Лицо молодого человека, сидящего на веранде "Отель Маньифик" в Каннах, омрачил немного пристыженный, этакий виноватый взгляд, по которому сразу можно распознать англичанина, что вот-вот заговорит по-французски. Когда Гертруда узнала, что Монти Бодкин покидает ее и уезжает отдохнуть на Ривьеру, она тут же обрадованно заявила, что он, несомненно, поупражняется во французском, а слово Гертруды - закон. И вот Монти, прекрасно зная, до чего сейчас доведет свой нос, выговорил:

- Ээ, гарсон.

- M'sieur?

- Ээ, гарсон, эске вуз аве ан спо дё лянкр эт юнь пьес дё папье - нот-папье, ву саве - эт юнь анвелоп эт юнь плюм?

- Ben, m'sieur.

Больше такой нагрузки Монти не выдержал и вернулся к родному языку.

- Я хочу написать письмо, - сказал он. И, как все влюбленные, имея обыкновение делиться своими чувствами со всем белым светом, добавил бы: "самой прекрасной девушке на земле", если бы официант его не покинул со скоростью борзого пса. Через несколько мгновений он вернулся со всеми принадлежностями.

- Вот, сэг`! Пг`инёс, сэг`, - произнес официант. В Париже он помолвился с девушкой, которая заявила, что на Ривьере он, несомненно, поупражняется в английском. - Шег`ниль... пег`о... бумага... конвег`т... и немного бумаги в клетка.

- О, мерси, - ответил Монти, немало тронутый его расторопностью. - Спасибо. Удачи вам.

- Удаши, m'sieur, - сказал официант.

Монти остался один. Для того, чтобы развернуть листок бумаги, взять ручку и обмакнуть ее в чернила, много времени ему не потребовалось; до того момента все шло прекрасно. Но затем, как это часто случалось, когда он садился писать письмо любимой девушке, произошла заминка. Он остановился, думая, как начать.

Эта его писательская несостоятельность страшно его раздражала. Он обожал Гертруду Баттервик так, как ни один мужчина еще не обожал ни одну женщину. Когда они были рядом, он держал ее за талию, она клала голову ему на плечо - вот тогда он о своей любви мог говорить часами. Но лишь только дело доходило до того, чтобы вылить все это на бумагу, тут у него начинались какие-то необъяснимые трудности. Монти жутко завидовал ребятам вроде Амброза Теннисона, кузена Гертруды. Амброз был писатель, ему такое письмо настрочить - раз плюнуть. Амброз Теннисон наверняка бы уже исписал листов восемь и сейчас запечатывал бы конверт.

Ясно было одно: хоть расшибись, а что-то сегодняшней почтой надо отослать. Если не считать открыток, последний раз он писал Гертруде целую неделю назад, когда послал ей свою фотографию в купальном костюме на Райской Скале. А ему было хорошо известно, как близко к сердцу девушки принимают такое.

Пососав ручку и оглядевшись в поисках вдохновения, он решил для начала описать пейзаж.

"Отель Маньифик, Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Дружок,

пишу тебе это письмо на гостинничной веранде. День сегодня выдался приятный. Море синее..."

Он остановился, почувствовав, что что-то упустил. Разорвав письмо, он начал заново:

"Отель Маньифик, Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Солнце мое ненаглядное,

пишу тебе это письмо на гостинничной веранде. Денек выдался приятный, и как бы я сейчас хотел, чтобы ты была со мной - я ведь скучаю по тебе днем и ночью, а сквернее всего то, что, когда я вернусь, ты уже укатишь в Америку, и я тебе еще целый век не увижу. Убей меня Бог, если я знаю, как это выдержу.

С этой веранды открывается вид на лужайку. Зовется она Круазетт, уж не знаю почему. Глупо, но так и есть. Море синее. Песок желтый. Парочка яхт вокруг ошивается. Слева тут какие-то островки, справа - скалы."

Он снова остановился. Это все, разумеется, безумно интересно и познавательно. Продолжай он в том же духе, мог бы с тем же успехом послать ей местный путеводитель. Теперь бы надо плеснуть в текст чего-нибудь светского - всякие сплетни да пересуды, которе так любят девушки. Он снова огляделся, и вдохновение вновь посетило его.

На веранду только что вышли толстый мужчина и худая девушка. Монти был наслышан об этом человеке и знал его в лицо, и личность его стоила абзаца в любом письме. Айвор Леуэлин, президент голливудской кинокомпании "Суперба Леуэлин".

Он продолжил:

"В такое время народу здесь немного, утром все либо играют в теннис, либо едут в Антиб купаться. Но вот на горизонте появилась птичка, о которой ты, может быть, слышала - Айвор Леуэлин, киношный субчик.

Да если даже ты о нем не слышала, то уж фильмов его ты смотрела немало. Хотя бы тот, на который мы ходили в день моего отъезда из Лондона, он назывался... не помню я, как он назывался, но там было про гангстеров, а та, кого играла Лотус Блоссом, была влюблена в молодого репортера.

Вот он тут недалеко примостился возле стола и разговаривает с какой-то дамочкой."

Монти снова заколебался. Перечитывая то, что написал, он снова почувствовал, что это не то. Со сплетнями и пересудами все было в порядке, но стоило ли теребить старую рану? Он написал про Лотус Блоссом... в тот раз, вспомнил Монти, когда ему случилось открыто восхититься мисс Блоссом, глаза Гертруды слегка сузились, и излечить этот недуг удалось только с помощью двух чашек чая и тарелки пирожных в "Ритце".

Усмехнувшись, он переписал все заново, сохранив пейзаж, но опустив светскую хронику. Вдруг ему пришло в голову, что с его стороны было бы любезно, и ему навернка были бы за это весьма признательны, если он упомянет ее отца. Он не любил ее отца - откровенно говоря, он считал его старым тупоумным ослом - но бывает, что вежливость требует отбросить личную неприянь.

"Сижу я тут, солнышко светит, а меня сильно беспокоит твой дорогой папаша. Как он там? (Передай ему, что я спрашивал, хорошо?) Надеюсь, его больше не беспокоит..."

Монти откинулся назад и задумчиво нахмурился. Новая загвоздка. Он уже жалел, что не оставил в покое дорогого папашу. Дело в том, что мистер Баттервик страдал одной из самых неприятных болезней - ишиаса, а Монти ни малейшего представления не имел о том, как пишется слово "ишиас".

На лице молодого человека, сидевшего на террасе отеля «Манифик» в Каннах, промелькнуло мимолетное выражение подспудного стыда. Такое выражение бывает у бродячих собак и у англичан, собирающихся начать изъясняться по-французски. Перед отбытием Монти Бодкина на отдых на Ривьеру Гертруда Баттервик – помимо всего прочего – внушала ему, что нужно побольше упражняться во французском языке. Слово Гертруды было для него законом. И вот сейчас – заранее зная, что кончик носа у него будет нелепо подрагиваться, Монти произнес:

- Э-э-э, гарсон!

- М’сье?

- Э-э-э. Гарсон, - героически заговорил на французском Монти, - у вас есть ли нет капелька чернил и ластик бумаги – бу-ма-ги – понимаете? И вы имеете конверт и ручка?

- Б’ен, м’сье.

Не выдержав напряжения, Монти перешел на родной язык.

- Мне нужно написать письмо, - продолжил он. Подобно всем влюбленным, он жаждал поведать миру о своих чувствах. Монти чудом не успел добавить «…письмо самой удивительной девушке на свете»: официант, словно ретривер, уже мчался выполнять его поручение. Через минуту гарсон вернулся со всем необходимым.

- Фот, сэр, што фи просиль, - проговорил официант. В Париже у него была невеста. И невеста строго-настрого наказала ему: когда он будет на Ривьере, ему следует побольше упражняться в английском языке. – Черниль, перо, бумагь, конферт и маленкий кусошек промокашка.

- Мерси, - откликнулся Монти, приятно удивленный расторопностью официанта. – Спасибо, дружище.

- Пожалуйста, дружище м’сье.

Оставшись в одиночестве, Монти не стал понапрасну тратить время. Он схватил перо и окунул его в чернила. Пока все складывалось хорошо. Но вдруг – как это часто случалось, когда он писал письма любимым девушкам, - приключилась загвоздка: он не знал, с чего начать.

Монти всегда раздражала его собственная неспособность этак запросто сесть и написать письмо любимой. Он боготворил Гертруду Батервик. Ни один мужчина на земле никогда не боготворил женщину так, как Монти боготворил Гертруду Батервик. И когда они сидели вместе в каком-нибудь укромном местечке – его рука на ее талии, ее головка на его плече, – он способен был складно и бойко говорить ей о своей любви. Но как трудно было Монти приступить к написанию любовного письма! Он завидовал молодым людям, лишенным этого недостатка, – таким, как кузен Гертруды Амброуз Теннисон. Амброуз был писателем-романистом. Написать нежное письмо было для него – раз плюнуть. Да за то время, пока Монти пребывал в размышлениях, Амброуз исписал бы уже восемь страниц мелким почерком и сейчас уже облизывал бы кромочку конверта!

Ясно было одно: сегодня нужно обязательно отправить письмо Гертруде. Обязательно. Он уже послал ей несколько открыток, а неделю назад – свою фотографию в купальном костюме на фоне Эдемской скалы. Девушки – Монти знал по своему опыту – любят внимание. Теперь пришла очередь письма.

Монти огляделся, пожевывал кончик пера. Он решил начать с описания пейзажа.

«Отель «Манифик». Канны. Франция. Утро.

Дорогая моя старушка!

Пишу тебе на террасе отеля. Сегодня прекрасный день. Море – синее».

Тут Монти остановился: он заподозрил себя в неоригинальности.

«Отель «Манифик». Канны. Франция. Утро.

Мой дорогой сказочный кролик!

Пишу тебе на террасе отеля. Сегодня прекрасный день. Как жаль, что тебя нет рядом! Я скучаю по тебе сильно-сильно. Мысль о том, что, когда я вернусь, ты уже уплывешь в Америку и я не увижу тебя долго-долго, не дает мне покоя. Черт меня подери, если я знаю, как все изменить!

Терраса выходит на эспланаду. Французы называют ее Кроузетт. Не знаю, почему. Глупо, правда? Но именно так они ее и называют. Море – синее. Песок – желтый. Картину портит только парочка яхт. Слева – два островка, а справа – горы».

Монти снова остановился. Он решил, что написанное - максимум того, что удасться извлечь из описания пейзажа. Если продолжать в том же духе, то проще послать Гертруде какой-нибудь местный путеводитель. Теперь нужно дать ей почувствовать, что он – Монти - испытывает неподдельный интерес к людям – то есть, написать ей какую-нибудь сплетню, девушки к ним неравнодушны. Монти оглянулся, и увиденное тут же его вдохновило.

Только что на террасу вышел толстяк в сопровождении стройной девицы. Монти уже видел этого толстяка и знал, кто он такой. Эта личность вполне заслуживала абзаца в его письме – в любом письме. Перед ним был Айвор Ллевелин, президент кинокомпании Суперба Ллевелин Моушн Корпррейшн из Голливуда.

Монти вернулся к работе:

«В это время дня здесь не бывает многолюдно. Большинство молодых людей играют по утрам в теннис или уезжают купаться на Антибы. Но вот только что на горизонте появилась пташка, о которой ты, должно быть, наслышана. Я имею в виду Айвора Ллевелина – киномагната.

Даже если ты ничего о нем не слышала, ты, наверняка, видела его картины. Помнишь ту самую, что мы смотрели перед моим отъездом из Лондона? Это была его картинна. Она называлась… Забыл, как она называлась. В ней были гангстеры, а Лотус Блоссом играла девушку, в которую влюбился молодой журналист.

Так вот, Ллевелин только что приземлился за столик неподалеку от моего и сейчас беседует с женщиной».

Монти остановился. Перечитав написанное, он задумался: а хорошо ли это? Часть письма, посвященная сплетням, получилась как нужно. Но разумно ли ворошить прошлое? Взять, к примеру, упоминание о Лотус Блоссом… Монти вспомнил, как Гертруда нехорошо прищурилась после того, как он – Монти – выразил свое восхищение мисс Блоссом. Пришлось напоить Гертруду чаем в Ритце: потребовались две чашки чая и целое блюдо изысканных пирожных, чтобы ее задобрить.

С легким вздохом Монти взялся переписывать свое послание. Он оставил описание пейзажа, но убрал ту часть письма, которая говорила о его неподдельном интересе к людям. И тут его осенило: будет очень мило – и Гертруда наверняка это оценит, - если он упомянет в письме о ее отце, которого на самом деле считал упрямым засранцем. Но бывают моменты, когда из вежливости не стоит прямо говорить, что ты думаешь о том или ином человеке.

«Сидя на солнышке, я размышлял о твоем милом папочке. Как он поживает? (Передай ему, что я спрашивал о нем, хорошо?) Я надеюсь, что у него больше не возникло проблем с этим его…"

Монти откинулся на стуле и нахмурился. Опять не слава Богу. Зря он упомянул о милом папочке. Ибо недуг, которым страдал мистер Баттервик, был известен как крайне мучительная болезнь под название ишиас, а Монти не имел ни малейшего понятия о том, как написать это слово без орфографических ошибок.

На террасе отеля Манифик в Каннах сидел англичанин. Происхождение молодого человека выдал в нем виноватый вид, то самое выражению неловкости на лице, обычное для англичанина, намеревающегося заговорить по-французски. Одним из аргументов, приводимых Гертрудой Баттервик в пользу его отпуска на Французской Ривьере, была как раз возможность попрактиковаться во французском. А Гертруда всегда права. И вот теперь, несмотря на невероятное смущение, Монти Бодкин произнес:

- Эй, гарсон!

- Что желаете?

- Не могли бы вы принести мне чернила и бумагу – ну, бумагу для письма, вы понимаете? - а еще конверт и перо? – по-французски, но с сильным акцентом попросил англичанин.

- Сей момент!

Монти так старался, что не оценил свои силы и перешел на родной язык:

- Хочу написать письмо, - сказал он по-английски. «Самой лучшей девушке на свете», - возможно добавил бы он, желая разделить свои чувства со всем миром, как и все влюбленные, если бы официант хоть на мгновенье задержался у стола. Но гарсон убежал со скоростью гончей и уже через несколько секунд вернулся с принадлежностями для письма.

- Пожалуйста, - сказал официант. - Вот все, что вы просили, - добавил он по-английски.

В Париже у него была невеста, она и сказала ему, что на Французской Ривьере у него точно будет шанс попрактиковать английский.

- Чернила, перо, бумага, конверт и промокательная бумага, - произнес он по-английски, страшно коверкая слова.

- Спасибо, - ответил Монти, очень довольный своими успехами. – Отлично.

- Отлично, - по-английски повторил официант.

Оставшись в одиночестве, Монти сразу схватил перо и обмакнул в чернила, не успев даже расправить бумагу. До сих пор все шло как надо. Но тут, как это часто бывает, когда пишешь письмо любимой, он замер в нерешительности: с чего же начать.

Монти всегда раздражала его неспособность писать любовные письма. Он так ухаживал за Гертрудой Баттервик, как никто раньше не ухаживал за девушкой. Когда они были наедине, его рука обвивала ее стан, а ее голова склонялась к его плечу, слова любви звучали красиво и складно. Но стоило только попробовать изложить их на бумаге, как Монти совершенно терялся. Ах, как он завидовал таким парням, как брат Гертруды Эмброуз Теннисон! Эмброуз сочинял романы, и написать вот такое письмо для него легко как нечего делать. За это время он уже, наверно, исписал бы десяток страниц и сейчас заклеивал бы конверт.

Одно Монти знал точно: сегодня он обязательно, без каких-либо отговорок должен что-нибудь отправить. Ведь помимо открыток, последний раз он писал Гертруде аж неделю назад, когда отправил ей свою фотографию в купальном костюме на фоне отеля Эден-Рок. А девушки, он знал наверняка, придают письмам огромное значение.

В задумчивости прикусывая перо и оглядываясь вокруг в поисках вдохновения, Монти решил начать письмо с описания вида.

