышвырнуть вон. Выпустить меня из дома в таком виде, значит обречь человечество на невыносимые страдания. Но дайте мне полежать часок-другой в кровати, созерцая потолок, и меня не узнать. «Молоко сердечных чувств»1 плещется во мне, словно волны прилива. Я преисполнен человеколюбия. Накормите меня легким завтраком, дайте насладиться сигарой в тишине и покое, и я расцелую всех и каждого, кто встретиться мне на пути.

Он развалился на подушках и с явным наслаждением прислушался. За дверью царила суета, хлопотали по хозяйству горничные.

- Однажды нежелание рано вставать спасло мне жизнь, - сказал он и попросил передать кисет.

- Дело было в Южной Америке. Я хотел взять у государства в аренду несколько акров природных ресурсов на взаимовыгодной основе, когда произошел один из их обычных государственных переворотов. Взвесив все за и против, я отдался революционному порыву и вступил в революционную партию. Обычно решения подобного рода второпях не принимаются, однако в большинстве случаях, когда ты все-таки идешь на этот шаг, революционеры уже успевают подкупить действующую армии и одержать вверх раньше своих противников, у которых, тем не менее, остается время переподкупить эту же армию еще большей суммой. В Южной Америке пусть «трижды тот вооружен, кто прав»2 в суде, но тот, кто взятку даст, и будет на коне. Но когда ввязался в борьбу я, вышла маленькая неувязка. Появилась еще одна партия и подняла восстание против революционеров как раз в то время, когда они выступили против революционной партии, которая только что свергло Правительство. В этих частях света все очень запутано. Не забывай, пожалуйста, что Танго пришло к нам как раз из тех краев.

- И вот, короче говоря, меня схватили и приговорили к расстрелу. Нет нужды говорить, что я тогда чувствовал. Меня вывели и поставили спиной к глинобитной стене. Расстрельная команда вскинула ружья.

- А утро выдалось чудесное. Светило солнце, на небе – ни облачка. Везде и всюду жизнерадостно трещали гремучие змеи, мелодично посвистывали ошалевшие скунсы, чирикали ящерицы-ядозубы. Я чертовски разозлился – умирать в такой прекрасный день!

- И тут меня озарило - произошла чудовищная ошибка.

- Стойте, - скомандовал я.

- Ну, что еще? – спросил капитан расстрельной команды.

- Что еще? – переспросил я. – Посмотрите на солнце. Военный трибунал дал четкие и ясные указания расстрелять меня на рассвете. А это, по-вашему, рассвет! Да уже обедать пора!

- А мы тут ни при чем! – сказала расстрельная команда. – Мы пришли к вашей камере вовремя, но так и не смогли вас добудиться. Еще вы попросили оставить газету на коврике.

- Тут я вспомнил, что действительно слышал какую-то возню у дверей камеры.

- Ничего не знаю, - твердо заявил я.- Ваша задача была расстрелять меня на рассвете, с этой задачей вы не справились. Требую повторного суда, благо имеются все основания.

- Возмущению их не было предела, но я оставался непреклонен. В конце-концов им пришлось отвести меня обратно в камеру и заново осудить. Меня снова приговорили к расстрелу, вручили будильник и даже побеспокоились о том, чтобы завести его на три часа следующего утра.

- Однако в тот же вечер, в одиннадцать часов, случилась еще одна революция. Очередные революционеры восстали против тех революционеров, которые до этого восстали против других революционеров, которые свергли Правительство. Перекупив на корню действующую армию, они смели все на своем пути, и уже в полночь я оказался на свободе. Расцеловав меня в обе щеки, новый Президент, если я ничего не путаю, назвал меня спасителем страны. Бедняга! На следующий день вновь приключилась революция, и, так как Президент привык вставать с первым лучом солнца, то на рассвете его, вовремя проснувшегося, и расстреляли.

Дядюшка Джеймс вздохнул. Возможно, с сожалением, но, вполне вероятно, и с облегчением, так как именно в эту минуту в комнату внесли завтрак.

1 - “Milk of human kindness” – цитата из пьесы Уильяма Шекспира «Макбет», Акт I, сцена V: «… но слишком пропитан молоком сердечных чувств, чтоб действовать…» (перевод Б.Пастернака).