«Отель Манифик, Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Мой дорогой друг,

Я пишу сидя на открытой террасе отеля. Сегодня чудный день. Небо голубое…»

Он остановился, чувствуя, что пишет что-то не то, порвал письмо и начал заново:

«Отель Манифик, Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Драгоценная моя,

Я пишу сидя на открытой террасе отеля. Сегодня чудный день, и как бы я хотел, чтобы ты была рядом со мной. Я все время по тебе скучаю, и мне очень больно от мысли, что когда я вернусь, ты уже будешь на пути в Америку, и я еще долго тебя не увижу. Прямо не знаю, как я это переживу

Терраса выходит на прогулочную площадку, которую они здесь неизвестно почему называют Круазетт. Глупо, правда? Море синее, а песок желтый. Неподалеку качается пара яхт. Слева видно несколько островов, а справа возвышаются горы.»

Монти снова остановился. Ему показалось, что описаний уже достаточно и что еще немного в том же духе, и вместо письма получится путеводитель. Теперь нужно написать что-нибудь интересненькое про публику. Немного сплетен, которые так любят девушки. Он снова оглянулся вокруг, и вдохновение не заставило себя ждать.

На террасу вышел толстый мужчина в сопровождении стройной девушки. Монти его сразу узнал. О такой знаменитости несомненно стоит написать, ведь это сам Айвор Льюэлин, президент голливудской корпорации Сьюперба-Льюэлин Моушн Пикчер.

Он продолжил:

«В это время дня здесь не так уж многолюдно, с утра многие предпочитают поиграть в теннис или съездить искупаться в Антиб. Но вот на горизонте появился человек, о котором ты возможно слышала, - Айвор Льюэлин, большая шишка в кинематографе.

Даже если ты о нем никогда не слышала, его фильмы ты точно смотрела. Например, тот, на который мы ходили в Лондоне перед моим отъездом, называется.… Не помню название. Что-то про гангстеров и с Лотос Блоссом в роли девушки, влюбленной в молодого репортера.

Он расположился за столиком неподалеку и разговаривает с какой-то женщиной.»

Монти снова остановился. Он пробежал глазами строки и задумался, а нужно ли было вообще это писать. Сплетни, конечно, это хорошо, но стоило ли ворошить прошлое. Упоминание о Лотос Блоссом, в связи с тем случаем…. Он вспомнил, что его явное восхищение актрисой заставило Гертруду поморщиться и что только после двух чашек чая с модными пирожными в ресторане Ритц она пришла в себя.

Со вздохом он все переписал заново, оставив в письме описание природы, но убрав последние абзацы. Вдруг ему пришло в голову, что было бы вежливо и что Гертруде было бы приятно, если бы он вспомнил о ее отце. Монти ее отец не особо нравился, а если честно, то он считал его тупоголовым старым пердуном, но иногда полезно и забыть о своей неприязни.

«Сейчас, под таким ярким солнцем, я много размышляю о твоем дорогом отце. Как он? (Расскажи ему, что я о нем спрашивал, ладно?) Надеюсь, у него больше не было приступов…»

Монти откинулся назад и задумчиво нахмурился. Он снова попал впросак. Уж лучше бы он вообще не упоминал ее дорогого отца! Поскольку старый Баттервик страдал от такой мучительной болезни, как ишиалгия, а Монти не имел ни малейшего представления, как она пишется.

У молодого человека, сидящего на террасе Гостиницы Магнифик в Каннах, был тот самый бегающий, трусливый и как будто виноватый взгляд, который появляется у англичан, когда они собираются разговаривать по-французски. Но перед отъездом Монти Бодкина в отпуск на Французскую Ривьеру, Гертруда Буттервик высказала ему пожелание, чтобы он занялся совершенствованием своего французского. А слово Гертруды было законом. Поэтому теперь, хотя Монти знал, что от этого у него будет щекотать в носу, он сказал:

'Er, garcon.'

'M'sieur?'

'Er, garcon, esker-vous avez un spot de l'encre et une piece de papier - note-papier, vous savez - et une enveloppe et une plume?'

'Ben, m'sieur.'

Напряжение было слишком большое, и Монти перешел на родной язык.

‘Я хочу написать письмо’, - сказал он, и подобно всем влюбленным, желая поделиться своим счастьем со всем миром, вероятно, добавил бы 'к самой лучшей девушке на земле'. Но официант, пытаясь ограничить себя от подобных излияний, уже убежал за письменными принадлежностями.

‘Пожалуйста, Сэр', - коверкая английские слова, произнес официант. В Париже он был помолвлен с девушкой, которая посоветовала ему, когда он будет на Ривьере, заняться английским языком. 'Чернила - булавка - бумага - конверт - и промокашки'.

‘О, благодарю’, - сказал Монти, довольный скоростью исполнения заказа. 'Спасибо. Полный порядок'.

' Да, Сэр', - сказал официант.

Оставшись один, Монти не стал тратить время зря, а сразу взял перо и обмакнул в чернила. До сих пор все шло хорошо, но теперь, как это часто случалось, когда он начинал писать девушке, которую любил, возникла пауза. Мотни задумался с чего начать.

Его всегда раздражала его же собственная неготовность выступить в роли писателя. Он поклонялся Гертруде Буттервик, так, как ни один другой человек никогда не поклонялся женщине. Находясь рядом с нею, держа руку на ее талии, когда ее голова покоилась на его плече, он мог достаточно красноречиво говорить о своей любви. Но у него всегда возникали огромные трудности в описании своих чувств на бумаге. Он завидовал таким парням как кузен Гертруды - Амброузу Теннисону. Амброуз был романист, и написать письмо подобно этому было для него плевым делом. Амброуз Теннисон вероятно написал бы уже листов восемь за это время, и теперь заклеивал бы конверт.

Но одно было бесспорным: сегодня он обязательно должен отправить что-нибудь по почте. Не считая открыток, с последнего раза, когда он написал Гертруде, отправив ей фото со своим изображением в купальном костюме на Скале Идэн, прошла уже целая неделя. А Монти знал, девушки принимают такие вещи близко к сердцу.

Обкусывая ручку и посматривая вокруг в поисках вдохновения, он решил начать письмо с описания пейзажа.

' Гостиница Магнифик', Канны,

' Франция, утро.

' Мой дорогой друг,

' Я пишу тебе с террасы рядом с гостиницей. Сегодня - прекрасный день. Море синее - '

Он остановился, поняв, что пропустил нечто важное. Монти разорвал бумагу и начался снова:

' Гостиница Магнифик', Канны,

' Франция, утро.

' Мой любимый зайчонок,

' Я пишу тебе с террасы рядом гостиницей. Сегодня - прекрасный день, и мне очень жаль, что ты не со мной, потому что я все время скучаю без тебя, и совершенно невыносимо думать, что, когда я вернусь, ты уже отправишься в Америку, и мы не увидимся целую вечность. Я не знаю, как я это переживу.

С террасы, на которой я сижу, открывается вид на площадку для прогулок и катания. Непонятно почему, но здесь это место называют Крестом. Глупо, но это так. Море синее. Песок желтый. Одна - две яхты – дрейфуют туда - сюда вдоль берега. Слева виднеется пара островов, а справа – какие-то горы '.

Монти снова прервался, так как почувствовал, что описания пейзажа уже достаточно. Чем продолжать в том же ключе, легче просто отправить ей местный путеводитель. Теперь нужно было написать что-нибудь о людях. Те самые сплетни, которые так нравятся девушкам. Он снова огляделся вокруг, и к нему пришло вдохновение.

Толстый мужчина в сопровождение стройной девушки только что вышел на террасу. Он знал этого человека в лицо, знал его репутацию – это был персонаж, достойный целого абзаца в любом письме. Ивор Льюин - Президент Суперба-Льюин Кинематографической Корпорации в Голливуде.

Монти продолжил писать:

' В это время дня здесь относительно немного людей, поскольку большинство парней утром играют в теннис или ходят купаться к Антибе. Однако только что на горизонте появилась птица, о которой ты, должно быть, слышала – Ивор Льюин, парень из киноиндустрии.

По крайней мере, если ты и не слышала о нем, ты видела большое количество его картин. Это его фильм мы пошли смотреть в мой последний день в Лондоне. Он назывался… ну я не помню, как он назывался, но там были гангстеры и девушка по имени Расцвет Лотоса, которая любила молодого репортер.' А сейчас Ивор Льюин присел за соседний столик и разговаривает с девушкой.

Монти снова прервался. Перечитывая то, что он написал, он задалось вопросом, достаточно ли это хорошо. Сам по себе материал был очень хорош, но разумно ли бередить старые раны упоминаниями о Расцвете Лотоса... Он вспомнил, как его открытое восхищение Мисс Расцвет заставило Гертруду отводить глаза, и потребовалось две чашки чая и тарелка лучшего печенья в Рице, чтобы успокоить её.

С легким вздохом, он переписал письмо, снова, сохранив описание пейзажа, но исключив фрагмент о людях. Это привело его к мысли, что будет уместным и, ей, вероятно, понравится, если он упомянет в письме ее отца. Он не любил ее отца, считая его, старой упрямой задницей, но решил, что иногда вежливость важнее, чем личные предубеждения.

‘Сидя в этом прекрасном солнечном месте, я вдруг вспомнил о твоем дорогом отце. Как - он? (Ты ведь передашь ему, что я волнуюсь о нем?) Я надеюсь, что у него не было больше неприятностей с его… '

Монти сидел, нахмурясь и глубоко задумавшись. Он столкнулся с препятствием. И жалел теперь, что затронул тему о ее дорогом старом отце. Недугом, от которого страдал мистер Буттервик, было очень болезненное и раздражающее воспаление седалищного нерва. И Монти имел весьма туманное представление, как написать об этом.

На лице молодого человека, сидящего на террасе каннского отеля Манифик, отразилось легкое смущение. Этот бегающий, обреченный взгляд ясно говорил, что перед нами англичанин, который решился, наконец, заговорить по-французски. Провожая Монти на Ривьеру, Гертруда Баттервик строго наказала ему обязательно практиковаться во французском языке, а слово Гертруды – закон. Поэтому, приготовившись терпеть неизбежную щекотку в носу, Монти произнес:

- Э-э, гаг’сон

- М’сье?

- Э-э, гаг’сон, эске вузаве ун по делянкр этюн пис депапье – нот-папье, вусаве - этюн энвелоп этюн плюм?

-Бьэн, м’сье.

Напряжение мысли было слишком велико, и Монти перешел на родной язык.

- Я хочу написать письмо, - пояснил он. И, желая, как все влюбленные, поведать о своем счастье миру, он, вероятно, добавил бы: «самой прелестной девушке на Земле», однако официант не дал ему такой возможности. С резвостью гончей тот унесся прочь, чтобы вернуться несколькими мгновениями позже с добычей в руках.

- Вуаля, сэг’! Пжалюста, сэг’, - сказал официант. У него была в Париже невеста, которая советовала ему не тратить на Ривьере время даром, а использовать любой случай попрактиковаться в английском языке.

- Чег’нела, ручика, бюмага, конвег’т и меленький пг’ямокашка.

- О, мерси, - сказал Монти, довольный такой расторопностью. – Спасибо. Полный порядок!

- Польный пог’ядок, мсье – отозвался официант

Оставшись наедине с письменными принадлежностями, Монти быстро привел их в боевую готовность: разложил бумагу на столе, взял перо и обмакнул его в чернильницу. Пока все шло как надо. Но дальше, как это часто случалось, когда он садился писать любимой девушке, произошла заминка. Он замер, не зная как начать.

Неумение писать письма было его бичом. Он поклонялся Гертруде Баттервик, как никто другой до него не поклонялся женщине. Наедине с нею, когда его рука покоилась на ее талии, а ее головка клонилась на его плечо, он мог говорить о своей любви красноречиво и долго. Но начать изложение своих чувств на бумаге всегда было для него необычайно трудным делом. Он завидовал таким парням как, например, кузен Гертруды, Амброз Теннисон. Амброз был романистом, и с подобным письмом он расправился бы за пять минут. Амброз Теннисон наверняка исписал бы восемь листов и уже конверт бы облизывал.

Но как бы то ни было, одно было ясно - непременно и обязательно он должен отправить что-то сегодняшней почтой. Если не считать открыток с видами, последний раз он писал Гертруде аж целую неделю назад, когда отправил ей свою фотографию (он, в купальном костюме, на вершине Райской скалы). А девушки, он знал точно, принимают такие вещи близко к сердцу.

Покусав кончик пера и поозиравшись по сторонам в поисках вдохновения, он решил взять за отправной пункт описание ландшафта.

«Отель Манифик, Канны,

Франция. Утро.

Моя дорогая подружка,

Я пишу тебе это на террасе отеля. День чудесный. Море - голубое…»

Он остановился, чувствуя, что упустил нечто весьма существенное. Разорвав этот лист, он взял другой, и начал снова.

«Отель Манифик, Канны,

Франция, Утро.

Мой драгоценный зайчик,

Я пишу тебе это на террасе отеля. День чудесный, и я так жалею, что ты не со мной, потому что я скучаю по тебе все время. Совершенно ужасно думать, что когда я вернусь, ты уже отчалишь в Америку, и я не увижу тебя еще сто лет. Прямо не представляю, как я это вынесу.

С террасы открывается вид на прогулочную дорожку. Она называется Круазетт – не знаю почему. Название дурацкое, но уж какое есть. Море - голубое. Песок - желтый. Одна или две яхты болтаются неподалеку. Слева есть парочка островов, а справа – несколько гор».

Он опять остановился. Этим, он чувствовал, полностью исчерпывались возможности пейзажа в плане развлекательной ценности. Если продолжать в том же духе, то уж лучше послать ей местный путеводитель. Теперь надо написать что-нибудь о здешней публике. Какие-нибудь светские сплетни, девушки это любят. Он поозирался еще немного, и снова получил материал.

На террасу только что вышли двое - толстый мужчина и стройная девушка. Толстого мужчину Монти видел раньше и слышал о нем, и личность эта была вполне достойна целого абзаца в любом частном письме. Это был Айвор Льюэллин, президент голливудской корпорации Кинокартины Суперба-Льюэллин.

Монти продолжил.

«В это время дня здесь мало людей, так как все ребята по утрам играют в теннис или уезжают на Антибы купаться. Впрочем, только что на горизонте появился тип, о котором ты, наверное, слышала - Айвор Льюэллин, тот самый киношник.

Если ты о нем и не слышала, то уж точно видела кучу его картин. Помнишь картину, которую мы смотрели в Лондоне перед моим отъездом? Это был как раз один из его фильмов, он назывался… ну, я забыл, как он назывался, там еще были гангстеры, и Камелия Блоссом играла девушку, влюбленную в молодого репортера.

Он уселся за столиком неподалеку и сейчас беседует с особой женского пола.»

Монти замер опять. Просматривая написанное, он засомневался, стоило ли все это писать. Материал для сплетен был отличный, но вот нужно ли ворошить прошлое? Зря он затронул тему Камелии Блоссом… Монти вспомнил случай, о котором шла речь. Тогда его откровенное восхищение мисс Блоссом заставило Гертруду так прищурить глаза, что потребовалось две чашки чая и тарелка пирожных в Ритце, чтобы расщурить их обратно.

Коротко вздохнув, он переписал письмо еще раз, сохранив пейзаж, но умолчав о местной публике. Затем его осенило, что если он проявит учтивость и посвятит несколько строк Гертрудиному отцу, то это, весьма вероятно, будет оценено по достоинству. Он не испытывал приязни к ее отцу, считая того упрямым старым дурнем, но бывают моменты, когда вежливость требует подавить личные предубеждения.

«Греясь здесь в этих прекрасных лучах солнца, я довольно часто вспоминаю о твоем дорогом стареньком папе. Как он поживает? (Скажешь ему, что я спрашивал, ладно?), Я надеюсь, ему больше не доставляет беспокойства его…»

Монти откинулся на спинку кресла, задумчиво нахмурившись. Он столкнулся с препятствием. Он уже жалел, что ввел в повествование персонаж ее дорогого старенького папы. Болезненный и досаждающий недуг, от которого так страдал мистер Баттервик, назывался мудреным словом «ишиалгия», а Монти не имел даже самого туманного представления о том, как оно пишется.

На лице юноши, сидевшего на террасе Отеля Магнифик, что в Каннах, начали проявляться трудно скрываемая стыдливость и то хитровато-виноватое выражение, возвещавшие, что англичанин собирается заговорить по-французски. Одной из вещей, в которых Гертруда Баттервик убедила Монти Бодкина, перед его отъездом на отдых на Ривьере, была необходимость практиковать свой французский, а слово Гертруды было законом. И вот теперь, хотя Монти и понимал, что у него защекочет в носу, он всё же начал:

- Er, garcon.

- M'sieur?

- Er, garcon, esker-vous avez un spot de l'encre et une piece de papier - note-papier, vous savez - et une enveloppe et une plume?

- Ben, m'sieur.*

Напряжение оказалось чересчур велико, и Монти перешёл на родной язык.

- Мне нужно написать письмо, - продолжил он и, как все влюблённые, желающие поделиться своими чувствами со всем миром, наверное, добавил бы - самой очаровательной девушке на земле, если бы официант уже не смотался бы как ретривер, чтобы через несколько секунд вернуться со всеми принадлежностями.

- Via, sir! Вод, сэр, - сказал официант. Он был помолвлен с парижанкой, которая объяснила ему насколько это необходимо практиковать свой английский пока он на Ривьере, - Жернила, перро, пумага, гонверт и чуть-чуть пумага-бромокажка

- О, мерси, - поблагодарил Монти, весьма довольный такой оперативностью, - Спасибо. Порядок!

- Порядок, месье! – ответил официант.

Оставшись наедине с собой, Монти не теряя времени, разложил бумагу на столе, взял перо и макнул его в чернила. Ну, поехали. И тут, как это часто случалось, когда он начинал писать девушке, которую любил, произошла заминка. Он замер, размышляя как начать.

Монти всегда раздражала его извечная неготовность к переписке. Ни один мужчина ещё не поклонялся женщине так, он поклонялся Гертруде Баттервик. Наедине с ней, обняв её за талию, когда она положила свою головку ему на плечо, Монти мог говорить о своей любви красиво и бесконечно долго. Но у него всегда возникали необычайнейшие трудности с изложением всего этого на бумаге. Он завидовал парням, вроде Амброза Теннисона. кузена Гертруды. Амброз был романистом, и подобное письмо было бы для него парой пустяков. К этому времени он, наверное, исписал бы уже восемь листов и теперь облизывал бы клапан конверта, чтобы заклеить его.

Однако, в одном Монти был точно уверен. Безусловно и всенепременно он должен отослать что-нибудь сегодняшней почтой. Если не считать открыток, последний раз он писал Гертруде за целую неделю до этого, когда посылал ей свой фотоснимок в купальном костюме на Эдем Рок. Девушки, как она знал, просто тают от таких вещей.

Покусывая перо и оглядываясь вокруг в поисках вдохновения, он решил начать потихонечку с описания окружающего вида.

«Отель Магнифик, Канны

Франция, Утро

Моя Дорогая Молодчина,

Я пишу это, сидя на террасе около отеля. День чудесен. Море голубое…

Монти остановился, понимая, что упустил некую важную деталь. Он порвал бумагу и начал заново.

«Отель Магнифик, Канны

Франция, Утро

Мой Драгоценный Сказочный Зайчонок.

Я пишу это, сидя на террасе отеля. День чудесен, и как жаль, что ты не со мной, потому что я скучаю по тебе всё время. И мне становиться отвратительно думать, что когда я вернусь, ты уедешь в Америку, и я не увижу тебя целую вечность. Будь я проклят, если мне известно как выдержать такое.

Эта терраса выходит на эспланаду. Круазе - так он называют её. Не знаю почему. Глупо, но так оно и есть. Море голубое. Песок жёлтый. Одна или две яхты болтаются по волнам. Слева видно пару островов, а справа несколько гор.

Монти снова остановился. Этого, как он чувствовал, было достаточно в плане развлекательного описания природы. Продолжай Монти в том же духе, ему бы лучше было бы послать ей местный путеводитель. Теперь требовалось немного раззудить любопытство и эмоции. Сплетнями, что так нравятся девушкам. Он снова огляделся, и снова вдохновение снизошло на него.

Толстяк в сопровождении стройной девицы только что вышли на террасу. Монти знал его в лицо и был знаком с его репутацией, поэтому этот человек являлся личностью, стоящей хотя бы одного абзаца в любом письме. Айвор Льювеллин, президент Сьюперба-Льювеллин Моушн-Пикчер Корпорейшн в Голливуде. Монти продолжил:

«В это время дня вокруг не так ужи много народа. Так как большинство парней играют в теннис по утрам или купаются на антибском пляже. Но вот на горизонте только что появилась птичка, о которой ты может слышала – Айвор Льювеллин, киношник.

И если ты не слышала о нём, ты, по крайней мере, видела много его картин. Та вещь, которую мы смотрели в мой последний день в Лондоне. Она называлась, ну я не помню, как она называлась, но там были гангстеры и Лотос Блоссом , в роли девушки, любившей молодого репортёра.

Он расположился за столиком неподалёку и беседует с дамой.

Монти опять прекратил писать. Перечитав написанное, он понял, что раздумывает о том, всё ли правильно. Со сплетнями всё было в порядке, но мудро ли было копаться в мёртвом прошлом так глубоко. Это упоминание Лотос Блоссом… Как ему вспомнилось, тот случай, на который он сослался, был связан с его открытым обожанием мисс Блоссом, которое заставило Гертруду немного нахмурится. Однако две чашки чая с тарелочкой чудных пирожных в Рице исправили ситуацию.

Тихонько зевнув, он переписал всё заново, сохранив описание окрестности, но, не вставив сплетни. И тут ему пришла мысль, что было бы очень любезно с его стороны, и этот поступок был бы высоко оценён, если он припомнил бы в письме её отца. Монти не любил отца Гертруды, считая его, по правде говоря, упрямым деревенщиной, но порой из вежливости надо забыть о своих предубеждениях.

«Я сижу здесь, купаясь в солнечном сиянии, и понимаю, что много размышляю о твоём милом старике отце. Как он поживает? (Скажи ему, что я спрашивал, хорошо?) Надеюс,ь его больше не мучает его…»

Монти откинулся на спинку стула и нахмурился в раздумье. Он снова наткнулся на препятствие. И почему он не оставил ёё милого старика отца в покое. Недугом, от которого страдал мистер Баттервик был тот болезненный и досадный ишиас, и Монти имел весьма туманное представление об орфографии этого слова.

________________

* - Ммм, гарсон

- Мсье?

- Ммм, у вас не найдётся чернильница и лист бумаги – писчей бумаги, понимаете ли, и конверт, и перо.

Молодой человек, который сидел на террасе Отеля «Манифик» в Каннах, неприятно поморщился, и в его глазах появилось то пристыженное выражение, которое красноречиво свидетельствует о том, что англичанин вот-вот заговорит по-французски. Одно из указаний, которыми Гертруда Баттервик в изобилии снабдила Монти Бодкина перед его отъездом на Ривьеру, заключалось в том, что он должен обязательно упражняться в говорении на французском. А слово Гертруды было законом. И поэтому сейчас, зная, что от произнесенной фразы будет щекотать в носу, Монти, тем не менее, произнес:

- Офицьянт!

- Да, месье?

- Офицьянт, ньет ли у вас немного чурнил, листка бомаги – для пюсьма – кунверта и пьера?

- Конечно, месье.

Напряжение было слишком сильным, и Монти снова перешел на родной язык.

- Я хочу написать письмо, - сказал он, и, имея склонность, как все влюбленные, делиться своим счастьем со всем миром, вероятно, добавил бы: «самой прекрасной девушке на земле», но официант с рвением ищейки уже скрылся из виду, а через несколько секунд появился вновь, неся всё необходимое.

- Вот, сер, - сказал официант с сильным французским акцентом. Дело в том, что он был помолвлен с одной девушкой из Парижа, которая настоятельно рекомендовала ему на Ривьере хорошенько попрактиковаться в говорении на английском. – Чернила, перо, бумага, конверт и кусочек промокательной бумаги, - заключил он, ужасно коверкая слова.

- О, мерси, - сказал Монти, весьма довольный такой расторопностью молодого человека. – Спасибо. Большое спасибо.

- Рад стараться, сер, - ответил официант.

Оставшись один, Монти без промедления положил перед собой листок бумаги, взял перо и обмакнул его в чернила. До этого момента всё шло хорошо. Но сейчас, когда дело коснулось того, чтобы написать письмо любимой девушке, Монти задумался. Он, положительно, не знал с чего начать.

Монти всегда коробило его неумение написать хотя бы несколько строк. Он боготворил Гертруду Баттервик, как ни один мужчина никогда еще не боготворил женщину. Когда они оставались наедине, и он обнимал её за талию, а она нежно склоняла голову ему на плечо, Монти находил самые изысканные фразы и мог часами говорить о своей любви. Но как только нужно было перенести всё это на бумагу, он всегда испытывал необъяснимую сложность.

Монти частенько завидовал таким парням, как кузен Гертруды, Амброуз Теннисон. Амброуз был романистом, и написать подобное письмо, было для него проще простого. На месте Монти, Амброуз Теннисон исписал бы уже, вероятно, страниц восемь и сейчас спокойно заклеивал бы конверт.

Но одно было абсолютно ясно, а именно то, что Монти просто обязан был что-то отправить с сегодняшней почтовой каретой. Если не считать открыток с видом города, то прошла уже целая неделя с тех пор, как он в последний раз писал Гертруде, отсылая свою фотографию, на которой он был изображен в купальном костюме на Иден Рок. А он знал, что девушки склонны принимать такие вещи слишком близко к сердцу.

Грызя перо и оглядываясь по сторонам в поисках вдохновения, Монти решил начать с описания местности.

«Отель Манифик, Канны,

Франция, А. М.

Мой дорогой Цыплёночек,

Пишу тебе с террасы отеля. День просто чудесный. Море - синее…»

Он остановился, понимая, что ещё ни слова не написал о том, как сильно её любит. Разорвав листок, он начал заново:

«Отель Манифик, Канны,

Франция, А. М.

Мой драгоценный Зайчонок,

Пишу тебе с террасы отеля. День просто чудесный, и как жаль, что тебя нет со мною. Скучаю по тебе каждую минуту. Просто невыносимо думать, что когда я вернусь, ты улетишь в Америку, и мы еще столько времени не увидимся. Даже не знаю, как перенесу нашу разлуку.

Терраса выходит на эспланаду.1 Местные жители называют её ‘Croisette’, что в переводе с французского означает ‘Крестик’ – не знаю, правда, почему. Глупо, однако, именно так они её называют. Море – синее. Песок – жёлтый. В море плавает несколько яхт. Слева от берега виднеются пару островов, а справа – возвышаются горы».

Монти опять остановился, чувствуя, что с описанием природы увлекаться не стоило. Продолжай он и дальше в подобном духе, и можно было бы с тем же успехом отправить Гертруде местный путеводитель. Сейчас нужен был всплеск живого человеческого интереса. Что-то вроде сплетен, которые девушки так любят. Монти вновь огляделся по сторонам, и вновь получил вдохновение.

Толстый мужчина в сопровождении стройной девушки только что вышел на террасу. Монти знал мужчину в лицо и был наслышан о его репутации, и стоит заметить, это была личность, весьма достойная того, чтобы посвятить ей целый абзац в своём письме. Айвор Ллуэлин, Президент Голливудской Кинематографической Корпорации Суперба-Ллуэлин.

И так, Монти продолжал:

«В это время суток здесь довольно мало народу, так как большинство парней утром играют в теннис или едут купаться на Антибы. На горизонте, однако, только что появилась птица, о которой ты, вероятно, слышала – Айвор Ллуэлин, киномагнат.

По крайне мере, если ты о нём не слышала, то уж точно видела многие его фильмы. Тот фильм, помнишь, на который мы ходили на кануне моего отъезда из Лондона, тоже его. Я, правда, забыл, как он называется, но там были гангстеры, и Лотус Блоссом играла девушку, влюбленную в молодого репортера.

Так вот, этот Ллуэлин устроился за столиком неподалеку и разговаривает с девушкой».

Монти опять остановился. Перечитав письмо, он задумался, стоило ли вообще обо всём этом писать. Конечно, сплетня – это как раз то, что надо, но не рисковал ли он, упоминая о Лотус Блоссом? Монти прекрасно помнил реакцию Гертруды на его нескрываемое восхищение мисс Блоссом. Слава Богу, тогда несколько чашек чаю и тарелка пирожных в Риц загладили его вину.

С легким вздохом, он переписал всё заново, оставляя описание местности, но опуская живой человеческий интерес. Затем его, вдруг, осенило посвятить несколько строк отцу Гертруды – ей, наверняка, будет приятно. Сам Монти недолюбливал старика, считая его деревенщиной неотесанной, но бывают случаи, когда из вежливости стоит пренебречь даже личными предубеждениями.

«Сидя здесь и наслаждаясь солнечным светом, я частенько думаю о твоём дорогом папе. Как он поживает? (Ты ведь передашь, что я о нем спрашивал, правда?) Надеюсь, его больше не беспокоит…»

Слегка нахмурившись, Монти откинулась на спинку стула. Он опять столкнулся с препятствием. Теперь он уже сожалел, что вообще заикнулся об отце Гертруды. Дело в том, что мистер Баттервик страдал, каким-то, весьма болезненным, сложным заболеванием, и Монти не имел ни малейшего представления, как оно пишется.

[1. Площадка для прогулок.]

На лице молодого человека, сидящего на террасе отеля "Магнифико", что в Каннах(1), затаилось стыдливое выражение, вид у него был жалкий и неуверенный, а это явный признак того, что англичанину предстоит говорить на французском. Провожая Монти Бодкина в отпуск на Ривьеру(2), Гертруда Баттервик наставляла: при любой возможности практикуй свой французский, а слово Гертруды закон. И вот, наперед зная, что сейчас засвербит в носу, он начал:

- Э, garcon(3).

- M'sieur(4)?

- Э, garcon, esker-vous avez un spot de l'encre et une piece de papier - note-papier, vous savez - et une enveloppe et une plume(5)?

- Ben, m'sieur(6).

Напряжение было невыносимым и, Монти перешел на родной язык.

- Хочу написать письмо, - и как все влюбленные, готовый поделиться своими чувствами с миром, уже было добавил «самой милой девушке на этой земле», но официант умчался, словно гончая, чтобы через минуту вернуться со всеми необходимыми для письма принадлежностями.

- Via(7), сэр! Похжалуста, сэр, - на ломаном английском произнес официант. Он был обручен с девушкой-парижанкой, которая твердила, что будучи на Ривьере, он должен практиковать свой английский. – Чегхнииила, пегхо, бумагкха, коунвегхт и немногшко пгхамакательноая бумагкха.

- Ого, мерси, - удивился такому обороту Монти. – Спасибо. Теперь порядок.

- Порядок, m’sieur, - ответил гарсон.

Оставшись один, Монти не стал тратить время на разглаживание бумаги, а взял перо и обмакнул его в чернильницу. Пока все шло хорошо. Но вдруг, как часто случалось, когда он начинал писать любимой девушке, наступила неловкая пауза. Он помедлил, думая, с чего бы начать.

Его всегда раздражало в нем это неумение писать письма. Он боготворил Гертруду Баттервик, как ни один мужчина не боготворил женщину. Наедине, положив руку ей на талию и чувствуя на плече ее склонившуюся голову, Монти мог складно и красноречиво говорить о любви. Но изложение своих мыслей на бумаге всегда вызывало неимоверные трудности. Он завидовал таким парням как Амброс Теннисан, кузен Гертруды. Писатель Амброс набросал бы такое письмо в два счета. Будь он сейчас на месте Монти, сворачивал бы, наверно, уже восемь исписанных листов и облизывал конверт.

Одно Монти знал наверняка. Обязательно нужно отправить хоть что-то сегодняшней почтой. Фотокарточки не в счет, с последнего письма прошла целая неделя, тогда он посылал ей свой снимок в купальнике на Идн Рок(8). Монти знал, девчонкам такое нравится.

Монти погрыз кончик пера, оглянулся в поисках вдохновения и решил начать с описания пейзажа.