2 - “thrice armed is he, who has his quarrel just…” – цитата из пьесы У. Шекспира «Генрих VI», Часть II, Акт III, Сцена I: «И трижды тот вооружен, кто прав!» (перевод Е. Бируковой)

Лентяй

Мой дядюшка Джеймс, чьи мемуары я сейчас готовлю к печати, был весьма многогранной личностью, но его главной чертой являлось удивительное нежелание рано подниматься по утрам. Никакие мольбы, упрёки и насильственные акты не могли поколебать решимость дяди в этом вопросе.

Сотни служанок изо дня в день сновали мимо его комнаты, производя все те шумы, которыми так славятся женщины, вставшие раньше тебя. Дядя Джеймс ни разу не повёл ухом. Звук шагов дробью рассыпался по коридорам, переговоры велись не иначе как с этажа на этаж, в дверь кто-то громко стучал, мыльная вода последовательно устремлялась по трубам с верхних этажей на нижние, но ничто не трогало дядюшку до тех пор, пока обессилевший враг не приносил завтрак в постель. Только после поглощения пищи дядя Джеймс вставал, аккуратно одевался и спускался вниз дарить радость людям.

Всю жизнь я считал своего дядюшку самым обыкновенным лентяем. Я представлял, как муравьи презрительно поводят усиками, глядя на него. Но в связи с этими мемуарами я, наконец, осознал, что дядюшкины действия (вернее, отсутствие таковых) преисполнены глубокого смысла.

- Мальчик мой, - сказал дядя Джеймс, - Из-за раннего подъёма совершается гораздо больше зла, чем принято считать. Крепкие семьи рушатся, когда мужчина оставляет очаровательную жену и сбегает с некрасивой авантюристкой. Почему? Да просто хорошие женщины всегда встают рано, тогда как плохие привыкли залёживаться в постели допоздна. Для нормального человека встать в девять тридцать утра – настоящее испытание. Я, к примеру, перестаю адекватно воспринимать мир. Все мысли окрашиваются в недобрый оттенок. На ум сразу приходит список мужчин, которые мне должны и список женщин, которые отказались выйти за меня. Я смотрю на своего верного Понто и не понимаю, зачем только что пнул его. Если в таком состоянии мне выйти к людям, создастся угроза обществу.

Но как меняется состояние после того, как я понежусь часок в тёплой постели! Доброта окатывает меня тёплыми волнами, как на пляже во время прилива. Я начинаю любить себя. Немного еды – и самый лучший собеседник в мире готов к общению.

Мой дядя устроился поудобнее на подушках и с наслаждением вслушался в гомон горничных за дверью.

Привычка поздно вставать однажды спасла мне жизнь, - сказал дядюшка. – Это случилось в Южной Америке. В республике, куда я прибыл для финансовых операций, продолжалась одна из революций, и, оценив ситуацию, я встал на сторону восставших. В проигрыше, в любом, случае не будешь, потому что деньги там сыпятся со всех сторон. Революционеры подкупают военных, чтобы они встали на их сторону, потом другая сторона сманивает их обратно ещё большей взяткой, и так далее. В Южной Америке военные получают огромные деньги, а посредники между армией и воюющими сторонами – вдвое больше.

Однако в случае, о котором я рассказываю, со мной произошла маленькая неприятность из-за того, что кто-то восстал против революционеров, когда те поднялись против оппозиционной партии, которая только что была уничтожена действующим правительством. Всё очень сложно в тех краях. Как Вы помните, танго тоже оттуда.

Короче говоря, я был схвачен и приговорён к расстрелу. Не стоит описывать всю гамму чувств, охвативших меня тогда. Достаточно сказать, что в один прекрасный момент меня вывели и приставили к стенке глинобитной хижины. Стрелки на заднем плане подняли винтовки.

Был славный денёк. Высоко в безоблачном небе стояло солнце. Всюду весело трещали гремучие змеи, и скунсы беззаботно переговаривались с ящерицами-ядозубами.

И вдруг меня осенило, что всё происходящее – нелепая ошибка.

- Стой! – закричал я.

- Что случилось? – спросил командир стрелков.

- Небольшое недоразумение, - ответил я. – Взгляните на солнце. Военно-полевой суд вынес вердикт о расстреле на рассвете. И это, по-вашему, рассвет? Скоро обеденный перерыв!

- Это не наша вина, – ответили стрелки. – Мы пришли за вами вовремя, но вы не встали. Вы велели нам просунуть письмо под дверь и не мешать.

Только тут я вспомнил, что ночью кто-то копошился за дверью камеры.

- Мне то что, - ответил я твёрдо. – Вам было приказано расстрелять меня на рассвете, а вы приказания не выполнили. Я настаиваю на повторном судебном разбирательстве в связи с грубыми нарушениями права.

Они рвали и метали, конечно, но я решил не уступать, и в конце концов суду опять пришлось приговаривать меня к расстрелу на рассвете. Теперь в моей камере поставили будильник и завели его на три часа ночи.

Однако около одиннадцати вечера произошла ещё одна революция. Часть революционеров восстала против революционеров, восставших против тех революционеров, что восстали против правительства, и сто раз перекупленные войска около полуночи освободили меня. Помню, новоиспечённый президент расцеловал меня в обе щёки и назвал спасителем страны. Бедняга, на следующий день произошла ещё одна революция и, поскольку он вставал рано, повстанцам удалось расстрелять его на рассвете.

Дядя Джеймс вздохнул, возможно, с сожалением, но скорее с радостью, потому что как раз в этот момент горничная внесла завтрак.

Бездельник

Мой дядя Джеймс, чьи мемуары я как раз готовлю к публикации, был очень разносторонним человеком, но главной его чертой, как мне кажется, была непреодолимая решимость во чтобы то ни стало лежать в постели до обеда, полностью игнорируя все намеки, просьбы и даже открытые угрозы. Я много раз видел, как прислуга во главе с экономкой день за днем совершает маневры в коридоре за дверью, проделывая все те вещи, которые женщины обычно делают, когда хотят выманить мужчину из постели, что, впрочем, не производило на дядю Джеймса ни малейшего впечатления. Ни шарканье шагов за дверью, ни доносящиеся из коридора голоса, ни стук в дверь, ни грохот ведерка с водой для бритья об умывальник не могли заставить его сдвинуться с места, пока враг, капитулировав, не приносил ему завтрак в постель. И только после этого он, выкурив не спеша утреннюю сигарету, вставал, тщательно приводил себя в порядок и спускался вниз, чтобы, подобно лучу солнечного света, озарить дом своим присутствием.

На протяжении многих лет я привык считать дядю Джеймса самым обыкновенным бездельником. В моем воображении муравьи презрительно топорщили свои усики, глядя на него. Но мне пришлось убедиться, что отнюдь не лень, а глубокие убеждения руководили его действиями, а точнее, их отсутствием.

- Мальчик мой, - сказал дядя Джеймс, - привычка рано вставать принесла людям больше зла, чем скудость сердца и ума. Она разбила немало счастливых семей. Что, ты думаешь, заставляет мужчин бросать своих очаровательных жен ради совершенно непривлекательных авантюристок? А все потому, что добродетельные женщины любят вставать рано. Дурные же женщины, напротив, всегда спят допоздна. А когда вытаскиваешь мужчину из постели в такую несусветную рань как, например, полдесятого, беды не миновать. Возьмем, к примеру, меня: когда я просыпаюсь рано поутру, в голову лезут дурные мысли. Я думаю о тех мужчинах, которые должны мне денег и ненавижу их. Я вспоминаю о том бессчетном количестве женщин, которые отказались выходить за меня замуж, и они мне отвратительны. Я размышляю о своем верном друге, псе Понто, и жалею, что не отпинал его хорошенько накануне. Моя встреча с любыми представителями человеческой расы рано поутру оборачивается настоящей катастрофой для общества. Но совсем другое дело, если дать мне поваляться в кровати глядя в потолок часок-другой. Я чувствую, как доброта и сострадание волнами разливаются по моему телу. Меня переполняет любовь ко всему роду человеческому. Накорми меня завтраком и позволь насладиться в тишине и покое утренней сигаретой, и я становлюсь сама любезность.

Он устроился на подушках поудобнее и с минуту с наслаждением прислушивался к тому, как горничные снуют по коридору.

- Привычка поздно вставать спасла мне жизнь как-то раз, - сказал он. – Подай-ка мне мою курительную трубку.