Отель Магнифико, Канны

Франция, Приморские Альпы(9)

Моя дорогая подруга,

Я пишу тебе письмо, сидя на террасе отеля. Сегодня такой прекрасный день и, море такое синее,

Монти остановился, понимая, что упустил главное. Он разорвал написанное и начал заново:

Отель Магнифико, Канны

Франция, Приморские Альпы

Любимый мой котенок,

Я пишу тебе письмо, сидя на террасе отеля. Сегодня такой прекрасный день и, как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь со мной, я так скучаю по тебе, и совершенно не хочется думать, что когда я вернусь, ты укатишь в Америку, и я не увижу тебя, бог знает, сколько времени. Черт возьми, как я все это вынесу.

Терраса выходит на эспланаду(10). Они называют ее Круазетт(11) – не знаю, почему. Глупо, но это так. Синее море. Желтый песок. Видны одна, может, две яхты. Слева пара островов, справа горы.

Он опять остановился. Пожалуй, пейзажа вполне достаточно, с этим все ясно, с таким же успехом можно просто выслать местный путеводитель. Так, теперь неплохо было бы поговорить о людях. Девчонки так любят посплетничать. Он еще раз оглянулся в поисках вдохновения.

На террасу только что вышел толстяк в сопровождении худенькой девушки. Человек был весьма известен, и Монти знал его в лицо, эта личность явно заслуживала нескольких строк в любом письме. Айвор Лльюэлин, президент голливудской кинокомпании "Суперба-Лльюэлин».

Он продолжил:

В это время дня тут не особо людно, многие по утрам играют в теннис или ездят купаться в Антибы(12). Однако, только что на горизонте появился интересный субъект, ты наверно слышала его имя, Айвор Лльюэлин, киношник из Голливуда.

Если ты о нем и не слышала, то, наверняка, видела много фильмов. Например, тот, который мы смотрели в Лондоне перед моим отъездом, не помню название, но там были гангстеры и девушка по имени Лотус Блоссом, влюбленная в молодого репортера.

В общем, он сидит сейчас за соседним столиком и болтает с какой-то женщиной.

Монти опять задумался. Перечитывая написанное, он подумал, а стоит ли вообще об этом? Посплетничать, конечно, хорошо, но нужно ли капаться в таком далеком прошлом? А упоминание этой Лотус Блоссом…, он вспомнил, как его нескрываемое восхищение Мисс Блоссом вызвало на лице Гертруды недовольную ухмылку, и чтобы вернуть ее доброе расположение, понадобилось две чашки чая и тарелка пирожного в «Ритце»(13).

Тихонько вздохнув, он начал все заново, описал пейзаж, но на этот раз решил не останавливаться на людях. Вдруг его осенило, ведь было бы очень элегантно, да к тому же и благородно, написать пару слов о ее отце. Монти не любил отца Гертруды, считал его настоящим старым упрямым перечником, но иногда из вежливости можно и пренебречь своими личными убеждениями.

Сидя здесь в лучах восхитительного солнца, я подумал, какой все-таки молодец твой уважаемый батюшка. Как он? (Передай, что я спрашивал, ладно?) Надеюсь, он уже излечился от

Монти наморщил лоб, откинувшись на спинку стула. Приехали. Лучше бы он не трогал ее уважаемого батюшку. Мистер Баттервик страдал от этой болезненной и постоянно беспокоящей его ишиалгии, а Монти не имел даже смутного представления о том, как пишется это слово.

-----------------------------------------------------------------------

Примечания:

1. Канны - (Cannes) – город, курорт на Ю. Франции, на берегу Средиземного моря, в департаменте Приморские Альпы.

2. Ривьера - (Riviera) – знаменитое своим живописными видами побережье Средиземного моря, между Ниццой и Специей, защищаемое Морскими Альпами и Лигурийскими Апеннинами.

3. Garcon (фр.) – официант.

4. M'sieur (фр.) – месье (во Франции обращение к мужчине).

5. Э, garcon, esker-vous avez un spot de l'encre et une piece de papier - note-papier, vous savez - et une enveloppe et une plume? – на ломанном французском Монти просит официанта принести ему чернила, лист бумаги, конверт и перо.

6. Ben, m'sieur (фр.) - Хорошо, месье.

7. Via (фр.) – от французского voilà – Вот.

8. Идн Рок (Eden Rock) – мыс Антиб, на котором расположен легендарный отель с одноименным названием, где есть подогреваемый открытый бассейн с морской водой, построенный в скале, с видом на мыс Идн Рок.

9. Приморские Альпы (Alpes-Maritimes) – горная группа Альп в Италии и Франции. Южные отроги П. А. спускаются к Лигурийскому морю, образуя живописное побережье Французской и Итальянской Ривьеры.

10. Эспланада - широкая улица или площадь с прогулочными аллеями.

11. Круазетт (Croisette (фр). – крестик) – прекрасная улица с высокими пальмами, посаженными здесь в 1871 году, протянулась вдоль берега моря. Здесь расположились бутики известных кутюрье - Диор, Лакруа, Виттон, Ив-Сен-Лоран, Шанель, Гермес... Легендарные «Карлтон» и «Мажестик». Набережная Круазетт обязана своим названием старинному кресту, возвышающемуся на краю мыса, отделяющему рейд Канн от рейда Гольф-Жуан.

12. Антибы (Antibes) – город и порт в южной Франции, в департаменте Приморские Альпы, на берегу Средиземного моря. Курорт Французской Ривьеры.

13. Ритц (Ritz) - лондонская фешенебельная гостиница на улице Пиккадилли [Piccadilly]. Основана швейцарцем С.Ритцом [César Ritz] в 1906; название её стало символом праздной роскоши.

Молодой человек сидел на террасе отеля «Манифик» в Каннах. По его пристыженному и виноватому, как у дворняги, взгляду можно было легко догадаться: сейчас англичанин заговорит по-французски. Когда Монти Бодкин отправлялся в отпуск на Ривьеру, одно из многочисленных напутствий Гертруды Баттервик гласило: он обязательно должен попрактиковать свой французский. А слово Гертруды – закон. И вот, хотя Монти точно знал, что сейчас у него защекочет в носу, он произнес:

- Э, гарсон.

- Месье?

- Мм, гарсон, эскер-ву авэ эн спот де л`анкр э ун пис де папир – ноут-папир, ву заве – э ун энвелопп э ун плюм.

- Бьян, месье.

Напряжение достигло предела. Монти сорвался на родной язык.

- Я хочу написать письмо. - Он собирался было добавить «самой прекрасной девушке на свете», как и подобает влюбленному, жаждущему поделиться своим счастьем со всем миром, но официант уже умчался прочь, подобно натасканной гончей, и спустя несколько минут вернулся со всем необходимым.

- Вуаля, сэр. Вот пашалуста. – сказал официант. Он был помолвлен с девушкой в Париже, которая внушила ему: на Ривьере он обязательно должен попрактиковать свой английский. – Шерниль, пирро, бумак, конверр, и шуть-шуть прамакашка.

- О, мерси, - сказал Монти, весьма довольный своими успехами. – Спасибо. Порядок.

- Порядок, месье, - сказал официант.

Оставшись один, Монти без промедлений разложил на столе бумагу, взял перо, окунул его в чернила. Пока все шло гладко. Но тут наступила сценическая пауза - Монти задумался, не зная с чего начать. Это случалось с ним всякий раз, когда он начинал письмо любимой.

Он всегда досадовал по поводу своей бездарности в эпистолярном жанре. Монти боготворил Гертруду Баттервик. Никто и никогда на свете так не любил до него. Когда, наедине с любимой, он обнимал ее за талию, а она склоняла голову ему на плечо, слова любви лились бурным потоком из его уст. Но написать все это на бумаге было для него непосильной задачей. Монти всегда завидовал, таким людям, как Эмброуз Теннисон - кузен Гертруды. Эмброуз был писателем. Он то уж точно щелкал такие письма как орехи и, наверное, уже облизывал бы марки, запечатав в конверт все восемь страниц.

И все же, одно было точно: письмо должно быть отправлено сегодня, во что бы ни стало. Не считая почтовых открыток, последний раз молодой человек писал Гертруде целых семь дней назад, тогда он еще вложил в письмо свою фотокарточку в купальном костюме в «Эден Рок». Монти знал: девушки очень серьезно относятся к письмам.

Он пожевал немного перо, посмотрел по сторонам в поисках вдохновения, и решил для разминки начать с пейзажа.

Отель Манифик, Канны

Франция, Приморские Альпы

Моя милая старушка,

Я пишу тебе это письмо, сидя на террасе отеля. Погода прекрасная. Море синее...

Монти остановился. Осознав, что опыт не удался, он порвал листок и начал снова.

Отель Манифик, Канны

Франция, Приморские Альпы

Мой драгоценный крольчонок,

Я пишу тебе это письмо, сидя на террасе отеля. Сегодня чудесный день, жаль, что тебя нет со мной рядом. Я очень скучаю. Страшно даже подумать, что когда я приеду, ты уже отчалишь в Америку, и мы не увидимся целую вечность. Будь я проклят, если смогу это вынести.

С террасы открывается вид на набережную. Не знаю почему, но здесь ее называют Круазет (с фр. крестик). Глупо, конечно. В синем море болтается парочка яхт. Желтый песок. Слева - острова, справа – какие-то горы.

Монти снова задумался. Пожалуй, этой информации о пейзаже как раз достаточно, чтобы украсить письмо. Чем дальше продолжать в таком же духе, уж лучше сразу послать путеводитель по местным достопримечательностям. Теперь надо впрыснуть немного людских страстей. Девушки обожают сплетни. Он снова посмотрел по сторонам и вновь обрел источник вдохновения.

На террасе появился толстый мужчина в сопровождении стройной девицы. И лицо толстяка, и его репутация были хорошо знакомы Монти. Такой персонаж заслуживал по крайней мере целого абзаца в любом письме. Айвор Льюэллин - президент Голливудской кинокорпорации Суперба-Льюэллин.

Монти продолжил:

В это время дня народу здесь мало, большинство парней утром играют в теннис или уезжают на Антибы купаться. Однако, только что на горизонте появилась личность, о которой ты, вероятно, слышала – Айвор Льюэллин, киномагнат.

Если ты о нем не слышала, то, наверняка, видела множество его картин. Перед моим отъездом из Лондона, мы как раз ходили смотреть один из его фильмов, он назывался ... , короче, названия не помню, там еще были бандиты и Лотус Блоссом играла девушку, влюбленную в молодого журналиста.

Льюэллин приземлился за столиком недалеко от меня и разговаривает с какой-то женщиной.

Монти опять остановился. Перечитав написанное, он вдруг подумал: а туда ли его вообще занесло? Сплетни, конечно - хорошо, но, может быть, не стоит так углубляться в прошлое? И упоминание о Лотус Блоссом, помнилось ему, уже было однажды истолковано Гертрудой как знак открытого восхищения актрисой. Лишь с помощью двух чашек чая и тарелки экзотических пирожных в Ритце удалось излечить девушку от обиженных взглядов исподлобья.

Немного повздыхав, он переписал все заново - с пейзажем, но без людских страстей. Тут Монти осенило, что с его стороны будет очень благородно и достойно всякого уважения, если он посвятит несколько строк отцу Гертруды. Монти не испытывал симпатии к ее отцу. По правде говоря, он считал его глупым старым ослом. Но бывают моменты, когда нужно поступиться личными убеждениями в пользу вежливости.

Вот я сижу здесь на солнышке, а в голове крутятся мысли о твоем дорогом папе. Как он там? (Пожалуйста, скажи ему, что я спрашивал). Надеюсь, его больше не беспокоит этот ...

Монти откинулся на спинку стула и озадаченно нахмурился. Он уперся в стену. Лучше было бы оставить в покое ее дорогого папу, ведь молодой человек не имел ни малейшего представления, как пишется «остеохондроз» - мучительное и неприятное заболевание, которым страдал мистер Баттервик.

Лицо молодого человека, сидящего на террасе отеля Манифик, что в Каннах, приняло стыдливо-робкое, виновато-вороватое выражение – именно так выглядят англичане, собирающиеся говорить по-французски. Когда Монти Бодкин отправлялся на Ривьеру, Гертруда Баттервик, среди прочего, настоятельно рекомендовала ему попрактиковаться во французском языке, а слово Гертруды было для Монти законом. И вот теперь, предвкушая предательское щекотание в носу, Монти, тем не менее, произнес:

–Э-э-э… Гарсон!

–Месье?

–Э-э-э… гарсон, эске вуз аве немножко анкр э папье, папье для писем, ву саве, э юн анвелоп э юн плюм? (Именно так Монти попросил официанта принести ему чернила, бумагу, конверт и перо. – Примечание переводчика.)

–Разумеется, месье.

Изъясняться на французском было выше сил Монти, и он перешел на родной язык:

–Я бы хотел написать письмо, – сказал он. И, подобно всем влюбленным, желающим сообщить целому миру о своей любви, он, наверное, добавил бы: «…письмо самой лучшей девушке на свете», если бы официант, словно охотничий спаниель, уже не кинулся исполнять его поручение. Через несколько мгновений гарсон вернулся с письменными принадлежностями.

–Пожалуйсте, сэр, – сказал официант на ломаном английском. Он был помолвлен с парижанкой, которая сказала ему, что на Ривьере он обязательно должен попрактиковаться в английском языке. – Чернил, лучка, конвэрт и чудь-чудь промокашка.

–О, мерси, – сказал Монти, которому пришлась по духу расторопность гарсона. – Спасибо, все прекрасно.

–Прекрасно, месье, – повторил гарсон.

Оставшись один, Монти, не теряя ни минуты, развернул бумагу, взял перо и окунул его в чернила. Пока что все шло как по маслу. Но вот, как это часто бывало с ним, когда Монти приступал к написанию писем своей любимой девушке, он остановился, размышляя, как бы начать.

Монти всегда раздражало то, что ему никак не давался эпистолярный жанр. Ни один мужчина еще не обожал женщину так, как обожал Гертруду Монти. Когда они были наедине, когда его рука обвивала ее талию, а ее голова покоилась на его плече, он мог говорить о любви красноречиво и выразительно. Но когда дело доходило до писем, ему доставляло неимоверную трудность изложить свои чувства на бумаге. Он завидовал племяннику Гертруды, Амброузу Теннисону, и ему подобным. Амброуз был писателем, и письмо такого рода он набросал бы в два счета. Сейчас бы он, наверное, уже написал листов восемь и запечатывал конверт.

Ясно было одно: кровь из носа, но Монти должен был отправить хоть какое-нибудь письмо не позднее, чем сегодня. Если не считать открыток с картинками, последний раз он писал Гертруде еще неделю назад – тогда он послал ей свою фотографию, на которой он красовался в купальном костюме на побережье Иден Рок. Уж Монти знал, что для девушек очень важно, чтобы их любимые писали им письма.

Пожевав ручку и оглядевшись по сторонам в поисках вдохновения, он решил начать с описания обстановки:

«Отель Манифик, Канны.

Франция, утро.

Моя дорогая рыбка,

Пишу тебе на террасе перед отелем. День чудесный. Синее море…»

Он остановился, осознав, что кое-что упустил. Он разорвал письмо и начал снова:

«Отель Манифик, Канны.

Франция, утро.

Моя дорогая зайка,

Пишу тебе на террасе перед отелем. День чудесный! Как бы я хотел, чтобы ты была со мной, ведь я тут все время скучаю по тебе. Не могу думать о том, что, когда я вернусь обратно, ты уже уедешь в Америку, и я не смогу наслаждаться твоим обществом столько времени! Ума не приложу, как я вынесу эту разлуку.

Перед террасой проходит прогулочная аллея. Не знаю, почему ее назвали Круазет? Нелепое название у этой аллеи. Море синее. Золотой песок. Одна-две яхты на горизонте. Слева – несколько островков, справа – горы».

Здесь Монти еще раз остановился. Он почувствовал, что уже выжал из обстановки все, представляющее хоть какой-нибудь интерес. Продолжай он в таком же духе, и у него выйдет не письмо Гертруде, а путеводитель по местным достопримечательностям. Надо бы скрасить это письмо описанием человеческих отношений. Девушки ведь любят сплетни. Он снова огляделся по сторонам, и вновь к нему пришло вдохновение.

Как раз в это время на террасу вышел дородный мужчина в сопровождении худощавой девушки. Монти уже приходилось не только слышать об этом полнотелом человеке, но и видеть его. Безусловно, это была фигура, достойная упоминания в любом письме: Айвор Ллеуэллин, президент голливудской кинокорпорации «Суперба-Ллеуэллин».

Монти снова принялся за письмо:

«В это время дня людей здесь не очень много, поскольку утром большинство отдыхающих либо играют в теннис, либо отправляются купаться на Антиб. Но вот на горизонте появился персонаж, о котором ты, вероятно, слышала – Айвор Ллеуэллин, киношник. А если и не слышала, то, наверняка, смотрела многие из его картин. В последний день, когда я был в Лондоне, мы ходили в кино на его фильм, не помню, как он называется. Там были гангстеры, а Лотос Блоссом играла девушку, влюбленную в молодого журналиста.

Вот Ллеуэллин сел за столик недалеко от меня и о чем-то беседует с девушкой».

Монти снова прекратил писать. Перечитывая предложения, он стал сомневаться в уместности написанного. Сплетни и пересуды, конечно, могут возбудить интерес, но стоит ли ворошить прошлое? И это упоминание Лотос Блоссом… В тот раз, когда они были в кино и он откровенно восхищался мисс Блоссом, в глазах Гертруды загорелись недобрые искорки, и только с помощью двух чашек чая и тарелки пирожных, которыми он угощал Гертруду в отеле Риц, Монти удалось вернуть ее в хорошее расположение духа.

Вздохнув, Монти переписал письмо, сохранив лишь описание природы, ни слова не говоря о людях. И тут ему пришло в голову, что было бы как нельзя кстати, да и Гертруде понравилось бы, если бы он вспомнил в своем письме о ее отце. Монти не любил его и считал безмозглым древним деревенщиной, но это был тот случай, когда соблюдение политеса требовало оставить свое мнение при себе.

«Я сижу, наслаждаясь солнечным светом, и вспоминаю твоего милого отца. Как он поживает? (Не забудь сказать ему, что я спрашивал). Надеюсь, что он оправился от своей…»

Монти откинулся на спинку стула, нахмурившись. Он столкнулся с непреодолимой преградой. И что это ему взбрело в голову упомянуть в своем письме драгоценнейшего родителя Гертруды? Мучительная и изнуряющая болезнь, которой страдал мистер Баттервик, называлась ишиалгией, и Монти не имел ни малейшего представления о том, как пишется это слово.

По лицу молодого человека, сидевшего на террасе отеля "Манифик" в Канне, расползлось пристыженное, виноватое выражение, с головой выдающее англичанина, который собирается заговорить по-французски. Среди прочих наставлений, которые Монти Бодкин получил от Гертруды Баттервик, отправляясь отдыхать на Ривьеру, было строгое указание практиковаться в французском, которое, хочешь не хочешь, надо было выполнять. И вот, хотя и зная, что от французского прононса у него защекочет в носу, он проговорил:

- Э-э-э…, гарсон?

- Мсье?

- Э-э-э, гарсон, эскер вузаве немного лянкр, этюн лист папье – папье для писем, вузаве? этюн конвег', этюн плюм?*

- Бьен, мсье.**

Это было невыносимо. Монти сдался и перешел на родной язык.

- Хочу написать письмо, - сообщил он. Наверно, он бы добавил "лучшей девушке в мире", поскольку, как все влюбленные, постоянно был готов делиться чувствами с целым светом, однако официант уже унесся словно гончая и вернулся через несколько мгновений с требуемыми принадлежностями.

- Вуаля, сэр! Пг'ошу, сэр, - сказал официант. Он был помолвлен с юной парижанкой, которая строго-настрого велела ему практиковаться на Ривьере в английском. – Шег'нила, пег'о, бумашка, конвег' – с немножечком промокаши.

- Мерси, - ответил Монти, очень довольный такой расторопностью. - Спасибо. Здорово.

- Здог'ово, мсье, - отозвался официант.

Предоставленный сам себе, Монти сразу взялся за дело: положил перед собой лист бумаги, взял ручку и обмакнул перо в чернила. До этих пор все шло гладко. Однако затем наступила пауза, как часто случалось, когда он садился за письмо к любимой. Он сидел, соображая, с чего начать.

Сочинитель из него был никудышный, и это его вечно бесило. Он обожал Гертруду Баттервик как никто никогда никого не обожал. Когда они оставались наедине – его рука у нее на талии, ее головка у него на плече – тут он мог говорить о любви долго и красноречиво. Но ему было до нелепости трудно излагать слова любви на бумаге. Он завидовал таким, как Эмброуз Теннисон, кузен Гертруды. Эмброуз писал романы, и для него сочинить такое письмо было бы пустячным делом. Наверное, за это время Эмброуз Теннисон сумел бы настрочить страниц восемь, а сейчас уже заклеивал бы конверт.

Так или иначе, одно было ясно. Он всенепременно и обязательно должен что-нибудь отправить с сегодняшней почтой. Если не считать открыток с видами, последний раз он писал Гертруде целую неделю назад. Он еще отправил ей ту свою фотографию, где снялся в купальном костюме возле бассейна на Эдан-Рок. А как известно, девушки очень переживают если им не писать по неделям.

Он грыз ручку, блуждая взглядом по сторонам в поисках вдохновения, и наконец решил для затравки начать с описания пейзажа.

"Отель "Манифик", Канн,

Франция, Альп-Маритим

Мое золотце!

Я пишу это письмо на террасе перед гостиницей. Сегодня чудесный день. Море – синее…"

Монти остановился, увидев, что сплоховал. Он разорвал письмо и начал снова:

"Отель "Манифик", Канн,

Франция, Альп-Маритим

Милая моя зайка!

Пишу тебе на террасе перед гостиницей. Сегодня чудесный день, и мне так жаль, что тебя нет со мной, потому что я все время по тебе скучаю, и так ужасно думать, что когда вернусь, ты уже отправишься в Америку, и я тебя сто лет не увижу. Прямо не знаю, как я это выдержу.

Терраса выходит на набережную. Ее называют Круазетт, почему – не знаю. Глупо, а что делать? Море – синее. Песок – желтый. В море плавают яхты, одна или две. Налево – парочка островов, а направо – какие-то горы".

Он снова остановился. Пожалуй, решил он, описание пейзажа исчерпало себя в качестве пищи для развлечения. Если продолжать в этом духе, то с таким же успехом можно выслать Гертруде путеводитель. Теперь нужно было добавить животрепещущих человеческих отношений. Что-нибудь из разряда светской хроники, от которой девушки в таком восторге. Он еще раз огляделся и еще раз почувствовал вдохновение.

Какой-то толстяк в сопровождении стройной девушки выходил на террасу. Монти знал его и в лицо, и по рассказам – такой личности кто угодно уделил бы в письме целый абзац. Айвор Льюэллин, президент голливудской корпорации "Суперба-Льюэллин Моушн Пикчерз".

Он вернулся к письму:

"В этот час здесь не очень много народу, потому что в основном ребята по утрам играют в теннис или уезжают на Антиб купаться. Однако только что на горизонте показался один малый, о котором ты, наверно, слышала: Айвор Льюэллин, тот, что делает кинокартины.

Если даже ты о нем не слышала, то наверняка видела кучу его картин. Вот та, на которую мы с тобой ходили в мой последний день в Лондоне – так это его, не помню как она называлась, там еще было про гангстеров, а Лотус Блоссом еще играла девушку, которая была влюблена в молодого репортера.

Он уселся за соседний столик и говорит с какой-то женщиной".

Монти опять прервался. Перечитав написанное, он засомневался – а стоит ли про это? Хроника хроникой, но есть ли смысл вот так ворошить прошлое? Опять же Лотус Блоссом... он вспомнил, что в тот день Гертруда слегка на него надулась из-за неприкрытого восхищения достоинствами мисс Блоссом, и мир удалось восстановить только после двух чашек чая и целой тарелки пирожных в "Ритце".

Чуть вздохнув, он все переписал заново, оставив пейзаж и выбросив животрепещущие человеческие отношения. Вдруг его осенило: а не упомянуть ли мимоходом отца Гертруды? Получится галантный жест, и ей наверняка будет очень приятно. Он не любил ее отца и про себя называл его не иначе как "этот старый осел", однако бывают моменты, когда вежливость важнее личных антипатий.

"Я сижу здесь, любуюсь солнечным днем и много размышляю о твоем дорогом отце. Как он поживает? (Передай ему, что я спрашивал, ладно?) Надеюсь, его больше не мучает…"

Монти откинулся на стуле, нахмурившись в раздумье. Полный тупик. Он был уже не рад, что решил связаться с дорогим отцом. Ибо недомогание, отравлявшее жизнь мистеру Баттервику, именовалось бессонницей, а Монти вечно путался в сдвоенных согласных.

______________________

* Официант, не найдется ли у вас немного чернил, лист бумаги, бумаги для писем, знаете? конверт и перо – искаж. франц.

** Хорошо, мсье – франц.

По лицу молодого человека, сидящего на террасе отеля Манифик в Каннах, блуждало выражение скрываемой досады, что исподволь выдавало в нем англичанина, намеревающегося заговорить по-французски. Гертруда Баттервик, помимо прочего, внушала Монти Бодкину, перед этой его поездкой на Ривьеру, что ему необходимо совершенствовать там свой французский, а слово Гертруды – закон. Итак, даже зная, что сейчас его нос одолеет щекотка, он всё же произнес:

- Э, гаррсон!

- Мсье?

- Э, гаррсон, эскэ вы савэ ун де чернилья и ун льист де папьер – запись-папьер, вы саве ун куонверрт и ун перро?

- Лады, мсье.

Напряжение было столь велико, что Монти постепенно перешел на родной язык.

- Я хочу написать письмо, - сказал он. И как многие влюбленные, стремясь поведать о своем романе всему миру, он бы, возможно, добавил:

- Для самой замечательной девушки на земле. Однако официант подобно гончей уже умчался, но вернулся вскоре с принадлежностями для письма.

- Пжста, сэр! Эт для вас, - сказал официант. Он был помолвлен с девушкой из Парижа, которая втолковывала ему, что на Ривьере ему непременно нужно совершенствовать свой английский.

- Тьюшь, пиеро, бюмаг, конверрт и немнього бельой бюмаги.

- О! Мерси, - произнес Монти, обрадованный такой оперативностью, - Спасибо. Отлично.

- Хорошо, мсье, - ответил официант.

Оставшись наедине с собой, Монти не потратил много времени на раскладывание бумаг по столу, взял перо и обмакнул его в чернила.

Пока всё шло хорошо. Но вот сейчас, как это часто бывало, когда он начинал письмо любимой девушке, вышла небольшая заминка. Монти замер, размышляя с чего бы начать.

Он всегда сердился на себя за отсутствие легкости в ведении переписки. Монти обожал Гертруду Баттервик, как ещё ни один мужчина не обожал женщину. Уединившись с ней, его рука на ее талии, ее голова прильнула к его плечу, – и он мог бы говорить о своей любви легко и выразительно. Но у него всегда были совершенно невероятные трудности с тем, чтобы начать выкладывать всё это на бумаге. Он завидовал парням, подобным кузену Гертруды Амброзу Теннисону. Для него, писателя-романиста, должно быть, и письмо такого рода – пара пустяков. Амброз Теннисон наверно уже дописал бы восьмой листок, и сейчас запаковывал бы конверт.

Как бы то ни было, одно совершенно ясно. Абсолютно и независимо от обстоятельств, он должен написать что-нибудь и отправить сегодняшней почтой. Ведь не считая открыток, последнее событие по поводу которого он написал Гертруде и ещё вложил в конверт ту фотографию себя в купальном одеянии на фоне знаменитого Эден Рок, – произошло целую неделю назад. А девушки, он это знал, принимают такие вещи близко к сердцу.

Покусывая перо и озираясь вокруг в поисках вдохновения, он для начала решил описать пейзаж.

"Отель Манифик, Канны,

Франция, Прибрежные Альпы.

Моё дорогое славное солнышко!

Я пишу тебе, сидя на террасе возле отеля. Стоит прекрасный день. Море голубое ... "

Он остановился, поняв, что вместо самого главного пишет совершенно не то. Разорвал бумагу и стал писать с начала:

"Отель Манифик, Канны,

Франция, Прибрежные Альпы.

Моя любимая сказочная девушка!

Я пишу тебе, сидя на террасе отеля. Стоит погожий денек, и как же я хочу, чтобы ты была рядом, я скучаю по тебе всё время, и совершенно невыносима мысль, что как только я вернусь, ты тут же ускользнешь в Америку, и я не увижу тебя целую вечность. Будь я проклят, если знаю, как выдержу эту пытку до конца.

Эта терраса выходит на ровную открытую местность для прогулок. Они называют это Круазет – я не знаю почему. Глупо, наверно, но это так. Море голубое. Песок желтый. Одна или две яхты болтаются тут неподалеку. Слева пара островков, а справа несколько гор."

Он запнулся опять. Всё это описание пейзажа, он чувствовал, вообще, по сути подходящим в качестве развлечения. Однако продолжай он в том же духе, и можно с таким же успехом выслать ей местный путеводитель. Вот что сейчас требовалось – нечто занятное о жизни людей. Всякие сплетни, как девушки любят. Он опять огляделся вокруг, и снова вдохновился.

Толстый мужчина, в сопровождении тоненькой девушки, только что вышли на террасу. Он знал этого толстого человека, часто видел его и был много наслышан о нем, и это была персона, заслуживающая абзаца в любом письме. Айвор Льюэллин, президент Кино Корпорации Суперба- Льюэллин в Голливуде.

Итак, Монти продолжил:

"В это время поблизости не так много народу, так как большая часть молодёжи по утрам играют в теннис, или уезжают на Антибы купаться. На горизонте, однако, появилась птичка, о которой ты могла слышать – Айвор Льюэллин, малый, занимающийся производством кинофильмов.

По крайней мере, даже если ты и не слышала о нем, то наверняка смотрела множество его фильмов. Например, тот, на который мы ходили в день моего отъезда из Лондона, он назывался... ладно, я забыл, как он назывался, но там были гангстеры, а Лотус Блоссом играла девушку, влюбленную в молодого репортера.

Ну так вот, он устроился за столиком неподалеку и разговаривает с какой-то женщиной".

Монти опять помедлил. Перечитал написанное и задумался, хорошо ли всё это теперь. Часть со сплетнями вышла замечательно, но мудро ли это – выкапывать мертвое прошлого таким вот образом. И это упоминание о Лотус Блоссом ... при случае, написанное ему припомнится, а его открытое восхищение мисс Блоссом послужит Гертруде поводом смотреть исподлобья, и потребуется пара чашек чая и тарелка изысканных пирожных в Ритце, чтобы вернуть ее расположение.

С лёгким вздохом он переписал письмо заново, сохранив описание пейзажа, но пропустив занимательное о жизни людей. И тут его осенило, что было бы любезно с его стороны, и, возможно, кое-кто оценит по достоинству, если сейчас в письме он упомянет ее отца. Вообще-то, ему не нравился ее отец, ведь он, в самом деле, твердолобая деревенщина, но бывают времена, когда вежливее умолчать о личных предубеждениях.

"Сидя здесь среди солнечного великолепия, я вдруг понял, что часто задумываюсь о твоем дорогом старом отце. Как он там? (Передай ему, что я спрашивал, ладно?) И я надеюсь, его больше не беспокоит эта ..."

Монти откинулся назад, задумчиво насупившись. Он столкнулся с препятствием. Сейчас он вообще пожалел, что не оставил дорого старого отца в покое. Недомогание, от которого мучился мистер Баттервик, - неприятная и тягостная болезнь ишиалгия, а у Монти были наитуманнейшие представления о том, как же правильно пишется это слово.

Отрывок Выражение плохо скрываемого смущения появилось на лице молодого человека расположившегося на террасе «Отель Манифик» в Каннах. Это было именно то изменчивое, виноватое выражение, которое предвещает: англичанин сейчас заговорит по-французски.

То, что он должен практиковаться во французском, как и многое другое, внушила ему Гертруда Баттервик, когда Монти Боткин уезжал в отпуск на Ривьеру. А слово Гертруды было для него законом. Именно поэтому, хотя Монти знал, что это заставит мурашек побегать по его коже, он произнес:

- Er, garcon .