- Это случилось в Южной Америке. По делам, связанным с покупкой концессий, я приехал в одну из южноамериканских республик, в которой, по традиции, разразилась революция. Поразмыслив как следует, я решил выступить на стороне революционеров. В таких случаях все происходит быстро: ты и глазом моргнуть не успеешь, а революционеры, подкупив регулярную армию, уже побеждают противоборствующую сторону, прежде чем те успевают избавить армию от коррупции, заплатив ей больше. В Южной Америке трижды тот вооружен, кто прав, но шесть раз тот, кто взятку дал. Правда, в том случае, про который я тебе рассказываю, вышла небольшая заминка, потому что другая революционная партия выступила против той революционной партии, которая как раз выступала против революционной партии, которая свергла действующее правительство. Как-то у них там все очень запутано с этими партиями. Неслучайно именно эта страна стала родиной танго.

- Ну, короче говоря, случилось так, что меня арестовали и приговорили к расстрелу. Не буду утомлять тебя, описывая все то, что я чувствовал в тот момент. Достаточно сказать, что меня вывели во двор и поставили к стенке. Расстрельная команда взяла меня на прицел.

А утро было чудесное. Солнце сияло, а в небе ни облачка. Со всех сторон доносилось жизнерадостное стрекотанье погремушки гремучей змеи и мелодичное повизгивание больного бешенством скунса и ящерицы-ядозуба. Одна мысль о том, что я в последний раз вижу эту мирную картину, приводила меня в раздражение.

И тут меня словно громом поразило – я понял, что произошла чудовищная ошибка.

- Стойте! – прокричал я.

- Ну, что стряслось? – проворчал начальник расстрельной команды.

- Стряслось? Да вы посмотрите на солнце! В приговоре военного трибунала ясно сказано, что меня должны расстрелять на рассвете. А это, по-вашему, рассвет? Я бы сказал, что время уже близится к ланчу!

- Это не наша вина, - возразила расстрельная команда. – Мы пришли за вами в камеру вовремя, но вы отказались вставать. Сказали, что не принимаете визитеров в такой ранний час.

Тут я припомнил, что я на самом деле слышал сквозь сон какую-то возню под дверью моей камеры.

- Какая разница, что я сказал, - стоял на своем я, - вашей задачей было расстрелять меня на рассвете, а вы с ней не справились. Я буду требовать официального пересмотра моего дела.

Ну, тут они разошлись и разбушевались, но я был непреклонен; и, в конце концов, им ничего не оставалось, как отвести меня обратно в камеру и повторить попытку на другой день. Меня приговорили к расстрелу на рассвете следующего утра, причем расстрельная команда любезно взяла на себя труд снабдить меня будильником, они его даже сами завели на три часа утра.

Но около одиннадцати вечера произошла очередная революция. Группа революционеров выступила против других революционеров, которые выступили против тех революционеров, которые выступили против правительства.

Избавив от коррупции уже избавленную от коррупции регулярную армию, они сметали все на своем пути, и уже в полночь я был абсолютно свободен. Припоминаю, что новопровозглашенный президент расцеловал меня в обе щеки и назвал спасителем его страны. Откуда, ему, бедняге, было знать, что на другой день случится еще одна революция, и он, будучи убежденной ранней пташкой, встал как раз вовремя, чтобы быть расстрелянным на рассвете.

Дядя Джеймс испустил вздох, что, возможно, означало, сожаление, но, вероятнее всего, все же удовольствие, так как как раз в эту минуту ему принесли завтрак в постель.

Лежебока

Мой дядя Джеймс, чьи мемуары я готовлю к выходу в свет, был многогранной личностью. Однако я склоняюсь к мысли, что основным его свойством было несгибаемое упорство, с которым он по утрам, игнорируя намеки, мольбы и даже неприкрытые оскорбления, оставался в постели. Я видел, как прислуга его домовладелицы день за днем неустанно маневрирует в коридоре перед его комнатой, пуская в ход все те трюки, к которым прибегают женщины, когда хотят выкурить мужчину из постели, а дядя Джеймс оставался нерушимым, словно скала. У него под дверью могли сколько угодно топать, перекликаться, барабанить в стенку, на его умывальный столик ставили воду для бритья, но черта с два дядя Джеймс передвигался хотя бы на йоту, пока враг, капитулируя, не подавал ему завтрак в постель. Затем, неспешно выкурив сигару, он наконец вставал, тщательно одевался и спускался в гостиную, словно озаряя весь дом солнечным светом.