- M'sieur?

- Er, garcon, esker-vous avez un spot de l'encre et une piece de papier - note-papier, vous savez - et une enveloppe et une plume? - Ben, m'sieur (1).

Напряжение было слишком велико, и Монти повторил то же самое на своем родном языке.

- Я хочу написать письмо, - добавил он. И, как обычный влюбленый, желая разделить свои чувства со всем миром, Монти, вероятно, добавил бы «самой лучшей девушке на свете»… если бы официант не покинул границы слышимости подобно охотничьей собаке, чтобы возвратиться с требуемым через несколько секунд.

- Via, sir(2) . Вот это то, сэр, - сказал официант. В Париже он был помолвлен с одной девушкой, которая наказала ему попрактиковаться в английском, когда он будет на Ривьере.

-Челнила - пило – бумага - канверт и еще чудь-чудь класной бумаги.

- Ого, спасибо, - сказал Монти, приятно удивленный результатом. – Спасибо. Здорово.

- Здорово, месье, - сказал официант.

Когда Монти остался один, он, не теряя времени, разложил бумагу на столе, осмотрел перо и обмакнул его в чернила. Пока все шло нормально. Но затем, как это часто случалось, когда он начинал писать любимой девушке, возникла почти театральная пауза. Монти медлил, не зная, с какой стороны взяться за дело.

Эта неспособность писать письма всегда его раздражала.

Он боготворил Гертруду Баттервик так, как ни один мужчина до этого не боготворил ни одну женщину. Когда они были одни, когда ее голова уютно располагалась на его плече, а он обнимал ее за талию, Монти мог говорить о своей любви хорошо и даже красноречиво. Но как только он начинал излагать всю эту чепуху на бумаге – вот тут начинались проблемы. Он завидовал парням вроде Амброза Теннисона, кузена Гертруды. Амброз писал романы, и подобное письмо для него было бы просто мелочью. Да, Амброз Теннисон вероятно уже бы закончил страниц восемь и в настоящий момент заклеивал конверт. Тем не менее, и это не подвергалось сомнению, он должен хоть что-нибудь отправить сегодняшней почтой. Безусловно и всенепременно. Не считая открыток с видами, последний раз он писал Гертруде целую неделю назад, когда отправил ей тот снимок себя в купальном костюме на Иден Рок. А девушки, он это знал, принимают подобные вещи близко к сердцу.

Пожевав перо, затем оглядевшись вокруг в поисках вдохновения, он решил сдвинуться с мертвой точки при помощи описания пейзажа.

«Отель Манифик», Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Моя дорогая пусечка,

Я пишу эти строки, сидя на террасе отеля. День просто великолепный. Море – синее.

Он остановился, чувствуя, что упустил какую-то деталь. Затем разорвал бумагу и начал снова:

«Отель Манифик», Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Мой драгоценный сладкий Зайчик,

Я пишу эти строки, сидя на террасе отеля. День просто великолепный, и мне так жаль что тебя нет рядом, потому что я по тебе постоянно скучаю. Так скверно думать, что когда я вернусь, ты внезапно уедешь в Америку, и я тебя очень долго не увижу. Я очень удручен. Если бы я только знал, как этому помешать.

Эта терраса выходит на площадку для прогулок. Она называется «Круазетт», вроде «Крестик» - даже не знаю почему. Глупо, но это именно так. Море - синее. Песок - желтый. Одна или две яхты дрейфуют у берега. Слева - несколько островов, а справа - горы.

Он опять прервался. Монти почувствовал, что все это было великолепно, так же как и пейзаж, но исключительно с точки зрения развлечения.

Продолжи он в том же ключе и можно с таким же успехом послать ей местный путеводитель. Что действительно было необходимо, так это небольшой всплеск, вроде описания каких-нибудь людей. Вся эта полная сплетен чепуха, которую так любят девушки. Он снова огляделся вокруг и снова получил порцию вдохновения.

Тучный мужчина только что зашел на террасу в компании худенькой девушки.

Монти знал этого мужчину как зрительно, так и понаслышке. Айвор Луэллин, Президент Голливудской Корпорации «Суперба - Луэллин Моушн Пикчэ», был личностью достойной того, чтобы быть упомянутой в любом письме. Монти продолжил:

- В это время людей здесь не очень много, так как по утрам большинство парней играют в теннис или ходят в Антиб купаться.

Однако на горизонте только что появилась птица, о которой ты, возможно, слышала – Айвор Луэллин, парень из киноиндустрии.

Если же ты не слышала о нем ничего, то, по крайней мере, смотрела большинство его картин. Тот фильм, на который мы ходили в последний день в Лондоне, был его. Он назывался…ну, я забыл, как он назывался, но там были бандиты… и Лотус Блоссом играла девушку, влюбленную в молодого репортера.

Он расположился за столиком неподалеку и разговаривает с особой женского пола.

Монти снова остановился. Перечитывая то, что уже написал, он понял, что размышляет о том, а нужно ли это было в принципе. Чепуха полная сплетен была хороша, но насколько было мудро ворошить старые грехи?

Упоминание Лотус Блоссом… случайно намекало, он припомнил, на его искреннее восхищение этой Мисс. В тот раз Гертруда так недвусмысленно сощурила глаза, что ему стоило двух чашек чая и тарелки фантастических пирожных в Ритце, чтобы вернуть ее в нормальное состояние.

Слегка вздохнув, он переписал письмо, оставив пейзаж, но опустив описание людей.

Затем его осенило, что если бы в следующем абзаце он сделал главным героем ее отца, это был бы своеобразный акт вежливости, и тот, вероятно, был бы очень признателен.

Монти не нравился ее отец. Более того он считал его старой упрямой деревенщиной, но бывают моменты, когда ради вежливости можно наступить на горло своим личным предубеждениям.

Находясь здесь, под этим превосходным солнцем, я обнаружил, что часто вспоминаю твоего дорогого славного отца. Как он? (Скажи ему, что я спрашивал. Ладно?) Надеюсь, что у него не было больше проблем с…

Монти с задумчивым выражением откинулся назад. Он натолкнулся на препятствие и уже пожалел, что не оставил в покое этого дорогого славного отца. Недуг, от которого страдал Мистер Баттервик, был болезненным и надоедливым заболеванием ишиалгия, а Монти не имел ни малейшего представления, как это пишется.

(1) - Ээ, официант. (фр.)

- Месье? (фр.)

-Ээ, официант, у вас есть пятно чернил и штука бумаги, ну, знаете, записка…бумага, ну и конверт.. и перо? (искаженный французский)

-Да, месье. (фр.)

(2) -Вот, сэр. (фр.)

По лицу молодого англичанина, сидевшего на террасе отеля «Маньифик» в Каннах, по гримасе, которую он исподволь скорчил – хитроватой и униженной одновременно, точно у поджавшей хвост собаки, нетрудно было догадаться – человек намерен заговорить по-французски. Среди напутственных слов, какими Гертруда Баттервик провожала в отпуск Монти Бодкина, было и пожелание – на Ривьере он обязательно должен упражняться во французском. А желания Гертруды выполнялись беспрекословно. И потому, чувствуя, как у него сейчас засвербит в носу, Монти произнес:

- Э… гарсон.

- М'сьё?

- Э… гарсон, ля пети де тушь, ля папье… ля папье де нот, ля депеш, ля стило, силвуплей.

- Бьен, м'сьё.

Не выдержав умственного напряжения, Монти съехал на родную речь.

- Хочу послать письмо, - произнес он, и, по свойственной всем влюбленным склонности изливать душу первому встречному, вероятно, добавил бы: «самой прекрасной девушке на свете», если б официант, точно заправский сеттер, не умчался вприпрыжку, чтобы тут же вернуться со всем необходимым.

- В'ля, сэр! Зере ю аре, сэр, - сказал официант. Невеста, оставшаяся в Париже, утверждала – на Ривьере он обязательно должен упражняться в английском. – Иинк-пэн-пипи-анвлёп-анда лиддл оф блуди-пипи*.

- А, мерси, - одобрил Монти расторопность официанта. – Спасибо. Вери гуд.

- Вери гуд, м'сьё, - отозвался официант.

Как только он ушел, Монти, не теряя времени, придвинул к себе листы бумаги, взял перо и окунул в чернила. Все готово – можно приступать. Но тут-то и вышла заминка, как нередко случалось, когда он садился за письмо любимой девушке. Монти замер в нерешительности.

Эпистолярный жанр не был его стихией, и это всегда злило Монти. Гертруду Баттервик он боготворил, как ни один мужчина до него не боготворил женщину. Когда он обнимал ее за талию где-нибудь в укромном месте, а голова девушки покоилась у него на плече, то мог говорить о любви легко и красиво. Но как найти нужные слова, когда в руках - листок бумаги? То ли дело кузен Гертруды Амброз Теннисон, романист. Для него управиться с таким письмом – все равно, что сигару выкурить. У Амброза Теннисона вышло бы страниц восемь – не меньше, и сейчас он, наверное, уже заклеивал бы конверт.

Но, как ни крути, а что-то отправить сегодня просто необходимо. Последняя весточка от него, которую получила Гертруда – открытки с видами не в счет – то самое письмо, куда он вложил свое фото в купальном костюме на скале Эден-Рок. С тех пор прошла целая неделя, а девушки, как известно, на подобное молчание реагируют болезненно.

В поисках вдохновения Монти мусолил перо, глядел по сторонам и, наконец, решил, что начнет с описания местных красот, а там, глядишь, и слова найдутся.

Отель «Маньифик», Канны,

Франция, деп. Приморские Альпы.

Моя маленькая проказница,

Пишу тебе на террасе перед отелем. Погода отличная. Море голубое…

Тут он остановился, сообразив, что фокус не вышел, разорвал листок и начал снова.

Отель «Маньифик», Канны,

Франция, деп. Приморские Альпы.

Зайка моя ненаглядная,

Пишу тебе на террасе перед отелем. Погода отличная, и как жаль, что тебя здесь нет, потому что мне так тебя не хватает, и даже подумать страшно, что к моему возвращению ты умотаешь в Америку, и я тебя увижу, черт знает, когда. Как я это вынесу – без понятия.

Терраса выходит на бульвар. Круазетт** называется, почему – не знаю. Французы, что с них возьмешь. Море голубое. Песок желтый. На рейде маячит пара яхт. Налево от меня какие-то острова, направо – горы.

Тут он вновь остановился – для одного письма красот явно хватало с избытком. Чем так продолжать, проще выслать пару рекламных проспектов. Срочно требовалось найти что-то будоражащее воображение. Какие-нибудь сплетни – их так любят девушки. Монти вновь огляделся в поисках вдохновения, и оно опять не подкачало.

Как раз в эту минуту на террасе показались двое – толстяк в сопровождении хрупкой девицы. Толстяка Монти уже видел и кое-что знал о нем. Ивор Луэллин, президент голливудской кинокомпании «Суперба-Луэллин», вполне заслуживал того, чтобы ему посвятили в письме целый абзац.

Сейчас в отеле ни души – по утрам народ играет в теннис или закатывает на пляж в Антибе. Но вот на горизонте появился один тип, о котором ты могла слышать – Ивор Луэллин из Голливуда.

Если даже ты о нем не слышала, то наверняка видела уйму фильмов, которые он снял. Тот, что мы смотрели перед моим отъездом из Лондона – один из них; он еще назывался… ну, я не помню, как он назывался, но там были гангстеры, а Лотус Бутонн играла девчонку, полюбившую молодого журналиста.

И вот он собственной персоной бросил якорь за соседним столиком и сейчас треплется с подружкой.

Тут Монти вновь охватили сомнения, и он отложил перо. Сплетни сплетнями, но так ли уж необходимо ворошить прошлое? Эта Лотус Бутонн…. В тот раз он имел неосторожность слишком явно восторгаться мисс Бутонн, Гертруда скуксилась и лишь после двух порций чая с пирожными в отеле «Риц» сменила гнев на милость.

С легким вздохом Монти взял новый лист и перенес на него описание красот. Люди остались за бортом. Затем его осенило – а что, если уделить ненадолго внимание отцу девушки? Это будет проявлением вежливости, это любому понравится. Вообще-то, ее отца он недолюбливал, считал тупоголовым старым боровом; порой, однако, следует раздавить в душе неприязнь.

Я сижу здесь, загораю; солнце сегодня - первый класс, а на душе неспокойно – как поживает твой милый папочка? Скажешь ему, что я о нем спрашивал, лады? Надеюсь, его больше не беспокоит…

Тут Монти откинулся на спинку и в задумчивости наморщил лоб. Новая заморочка! И зачем он только вспомнил ее милого папочку? Дело в том, что мистер Баттервик страдал от ишиалгии – недуга мучительного и досадного, а Монти не имел ни малейшего понятия, как пишется это слово.

___________

*(сильн. искаж. англ.) Прошу вас, сэр, чернила, перо, бумага, конверт и промокашка.

**croisette (фр.) – крестик.

Лицо молодого человека, сидевшего на террасе каннского отеля «Манифик», приняло выражение стыдливой неловкости и испуга, как это бывает, когда англичанин собирается заговорить по-французски. Перед отъездом Монти Бодкина на Ривьеру Гертруда Баттервик убедила его, что на отдыхе он непременно должен практиковаться во французском. А слово Гертруды было законом. И вот, зная, что сейчас защекочет в носу, он сказал:

- Эй, гарсон.

- Да, мсье?

- Гарсон, у вас есть капля чернил и кусок бумаги – бумага для записей, вы знаете, и... конверт и... перо?

- Хорошо, мсье.

Нет, это невыносимо. Монти перешел на родной язык.

- Я хочу написать письмо, - сказал он. И, как всякий влюбленный, спешащий поведать о своих чувствах всему миру, он возможно добавил бы "самой прекрасной девушке на земле", но официант с резвостью гончей уже умчался исполнять заказ и через несколько мгновений стоял перед ним с добытыми предметами.

- Вот, сир! Пожалуйста, сир, - сказал официант. У него в Париже была невеста, которая велела ему на Ривьере обязательно практиковаться в английском. – Шерниль, перро, бюмаж, конверрт и шють-шють промокаш.

- Ах, мерси, - сказал Монти, довольный такой прытью. – Благодарю. Прекрасно-с.

- Прекрасно-с, месье, - сказал официант.

Оставшись один, Монти не теряя времени разложил на столе бумагу, взял перо и обмакнул его в чернила. Ну что ж, приступим. Но тут, а с ним такое часто случалось, когда он принимался за письмо возлюбленной, возникла тягостная пауза. Он застыл, думая с чего начать.

Эпистолярные сочинения давались ему не сразу, и это всегда его раздражало. Монти боготворил Гертруду Баттервик так, как ни один мужчина не боготворил женщину. Когда они оставались наедине, и он, обнимая за талию прильнувшую к его плечу девушку, говорил ей о своей любви, речь его лилась легко и красиво. Но на бумаге... выжать из себя первые строчки стоило ему невероятных усилий. Он завидовал кузену Гертруды, Амброзу Теннисону. Амброз был писателем-романистом, и подобное письмо было бы для него парой пустяков. Амброз бы исписал уже десяток листов и теперь заклеивал бы конверт.

Однако ясно было одно. Он непременно должен хоть что-то отослать с сегодняшней почтой. Не считая открыток, последнее письмо Гертруде он отправил уже неделю назад вместе с фотографией, на которой был запечатлен в купальном костюме на Иден Рок. Насколько он знал, девушкам такой жест говорил о многом.

Покусывая перо и осматриваясь вокруг в поисках вдохновения, он решил, что начать надо с описания пейзажа.

"Отель "Манифик", Канны

Франция, Приморские Альпы

Цыпа, моя, дрипа!

Пишу тебе, сидя на террасе отеля. День выдался прекрасный. Море синее..."

Он остановился: ну вот, уже успел все испортить. Разорвал лист и начал заново:

"Отель "Манифик", Канны

Франция, Приморские Альпы

Зайка моя, драгоценная и желанная!

Пишу тебе, сидя на террасе отеля. День выдался прекрасный. Если бы ты только была сейчас рядом! Я скучаю по тебе день и ночь и с ужасом думаю, что вернусь домой, а ты уже умчалась в Америку. И увижу я тебя лет через сто. Убей Бог, не знаю, как это переживу.

Терраса эта выходит на набережную. Называется она Круазетт - почему, не знаю. Смех, да и только. Синее море, желтый песочек ... Яхточки шныряют. Слева парочка островов, справа горы."

Он вновь остановился, понимая, что здесь нужно поставить точку, иначе пейзаж потеряет свою развлекательную ценность. А если и дальше говорить о природе, то с таким же успехом можно послать ей путеводитель по местным достопримечательностям. Теперь же нужно было обратиться к человеческой природе. Что-нибудь из частной жизни знаменитостей, девушки это очень любят. Он опять посмотрел по сторонам, и вдохновение не заставило себя ждать.

На террасу как раз вышел полный мужчина в сопровождении стройной девушки. Монти узнал толстяка: известная личность, к тому же вполне достойная упоминания в письме. Айвор Левеллин, президент голливудской кинокомпании "Суперба-Левеллин".

Он продолжал:

"В это время дня людей вокруг мало, так как по утрам многие играют в теннис или едут купаться на Антибы. Но вот на горизонте появилась важная птица, ты о нем, возможно, слышала - Айвор Левеллин, киношник. А если не слышала, так видела его картины. Мы с тобой еще смотрели его фильм в Лондоне в день моего отъезда. Назывался он... ну, названия я не помню, там еще были гангстеры, а Лотос Блоссом играла девушку, влюбленную в репортера. Он сел за столик недалеко от меня и беседует с дамой."

Монти опять остановился. Перечитав письмо, он засомневался: все ли получилось хорошо. Рассказ о знаменитостях удался на славу, но стоило ли вот так ворошить хорошо забытое прошлое? Зачем написал о Лотос Блоссом? Как раз в тот день, помнится, он открыто восхищался мисс Блоссом, чем вызвал недовольство Гертруды: ее глаза-буравчики так и сверлили Монти. Пришлось повести ее в "Ритц", и после двух чашечек чая и тарелочки изысканных пирожных взгляд ее смягчился.

Вздохнув, он принялся все переписывать, пейзаж решил оставить, а частную историю опустил. И тут он подумал, как будет мило с его стороны уделить немного внимания отцу Гертруды, ей это должно понравиться. На самом деле, папашу ее он не любил и считал тупоголовым болваном, но бывают такие моменты, когда, любезности ради, можно и поступиться своим мнением.

"Сижу я здесь на солнышке, и все думаю о твоем старичке-отце. Как он? (Скажи ему, что я справлялся о нем, хорошо?) Надеюсь, что его больше не беспокоит..."

Монти откинулся на стуле и нахмурился. Вот закавыка-то! И сдался ему этот папаша, не надо было его трогать. Дело в том, что мистер Баттервик страдал ишиасом, недугом, причиняющим неудобство и боль, а Монти не имел ни малейшего представления, как писать это слово.

Лицо молодого человека, расположившегося на террасе отеля «Манифик», в Каннах, невольно приобрело слегка стыдливое выражение, то самое неуверенно-стыдливое выражение, которое обычно свидетельствует о намерении англичанина заговорить по-французски. Среди всего прочего, внушаемого Гертрудой Баттервик Монти Бодкину, уезжавшему в эти каникулы на Ривьеру, было: ни в коем случае не забывать практиковаться во французском; а слово Гертруды – закон. Посему теперь, хотя Монти и знал наверняка, что из-за этого у него будет жутко чесаться нос, тем не менее, позвал.

- Er, garcon1.

- M'sieur?2

- Er, garcon, esker-vous avez un spot de l'encre et une piece de papier - note-papier, vous savez et une enveloppe et une plume? 3

- Ben, m'sieur4.

Зуд оказался совсем уж нетерпимым. И Монти вновь перешел на родной язык.

-Я хочу написать письмо, - объяснил он. И уже, как и все влюбленные, стремящиеся поделиться своими романтическими чувствами с целым миром, хотел добавить: «самой чудесной девушке на свете»; но не успел, поскольку официант, словно послушный охотничий пес, уже умчался, чтобы спустя пару минут вернуться с письменным прибором и бумагой.

-Via5, сэр. Вот, пжалуста, - услужливо сказал официант. Его невеста, живущая в Париже, потребовала ни в коем случае не забывать во время своего пребывания на Ривьере практиковаться в английском. – Чёрнила…. Бук… бумажный канверт и несклько листов белай бумаги.

-О, merci6! – поблагодарил Монти, довольный расторопностью официанта. – Все замечательно. Спасибо.

-Пожалуйста, m’sieur - отозвался официант.

Оставшись один, Монти Бодкин незамедлительно разложил на столе бумагу, взял ручку, окунул в чернила. Хорошо окунул, основательно. Однако тут же, что часто с ним случалось, когда он садился писать письмо любимой девушке, растерялся. С чего же начать?

Собственное неумение писать письма всегда его раздражало. Монти Бодкин обожал Гертруду Баттервик так, как никогда прежде, ни один мужчина не обожал женщину. Стоя возле нее, обнимая ее за талию, в то время когда она льнула головкой к его плечу, он мог говорить о своих чувствах весьма и весьма красноречиво. Но почему-то всегда возникали престранные трудности, едва он задавался целью перенести всю эту романтическую чепуху на бумагу. Монти завидовал таким парням, как кузен Гертруды Амброуз Теннисон. Амброуз – писатель-романист,и для него сочинить письмо, наподобие этого – раз плюнуть. Теннисон теперь накатал бы уже листов восемь и заклеивал конверт.

Впрочем, одно – очевидно. Совершенно необходимо отправить хоть что-то с сегодняшней почтой. Не считая открыток, последний раз он писал Гертруде ровно неделю назад, когда послал ей то фото, на котором он запечатлен в купальном костюме на Иден Рок. А подобные подарки, как ему было известно, не могут не растрогать девушку.

Пожевывая кончик ручки, и оглядываясь по сторонам в поисках вдохновения, Монти Бодкин решил вставить в письмо описание местных красот:

**********

Отель «Манифик»

Канны, Франция

Моя милая старушка.

Я пишу тебе это письмо, сидя под открытым небом, на террасе отеля. День чудесный. Море синее…

**********

Но, почувствовав, что письму не достает чего-то особенного, остановился. Разорвал лист и начал заново:

**********

Отель «Манифик»

Канны, Франция

Мой любимый крольчонок.

Я пишу это письмо, сидя под открытым небом, на террасе отеля. Денек чудесный, но мне так жаль, что тебя нет рядом, потому как я очень скучаю по тебе и чертовски скверно думать, что когда я вернусь, ты к тому времени уже укатишь в Америку, и мы не увидимся с тобой еще целую вечность. Будь я проклят, если знаю, как дожить до нашей встречи….

С террасы открывается вид на дорожку, где гуляют отдыхающие. Не имею понятия почему, но здесь ее называют Кроссет Глупо, конечно, но с этим ничего не поделаешь. Море тут синее, песок желтый. Одна или две яхту снуют туда-сюда. Слева - парочка островов, справа – несколько гор.

**********

Снова не то. Монти показалось, что написанное гораздо более сгодиться для сценария какого-нибудь фильма. Чем продолжать в подобном духе, лучше сразу послать Гертруде местный путеводитель! Надо бы разбавить письмо чем-нибудь интересным. Например, рассказать о местной публике. Девицы любят посплетничать. Монти в очередной раз оглянулся, и его опять посетило вдохновение.

На террасу, в сопровождении стройной девушки, вышел некий толстый субъект. Монти знал его не только в лицо. Вошедший - человек известный, а личности, подобные ему стоят того, чтобы посвятить им пару строк, в чьем бы то ни было письме. Айвор Луэлин, президент голливудской киностудии Суперба-Луэлин Корпорейшн.

Монти взялся за перо:

**********

В это время народу тут не много, поскольку большинство парней по утрам играют в теннис или едут искупнуться в Антиб. Впрочем, на горизонте показался один тип, о котором ты, наверное, слышала - Айвор Луэлин, известная в киномире личность.

Хотя, даже если ты и не слыхала о нем, то посмотрела множество его фильмов. Та вещь, которую мы ходили смотреть накануне моего отъезда из Лондона, как раз одна из его фильмишек, называется…. Ну, в общем, я забыл ее называние, но там еще были гангстеры, а Лотус Блоссом играла девушку, влюбленную в репортера.

Он примостился неподалеку от меня, за соседним столиком и болтает с какой-то девицей.

**********

И вновь споткнулся. Перечитав написанное, он задался вопросом: а, в конце концов, так ли необходимо писать об этом. Пересказать местные сплетни – идея хорошая, но разумно ли ворошить давно забытое прошлое, как то, о чем он написал. В смысле, упоминать Лотус Блоссом…. Монти припомнился случай, когда его открытое восхищение мисс Блоссом стало причиной косых взглядов Гертруды, и только две чашки чая и тарелочка восхитительных пирожных в отеле Ритц вернули ее в доброе расположение духа.

С легким вздохом, он вновь принялся переписывать письмо, сохраняя рассказ о местных красотах и отбрасывая все, касающееся постояльцев отеля. Вдруг его неожиданно посетила мысль: неплохо бы проявить любезность, которую уж наверняка оценят, а именно – словно невзначай справиться о ее отце. Пусть, на самом деле, Монти Бодкин не питал добрых чувств к мистеру Баттервику, этому упрямому старому олуху, но в жизни бывают моменты, когда человеку лучше не вспоминать о своих симпатиях – антипатиях.

**********

Сидя здесь, под теплыми солнечными лучами, я обнаружил, что много думаю о твоем отце. Как он? (Скажи ему, что я спрашивал, хорошо?). Надеюсь, его больше не беспокоит….

**********

Нахмурившись, Монти откинулся на спинку стула. Возникла проблема. Теперь ему хотелось оставить ее дорого старенького папочку в покое. Дело в том, что недуг, от которого страдал мистер Баттервик, назывался «ишиас», и Монти не имел никакого, даже самого смутного, представления, как правильно написать это слово.

______________________________________________________________________

1Официант (фр.)

2Месье (фр.)

3Официант, могу просить я вас принести мне чернила и лист бумаги, - писчей бумаги, а так же конверт и ручку. ( иск. фр)

4Хорошо месье (фр).

5Здесь: минутку (фр)

6 Спасибо (фр.)

Лицо молодого человека, сидящего за столиком на веранде отеля «Манифик» в Каннах, приняло сконфуженно-пугливое выражение - верный знак того, что англичанин приготовился говорить по-французски. Уезжая в отпуск на Ривьеру, Монти получил от мисс Гертруды Баттервик наказ: пользуясь возможностью, непременно попрактиковать французский. А слово Гертруды – закон. Так что, предчувствуя неприятное щекотание в носу, Монти все же произнес:

- Мм, гарсён!

- Мсье?

- Мм, гарсён, эске ву аве ун спот де ланкр э ун пис де папье - нот-папье, ву савэ, э ун энвелоп э ун плум?*

- Бьен, мсье.

После пережитого напряжения Монти позволил себе расслабиться.

- Я хочу написать письмо, - пояснил он уже по-английски, и, вполне вероятно, что с присущей всем влюбленным откровенностью добавил бы «для самой прекрасной девушки на свете», но официант, получив заказ, уже сорвался с места, словно натасканный ретривер. Зато через пару мгновений у Монти было все необходимое.

- Хиа, сёрр! Зиа ю а, сёрр, - решил сделать над собой ответное усилие официант. В Париже у него была невеста, настоятельно рекомендовавшая воспользоваться работой на Ривьере, чтобы попрактиковать английский. – Энк – пэн –пиппэ - энвелоп – энд э лидл бит ов блоддин-пиппэ**.

- О, мерси, - не остался в долгу Монти, которому пришлись по душе старания гарсона. – Спасибо, как раз то, что нужно.

- То, что нужно, мсье, - эхом отозвался официант.

Оставшись один, Монти, не теряя времени, поудобнее расположил перед собой чистый лист бумаги, взял ручку и обмакнул перо в чернила. Прекрасно, приступим. Но не тут-то было! В этом месте, как всегда, произошла неловкая заминка. Ручка повисла в воздухе, не зная, с чего начать любовное послание.

Как же Монти было досадно за свою косноязычность! Он ведь боготворил Гертруду Баттервик так, как ни один мужчина не боготворил женщину за всю историю человечества! Когда они были рядом, ее головка лежала у него на плече, а его рука обвивала ее стан, Монти с легкостью подыскивал нужные слова и складывал их в красноречивые фразы. Но записать все то же самое на бумаге означало для Монти настоящую головную боль. Поэтому он завидовал Амброзу Теннисону, двоюродному брату Гертруды! Амброз был писателем, и для него сочинить письмо к любимой девушке было бы пустяковым делом. Будь Амброз на месте Монти, он бы давно исписал восемь страниц и сейчас уже слюнявил конверт, чтобы запечатать письмо.

Но как ни крути, абсолютно ясно одно: сегодня Монти во что бы то ни стало должен отправить невесте послание. Если забыть о нескольких открытках с живописными видами, он послал Гертруде всего лишь один свой снимок в купальном костюме на Иден Рок. С тех пор минула уже целая неделя, а девушки, как было известно Монти, в таких случаях начинают нервничать.

Покусывая ручку и глядя по сторонам в поисках вдохновения, Монти решил, что в качестве предисловия вполне сгодится описание пейзажа.

«Отель «Манифик», Канны,

Франция, Лазурное побережье

Моя милая Ягодка,

Я пишу эти строки, сидя на террасе возле отеля. День стоит чудный. Синее море ...»

Монти остановило ощущение, что он упустил из виду чрезвычайно важную подробность. Порвав лист, он начал заново:

«Отель «Манифик», Канны,

Франция, Лазурное побережье.

Моя драгоценная Заинька,

Я пишу тебе эти строки, сидя на веранде возле отеля. День стоит чудный, и мне бы так хотелось, чтобы ты была рядом, потому что я тоскую по тебе беспрестанно, и мне совершенно невыносимо думать, что когда я вернусь, ты уже упорхнешь в Америку, и мы целую вечность не увидимся. Уму не постижимо, как я это вынесу.

Веранда, где я сейчас сижу, выходит на эспланаду, но здесь говорят «Круазет»*** - уж не знаю почему. Глупо, но уж так сложилось. Море - синее. Песок - желтый. Одна или две яхты маячат неподалеку. Слева есть парочка островов, справа – какие-то горы».

Монти снова остановился. Пожалуй, с пейзажными зарисовками пора закругляться, не то вместо письма выйдет путеводитель. Теперь самое время для занимательных фактов – девушки ведь жить не могут без сплетен. Монти опять огляделся по сторонам, и на него опять снизошло вдохновение.

На веранде только что появился толстый мужчина в сопровождении стройной девушки. Монти знал наглядно этого толстяка и кое-что слышал о нем: его имя заслуживало упоминания в отдельном абзаце любого письма: Айвор Луэллин, президент кинокорпорации Суперба-Луэллин.

И Монти продолжил:

«В это время дня здесь довольно безлюдно, поскольку по утрам у нас почти все уходят играть в теннис или уезжают купаться на Антибы. Однако же вот на горизонте появилась птичка, о которой Вы, возможно, слышали, - Айвор Луэллин, один из воротил кинобизнеса.

Даже если Вы о нем не слышали, то непременно видели несколько его картин. Накануне моего отъезда из Лондона мы с Вами ходили как раз на один из его фильмов, он назывался... нет, не припоминаю названия, но там были бандиты, а роль девушки, влюбленной в молодого журналиста, играла Лотос Блоссом.

Так вот, Луэллин бросил якорь за столиком неподалеку, и сейчас разговаривает с молоденькой девушкой».

Монти снова остановился. Перечитав написанное, он засомневался, стоило ли все это писать. Сплетни это, конечно, хорошо, но благоразумно ли вот так ворошить прошлое? Это упоминание невзначай о Лотос Блоссом... он вспомнил, как перекосилось личико Гертруды в ответ на его откровенное восхищение Мисс Блоссом, и что только после двух чашек чая и дюжины мини-пирожных в ресторане отеля Ритц удалось вернуть благосклонность Гертруды.