Много лет дядя Джеймс в моих глазах был обычным лежебокой. Я воображал себе, как муравьи при виде его насмешливо вздергивают усики. Мне предстояло узнать, что его движениями, то есть неподвижностью, руководила не праздность, но глубоко заложенный смысл.

«Мальчик мой, - сказал дядя Джеймс, - если рано вставать, это приносит больше бед, нежели злые умыслы и намерения. Разбиваются счастливые семьи. Отчего мужчины покидают очаровательных жен ради не столь уж привлекательных авантюристок? Дело в том, что добродетельные дамы всегда рано встают, тогда как порочные женщины неизменно поднимаются поздно. Вытягивать мужчину из постели в нелепое время вроде половины десятого – означает накликать беду. Взять, например, меня. Когда я только просыпаюсь утром, мое сознание представляет собой клубок недобрых мыслей. Я вспоминаю всех, кто задолжал мне, и ненавижу их. Перед глазами у меня проходит колонна женщин, которые отказались выйти за меня, и я испытываю отвращение. Я вспоминаю своего верного пса Понто и жалею, что не пнул его накануне. Заставить меня в это время появиться в обществе означало бы обрушить кару на род человеческий. Но как все меняется, стоит час или около того полежать в постели, созерцая потолок. Молоко человеческой доброты вздымается во мне, словно волна прилива. Я люблю себе подобных. А если затем подать мне завтрак и подождать, пока я умиротворенно и задумчиво покурю, общение со мной для кого угодно будет удовольствием.»

Он поудобнее устроился на подушках и с наслаждением вслушался в шум, производимый суетящимися в коридоре горничними.

«Однажды привычка поздно вставать спасла мне жизнь, - продолжал он. – Передай, пожалуйста, кисет.

Это случилось в Южной Америке. Республика, которую я посетил в поисках концессий, переживала очередную революцию. Надлежащим образом поразмыслив, я поставил на партию революционеров. Это решение обычно считается благоразумным, так как революционеры в таких случаях предварительно подкупают действующую армию и побеждают, а их противники не успевают перекупить армию за более высокую цену. В Южной Америке считается, что если твое дело правое - ты достаточно защищен и все в порядке, но вовремя данная взятка – вдвое больше порядка. Однако в том случае, про который я говорю, была заминка, вызванная наличием другой партии, затеявшей революцию против революционеров, которые боролись с революционной партией, только что опрокинувшей правительство. В тех краях все весьма запутано. Достаточно вспомнить, что именно там зародилось танго.

В конечном итоге меня арестовали и приговорили к расстрелу. Не буду описывать, что я тогда чувствовал. Скажу только, что меня вывели во двор и поставили у глинобитной стены. Солдаты вскинули винтовки.

То было чудесное утро. В ясном небе высоко стояло солнце. Повсюду весело трещали гремучие змеи, слышался мягкий стрекот взбесившегося скунса и ящерицы-ядозуба. Мне не давала покоя мысль о том, что придется вот-вот покинуть столь идиллический пейзаж.

И тут меня осенило: они допустили огромную ошибку.

- Подождите! - крикнул я.

- В чем дело? – осведомился командир взвода

- В чем дело? Взгляните на солнце. Трибунал ясно сказал, что меня должны расстрелять на заре. И это, по-вашему, заря? Наверняка время уже близится к обеду.

- Мы сделали все возможное. – ответили мне – Пришли за вами в камеру в надлежащее время, но разбудить вас не удалось. «Подсуньте под дверь», - сказали нам вы

Я и вправду вспомнил, что слышал какую-то возню у дверей камеры

- Меня это никоим образом не касается, - твердо заявил я, - вы должны были застрелить меня на рассвете. Вы этого не сделали. Было допущено формальное нарушение, и я требую повторного рассмотрения дела.

Конечно, они горячились и бушевали, но я был непреклонен. В конце концов им пришлось отвести меня назад в камеру и провести повторное заседание трибунала. Меня приговорили к расстрелу на заре следующего дня. Они взяли на себя труд снабдить меня будильником, заведенным на три часа утра.

Однако в одиннадцать ночи произошла еще одна революция. Некие революционеры восстали против революционеров, которые восстали против революционеров, восставших против правительства. Перекупив армию, они смели все на своем пути, и примерно в полночь меня освободили. Помню, новый Президент расцеловал меня в обе щеки и объявил спасителем отечества. Бедняга, ведь на следующий день разразилась очередная революция, а он, будучи убежденной ранней пташкой, как раз успел к собственному расстрелу на заре».

Дядя Джеймс вздохул, возможно, от жалости, но скорее от счастья, ведь в этот момент внесли его завтрак.

Лентяй

Дядюшка Джеймс, чьи записки я сейчас готовлю к печати, был человек разносторонний; и все же самая яркая его черта – та удивительная твердость духа, с которой, невзирая на просьбы, мольбы и даже прямые угрозы, он противился раннему вставанию. Домочадцы, бывало, собьются с ног, проводя маневры у самых дверей его спальни, но как ни изобретательны женщины, если им нужно выманить мужчину из постели, с дядей Джеймсом все оказывалось напрасно. Пусть шлепают шаги по коридору, пусть перекликаются звонкие голоса, пусть пальцы барабанят в стену, а вода с шумом плещется в кувшин для умывания, наш дядюшка Джеймс и ухом не поведет, пока противник не капитулирует и в знак своего смирения не принесет ему завтрак прямо в постель. И только тогда, не спеша выкурив утреннюю сигару, дядя Джеймс поднимется и, тщательно одевшись, спустится в гостиную, где будет сиять, как ясно солнышко, для всех своих домашних.

Долгие годы я считал дядюшку обыкновенным бездельником и лентяем. Я представлял, с каким презрением покосился бы на него трудолюбивый муравей. Но мне предстояло убедиться, что не леность, но высокие идеалы руководили его действиями, а точнее, бездействием.

– Мальчик мой, – сказал мне дядя, – Ничто на свете так ни пагубно, как подъем на заре. Самые крепкие семьи не выдерживают этого испытания. Зачем мужчины бросают своих чудных, симпатичных жен и сломя голову несутся за совсем неинтересными авантюристками? Да просто хорошая жена всегда встает с петухами. Плохие женщины, наоборот, норовят поспать подольше. Вытаскивать мужчину из постели в несусветную рань, в какие-нибудь полдесятого утра – значит навлекать беду неминучую. Возьми, к примеру, меня: когда я пробуждаюсь утром, в голове моей не найдется ни одной доброй мысли. Я думаю о тех, кто задолжал мне денег, и всей душой ненавижу их. Я размышляю о женщинах, которые мне отказали, и они вызывают во мне омерзение. Я вспоминаю своего верного пса Понто и жалею только о том, что не дал ему вчера хорошего пинка. В такую минуту допустить меня до общения с человечеством – все равно что наслать на него казнь египетскую. Но стоит мне поваляться часок-другой, глазея в потолок – и какая перемена! Прекрасные чувства накатывают на меня и накрывают с головой, как волна. Я готов обнять весь мир! Дайте мне немного поесть, насладиться сигарой, и я буду нести свет и радость всем, кто меня окружает.

Он поудобнее устроился в подушках и несколько минут самозабвенно прислушивался к суматохе по ту сторону двери.

– Привычка поспать подольше однажды спасла мне жизнь, – сказал он. – Подай мне кисет, будь другом.

Случилось это в Латинской Америке. В поисках концессии я оказался в стране, где как раз начиналась очередная революция, и, поразмыслив, встал на сторону бунтовщиков. Это весьма благоразумное решение, так как у них там повстанцы вовремя подкупают армию и потому побеждают до того, как их противники сумеют подкупить вышестоящих лиц. Хорошо смеется тот, кто первым даст взятку кому надо – вот девиз южноамериканского народа. Но в тот самый раз вышла заминка, а все потому, что пока наши революционеры боролись с теми революционерами, которые только что скинули правительство, другие революционеры успели восстать против наших и захватили власть. Там вообще все весьма запутано, в этих краях. Чего и ожидать от места, где придумали танго.

Ну вот, и в результате всех перипетий я был схвачен и приговорен к расстрелу. Стоит ли рассказывать, что я чувствовал в те минуты. Представь себе только, что меня вывели из камеры, поставили к стенке, и вот расстрельная команда взяла ружья наизготовку.

А какое это было ослепительное утро! Полуденное солнце горело в безоблачном небе. Я явственно слышал, как беззаботно шуршат гремучие змеи, как мирно возятся скунсы и ящерицы-ядозубы. И этот чудесный и радостный мир мне предстояло столь скоро покинуть.

И вдруг я понял, что произошла чудовищная ошибка.

– Постойте! Подождите! – закричал я.

– Что еще такое? – возмутился командир отряда.

– А вы не знаете? – негодовал я. – Посмотрите-ка на солнце! В приговоре ясно сказано: «казнить на рассвете». Это что, рассвет? Да сейчас не меньше часа пополудни!

– Но мы тут ни при чем, – возразили солдаты. – Мы-то пришли вовремя, это вы никак не желали подниматься. Только бормотали что-то про утреннюю почту.

Я смутно припоминал, что кто-то и впрямь возился с утра пораньше у дверей моей камеры.

– И все равно! – отвечал я непреклонно. – Вам было приказано расстрелять меня на рассвете, и совершенно ясно, что приговор не приведен в исполнение. Я требую повторно рассмотреть дело!

Они, конечно, возмущались и кричали, но я твердо стоял на своем. В конце концов, я был вновь отправлен в камеру, а затем и на суд. Там меня опять приговорили к расстрелу на рассвете на следующий день, и даже снизошли до того, что поставили мне будильник на 3 часа ночи.

Но где-то около одиннадцати ночи случилась еще одна революция. Новые революционеры восстали против тех революционеров, которые свергли других революционеров, которые скинули правительство, и, в очередной раз подкупив армию, оказались совершенно непобедимы, так что уже к полуночи я был освобожден. Я помню, как новоиспеченный президент облобызал меня и назвал спасителем своей родины. Бедняга, он не прожил и дня после этого: уже назавтра в ходе новой революции он был приговорен и расстрелян на рассвете, так как он-то уж привык вставать ни свет ни заря.

Дядюшка Джеймс вздохнул, возможно, от избытка чувств, а может быть, и просто с облегчением, так как в этот момент как раз принесли завтрак.

Несмотря на все намеки, увещевания и даже попытки силой выдворить его из постели, дядя Джеймс упрямо не желал с нее вставать по утрам, и это, по-моему, главная особенность разносторонней личности моего дяди, чьи мемуары я сейчас готовлю к публикации. Изо дня в день штат прислуги гостеприимной хозяйки, не решаясь проникнуть в комнату и прибегая к обычным женским уловкам, изощрялся в коридоре в попытках вытащить дядю из постели, но не в силах был сдвинуть его хоть на дюйм, и я тому свидетель. За дверью можно топать, можно переговариваться, можно костяшками задевать дверь, можно с плеском выливать воду в умывальник, меняя воду для бритья, но черта с два можно заставить дядю хоть слегка пошевелиться, если не принести ему завтрак в постель, сдавшись, наконец, на милость победителя. После завтрака и неспешно выкуренной сигары, дядя в конце концов вставал, тщательно одевшись, спускался вниз и наполнял дом радостью.

За много лет я привык к мысли, что дядя Джеймс отъявленный лежебока. И в моем воображении муравьи, задрав усики, обливали его презрением. Как я узнал, лень тут ни при чем, дядей двигала веская подоплека, точнее мешала двигаться.

Мальчик мой (сказал дядя Джеймс), думаешь, кто рано встает, тому Бог подает? Все как раз наоборот. Рушатся счастливые семьи. С какой стати мужчины бросают очаровательных жен ради весьма невзрачных вертихвосток? Все оттого, что хорошие женщины постоянно поднимаются чуть свет. Плохих, наоборот, вечно не добудишься. Попробуй мужчина поспи до половины десятого - смешное время - непоправимый скандал. Вот я, скажем, просыпаюсь наполненный злобой, в голове сумбур. Мысленно перебираю мужчин, которые мне денег не вернули и ненавижу их. Вспоминаю женщин, что замуж за меня не пошли, ненавижу и их. Понто, мой верный пес, попадается мне на глаза, и вдруг ловлю себя на мысли, что пнул бы его с удовольствием. Если я в таком настроении появлюсь в обществе, тем хуже для него. А стоит поваляться, глядя в потолок, около часа, и я совершенно другой человек. Любовь и сострадание к ближнему накрывают меня с головой. Начинаю обожать весь род людской. Остается слегка позавтракать, неторопливо покурить, созерцая дым, и теперь общаться со мной одно удовольствие кому бы то ни было.

Дядя устроился поудобнее на подушках и с удовольствием немного поприслушивался к суете горничных в коридоре.

Привычка валяться в постели однажды спасла мне жизнь (продолжил дядя Джеймс). Передай мне кисет.

Я тогда отправился в Южную Америку. В поисках возможных концессий посетил республику, там вспыхнула очередная революция и я, здраво рассудив, примкнул к революционерам. В общем-то разумно поступил, ведь революционеры обычно подкупают действующую армию и побеждают прежде, чем противник успеет перекупить войска, предложив больше денег. В Южной Америке ты трижды сильней, если в споре прав, в шесть раз сильней, взятку первым отдав. Но тогда случилось непредвиденное: одна революционная партия восстала против другой революционной партии, которая восстала против революционной партии, восстание которой было подавлено существующим правительством.

У них все так сложно. Танго оттуда, ты знаешь.

Ну, одним словом, меня схватили и приговорили к расстрелу. Нет смысла рассказывать, что я чувствовал. Достаточно сказать, что меня вывели и поставили спиной к глинобитной стене. Расстрельная команда взяла наизготовку ружья.

Какое славное было утро. Солнце в зените, на небе ни облачка. Гремучие змеи весело потрескивали со всех сторон, доносился нежный крик бешеных скунсов и ядозубов. Вот-вот придется покинуть такой дружелюбный мир - какая досада.

Внезапно меня осенила мысль, что здесь кроется серьезная ошибка.

- Подождите! - воскликнул я.

- Что опять не так? - разозлился командир расстрельной команды.

- Что не так? - переспросил я. - На солнце взгляните. По приговору трибунала меня должны расстрелять на рассвете. По-вашему это восход солнца? Скоро обеденный перерыв начнется.

- Мы ни при чем, - заговорили солдаты. - В камеру пришли вовремя, но вы не встали. Сказали, чтобы мы оставили почту на коврике.

И я вспомнил, что да, слышал за дверью моей камеры чью-то возню.

- Не имеет значения, - твердо решил стоять на своем, - вы должны были расстрелять меня на рассвете, но не расстреляли. Требую пересмотра дела по техническим причинам.

Ну, они пришли в ярость, брызгали слюной, но я оставался непреклонен и, в конце концов, им пришлось отвести меня обратно в камеру и все начать сначала. Меня приговорили к расстрелу на завтра на рассвете, не сочли за труд принести будильник и завести на три часа утра.

Но около одиннадцати вечера произошла еще одна революция. Какие-то революционеры восстали против революционеров, которые восстали против революционеров, восставших против правительства, пере-пере-купили действующую армию, снесли всех и вся, и около полуночи я оказался на свободе. Помнится новый президент расцеловал меня в обе щеки, называя спасителем их отечества. Бедняга, на следующий день свершилась новая революция, и он, закоренелый "жаворонок", проснулся вовремя и был расстрелян на рассвете.

Дядя Джеймс вздохнул, возможно, с сожалением, но скорее с радостью - как раз принесли завтрак. оять на своем, - вы должны были расстрелять меня на рассвете, но не расстреляли. Требую пересмотра дела по техническим причинам.

Ну, они пришли в ярость, брызгали слюной, но я оставался непреклонен и, в конце концов, им пришлось отвести меня обратно в камеру и все начать сначала. Меня приговорили к расстрелу на завтра на рассвете, не сочли за труд принести будильник и завести на три часа утра.

Но около одиннадцати вечера произошла еще одна революция. Какие-то революционеры восстали против революционеров, которые восстали против революционеров, восставших против правительства, пере-пере-купили действующую армию, снесли всех и вся, и около полуночи я оказался на свободе. Помнится новый президент расцеловал меня в обе щеки, называя спасителем их отечества. Бедняга, на следующий день свершилась новая революция, и он, закоренелый "жаворонок", проснулся вовремя и был расстрелян на рассвете.

Дядя Джеймс вздохнул, возможно, с сожалением, но скорее с радостью - как раз принесли завтрак.