Вздохнув, Монти переписал все заново, оставив пейзаж и опустив занимательные факты. Тут его внезапно осенило, что было бы очень любезно с его стороны вставить в письмо несколько слов об отце Гертруды - этот жест наверняка был бы оценен по достоинству. Никаких нежных чувств к родителю своей невесты Монти не испытывал, и, откровенно говоря, считал папашу старым тупоголовым свинтусом, но знал, что в некоторых случаях вежливее оставить личное мнение при себе.

«Сидя здесь на солнышке, я все чаще вспоминаю твоего дорогого папашу. Как он поживает? (обязательно передай ему, что я спрашивал). Надеюсь, его больше не мучают приступы...

Монти откинулся на спинку стула, задумчиво нахмурив брови. Надо же было так вляпаться! Зачем он вообще заикнулся о папаше! Старый Баттервик страдал от недуга, который причинял ему периодические изнуряющие боли, и назывался «ишиас», а Монти понятия не имел, как это пишется.

*- Официант, есть ли у вас немножко чернил и бумаги, - бумага для записей, и еще один конверт и ручка? (франц.)

**- Вот, сэр! Пожалуйста, сэр! – Чернила, ручка, бумага, конверт, и немного бумаги для записей. (англ. с франц. произношением)

*** Круазет - франц. Croisette - маленький перекресток

Лицо молодого англичанина, сидящего на террасе отеля «Магнифик» в Каннах, вдруг приняло жалкое, сконфуженное выражение…. Он собирался заговорить на французском. Перед отъездом Монти Бодкина на Ривьеру Гертруда Баттервик настаивала: на отдыхе он обязательно должен практиковать свой французский, а слово Гертруды было законом. И вот теперь, зная, что ему придется гундосить, Монти тем не менее решился: - Э-э-э, гарсон….

-Да, месье?

-Э…. гарсон, еске ву аве чернила э бумага? Бумага для заметок, вы знаете ….. и конверт и перо?

-Хорошо, месье, - судя по акценту официант был родом из Прованса.

Все-таки французский давался Монти с трудом. Он перешел обратно на родной язык.

- Я хочу написать письмо, - сказал он. И, как все влюбленные, готовые рассказать целому миру о своих чувствах, хотел добавить, - самой прекрасной девушке на земле, - но официант проявил резвость охотничьего пса и уже через несколько мгновений вернулся с письменными принадлежностями.

- Вуаля, сэр! – И добавил на ломаном английском, - Вот. Чернила. Ручка. Бумага. Он был помолвлен с парижанкой, которая велела ему обязательно практиковать английский на Ривьере.

-О, мерси, - ответил Монти, польщенный такой расторопностью. – Спасибо. Превосходно.

- Порядок, месье.

Оставшись один, Монти незамедлительно разложил бумагу на столе, взял перо, обмакнул его в чернила... До этого момента все шло как по маслу. Но тут случилась заминка, которая так часто возникала, когда он начинал писать любимой. Монти задумался...

Как же его всегда угнетало это неумение писать письма! Он благоговел перед Гертрудой Баттервик так, как не благоговел ни один мужчина перед женщиной. Когда влюбленные оставались наедине, и его рука обвивала ее талию, а ее голова покоилась на его плече, Монти мог говорить о своей любви выразительно и вдохновенно. Но молодой человек всегда испытывал невероятные трудности с выражением своих чувств на бумаге. Он завидовал парням типа кузена Гертруды Амброса Тениссона. Амброс писал романы, и письмо подобное этому было бы для него сущей ерундой. Амброс Тениссон наверняка бы уже настрочил кучу листов и заклеивал конверт.

Тем не менее, одно было ясно: он однозначно должен отправить письмо сегодня. Если не считать открыток, последний раз он писал Гертруде целую неделю назад, когда послал ей свой снимок в купальном костюме на Эден Рок. А девушки - он знал - всегда очень ревностно относятся к подобным штукам.

Мусоля ручку и озираясь в поисках вдохновения, он решил начать с описания окружающих видов.

«Отель «Магнифик», Канны. Франция. Лазурный берег.

Моя дорогая пампушечка,

Пишу тебе, сидя на террасе отеля. Чудесный день. Море голубое…..»

Он остановился, понимая, что чего-то не хватает. Порвав написанное, Монти начал заново:

«Отель Магнифик, Канны. Франция. Лазурный берег.

Мой драгоценный зайчонок,

Пишу тебе, сидя на террасе отеля. Чудесный день. Как бы я хотел, чтобы ты была рядом. Я скучаю по тебе и терзаюсь от мысли, что по моему возвращению ты отправишься в Америку, и мы будем в долгой разлуке. Я схожу с ума, думая об этом.

С террасы открывается вид на набережную. Непонятно, почему она называется Круазетт. Глупо, но именно так. Море голубое. Песок желтый. Несколько яхт маячат на горизонте. Слева острова, справа горы.»

На террасе появился толстяк в сопровождении стройной девушки. Монти встречал его раньше и был наслышан о его репутации. Об этом субъекте стоило написать. Айвор Лльюэллин, президент кинокомпании «Суперба-Лльюэллин» в Голливуде.

Монти подытожил:

« В это время дня здесь мало людей, так как многие играют утром в теннис или уезжают на Антибские пляжи. Однако, только что на горизонте появилась птица, которую ты должна знать. Айвор Лльюэллин – киномагнат.

Если ты не слышала о нем, то, наверняка, видела многие его картины. Помнишь, фильм, который мы смотрели перед моим отъездом в Лондон? Название…. Не могу вспомнить точно название, картина о гангстерах и девушке по имени Лотус Блоссом, влюбленной в репортера.

Так вот, он устроился за соседним столиком и беседует с девушкой.»

Монти опять сделал паузу. Перечитав написанное, он задумался, а надо ли писать об этом? Слухи, сплетни….все это, конечно, прекрасно, но стоит ли напоминать Гертруде о давно забытом прошлом? Упоминание о Лотус Блоссом. … он вспомнил, что тогда его открытое восхищение мисс Блоссом вызвало ревнивый блеск в глазах Гертруды, и только две чашки чая и тарелка восхитительных пирожных в «Ритце» вернули ей благожелательное расположение духа.

Вздохнув, он продолжил описывать окружающие виды, избегая проявления какой-либо заинтересованности со своей стороны. Вдруг ему пришло в голову, что будет благородно, и, вероятно, приятно Гертруде, если он упомянет в письме ее отца, которого Монти терпеть не мог и считал старым упрямым ослом. Впрочем, иногда стоит опустить личную неприязнь.

«Наслаждаясь этим чудесным солнцем, я подумал о твоем любимом старике отце. Как он поживает? (передай ему, что я интересовался) Я надеюсь, его больше не беспокоит….»

Монти откинулся в задумчивости, соображая. Он уже пожалел, что упомянул о любимом старике отце, так как недугом, от которого страдал мистер Баттервик, был болезненный и надоедливый ишиас, и он понятия не имел, как правильно пишется это слово.

В черты лица молодого человека, который сидел на террасе отеля «Манифик» в Каннах, закралось выражение стыда и вины, означающее, что англичанин вот-вот заговорит по-французски. Один из пунктов, которые Гертруда Баттервик внушала Монти Бодкину накануне его поездки на Ривьеру, гласил, что он непременно должен совершенствовать французский язык, а слово Гертруды было законом.

И вот теперь, точно зная, что язык у него сломается, он начал:

- Эээ, гарсон.

- Мсье?

- Эээ, гарсон, эскер вуа ун капельку чернил ет ун кусочек бумаги – писчей бумаги, вузаве – ет ун конвертикь е тун пьеро.

- Бьен, мсье.

Напряжение давило, и он вернулся в стихию родного языка.

- Я хочу написать письмо, - произнёс он. И, как все влюбленные, желая поделиться своим романтическим настроением со всем миром, Монти, верно, добавил бы «самой милой девушке на свете», но официант подобно охотничьему псу уже понёсся в даль, чтобы через несколько секунд вернуться с добычей.

- Вуаля, сэрр. Вот тут всё есть, сэрр, - ответил он. В Париже у него была невеста, которая настаивала на том, что на Ривьере он должен совершенствовать английский язык. – Чернила – перо – коунверт – и маленький куссок бумаги.

- О, мерси, - ответил Монти, приятно удивлённый своими способностями. – Спасибо. О’кей.

- О’кей, месье, - подхватил официант.

Оставшись один, Монти, не теряя ни минуты, расправил бумагу на столе, взял перо и окунул его в чернила. Так, до этого всё шло хорошо. И вот теперь, как это часто случалось, когда Монти писал любимой девушке, наступило томительное ожидание. Он застыл, размышляя над тем, с чего начать.

Монти всегда раздражала собственная беспомощность в написании писем. Он боготворил Гертруду Баттервик как ни один мужчина до него не боготворил женщину. Наедине с ней, обняв её талию, чувствуя её голову на плече, он мог говорить о своей любви долго и красноречиво. Но, перенося подобные речи на бумагу, он испытывал небывалые трудности. Бодкин завидовал типам вроде кузена Гертруды Амброуза Теннисона. Амброуз был писателем и с подобным письмом он справился бы без труда. Теннисон, наверное, уже сложил бы восемь листов своей писанины и облизывал конверт.

Как бы то ни было, но кое-что Монти знал определённо. Сегодня он непременно должен отправить что-нибудь с почтой. Если не считать открыток с видами природы, последний раз он писал Гертруде целую неделю назад, когда посылал ей свой снимок, на котором он стоял в купальном костюме у отеля «Эден рок». А девушки, он знал, принимают подобное невнимание близко к сердцу.

Покусывая кончик ручки и оглядываясь по сторонам в поисках вдохновения, он решил прыгнуть в омут письма с описания здешних пейзажей.

«Отель «Манифик», Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Моя обожаемая старушенция,

Пишу тебе с террасы отеля. Чудный день. Море синее...»

Он остановился, понимая, что упускает самое важное, порвал лист и начал снова:

«Отель «Манифик», Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Крольчишка моих снов,

Пишу тебе с террасы отеля. День чудный и я так хочу, чтобы ты была со мной, потому что мне всё это время тебя не хватает, и ужасно глупо думать, что когда я вернусь, ты уже уедешь в Америку, и я не увижу тебя ещё очень долго. И будь я проклят, если знаю, как вынести это.

Эта терраса выходит на эспланаду, которую они зовут Круазет – крестик – и я понятия не имею почему. Нелепо, но это действительно так. Море синее. Песок жёлтый. Из стороны в сторону болтаются одна-две яхты. Слева находятся два острова, справа – горы.»

Он снова замер. Держись он этой колеи дальше, он мог бы с таким же успехом просто отправить ей местный путеводитель. Теперь требовался всплеск интереса к чужой жизни. Все эти сплетни, которые так любят девушки. Он вновь огляделся, и вновь нашёл вдохновение.

Толстый мужчина в компании стройной девушки только что вышел на террасу. Монти знал его по внешности и репутации, и это была личность достойная лишнего абзаца в любом письме. Айвор Льюллин – президент голливудской кинокомпании «Суперба-Льюллин».

Он сделал выводы:

«В это время суток здесь не много народа, большинство по утрам играют в теннис или едут в Антибы покупаться. На горизонте, однако, появилась птица большого полёта, о которой, ты должна была слышать: Айвор Льюллин – парень из киноиндустрии.

Но даже если ты не слышала о нём, то должна была видеть кучу его фильмов. Один из них мы смотрели в мой последний день в Лондоне, тот, который назывался – ну ладно, я зыбыл, как он назывался, но там были гангстеры, и Лотус Блоссом играла девушку, которая любила молодого репортёра.

Льюллин сел за стол неподалёку и что-то говорит какой-то женщине.»

И вновь Монти остановился. Перечитывая то, что написал, он размышлял, а так ли всё хорошо. Сплетни – это, конечно, здорово, но разумно ли вытаскивать на свет мрачное прошлое подобное этому? Это упоминание о Лотус Блоссом... в уже упомянутом случае его открытое восхищение мисс Блоссом привело к тому, что Гертруда надулась и лишь две чашки чая и несколько пирожных в «Ритце» поправили его шаткое положение.

Легонько вздохнув, он снова переписал письмо, держась описаний видов и избегая интереса к чужой жизни. Внезапно ему пришло в голову, что будет вежливым проявить интерес к отцу Гертруды. На самом деле Монти не нравился её отец, Бодкин считал его старым свиноподобным болваном, но время от времени важно из учтивости потакать чужим родственным чувствам.

«Сидя под приятными солнечными лучами, я неожиданно обнаруживаю, что всерьёз озабочен здоровьем твоего милого старичка-папы. Как он? (Скажи ему, я спрашивал, скажешь?). Надеюсь, его больше не беспокоит...»

С озадаченной миной Монти откинулся в кресле. Он споткнулся. Теперь он мечтал вобще не упоминать милого старичка-папу. Мистер Баттервик страдал от болезненного и раздражающего ишиаса, и Монти не имел ни малейшего представления о том, как это пишется.

Письмо никак не клеилось.Он вырвал страницу и принялся все переделывать заново:

«Гостиница «Манифик»,Канны,

Франция

Мой славный мечтательный кролик!

Пишу тебе с гостиничной террасы. Погода здесь замечательная.Но,если бы ты знала ,как мне жаль,что тебя нет рядом со мной.Я совершенно падаю духом при мысли о том,что,когда вернусь,ты уже будешь в Америке,и мы не увидимся целую вечность.Не представляю,как вынести нашу разлуку.

Терраса выходит на эспланаду,которую почему-то называют Круазет.Смешно,правда?Вдали синеет море,желтеет пляж,белеют яхты.Слева виднеется парочка островов,а справа – горы.»

Он задумался.Больше о пейзаже сказать было нечего.Если продолжить в том же духе,то разумнее вместо письма отправить путеводитель по местным достопримечательностям.Здесь невольно напрашивалась какая-нибудь сплетня,ведь они так нравятся девушкам.Он огляделся,и вдохновение не заставило себя долго ждать.

На террасу в сопровождении стройной красотки вышел важный толстяк.Лично знакомы они не были,но слухов о данном индивидуме ходило столько,что их несомненно хватило бы на целый абзац.Айвор Ллуэлен занимал пост президента голливудской корпорации художественных фильмов Суперба-Ллуэлен.

Монти продолжил: «По утрам в гостинице нет почти ни души,так как большинство отдыхающих либо играют в теннис,либо едут купаться в Антибы.Однако,вот на горизонте появилась птица,о которой ты должно быть слышала – это киношник,Айвор Ллуэлен.

Тебе наверняка известны его фильмы.Помнишь тот,что мы видели в Лондоне,как раз перед моим отъездом?Я забыл,как он называется,но,впрочем,это неважно,там ещё рассказывается о гангстерах,а Лотус Блоссом играет девушку,влюбленную в репортера.

Так вот,этот Ллуэлен расселся за одним из соседних столиков и беседует с какой-то дамой.»

Монти прочитал всё ещё раз,и его вновь одолели сомнения.Кто не любит посплетничать?Но вряд ли стоило ворошить прошлое и предаваться воспоминаниям о Лотус Блоссом.Ведь именно из-за его настойчивых восхищений ею в тот день,глаза Гертруды как-то особенно злобно сощурились,и ему пришлось потратиться на пирожные в чайном салоне гостиницы Ритц,чтобы она перестала сердиться.

Он вздохнул и все переписал с самого начала,упомянув о пейзаже ,но ни словом не обмолвившись о сплетнях.Потом ему пришло в голову,что было бы любезно поинтересоваться тем,как поживает её отец,поступок,который обычно не остаётся без внимания.Откровенно говоря, он не любил старика и считал его на редкость упертым боровом,но известно,что иногда просто необходимо забыть о личных предубеждениях.

«В этот солнечный день я с грустью думаю о твоем милом папе.Как он?(Передай ему от меня привет,хорошо?)Надеюсь,что он больше не...»

Нахмурившись,Монти откинулся на спинку кресла.Он совсем запутался.Лучше бы он оставил старика-папашу в покое. Тот страдал от остеохондроза и Монти понятия не имел,как правильно пишется название этой болезни.

Выражение лица молодого человека,сидевшего на терассе гостинницы «Манифик» в Каннах,постепенно становилось все более виновато-пристыженным,верный знак того,что сейчас англичанин будет говорить по-французски.Когда Монти Бодкин отправлялся в отпуск на Лазурный Берег,Гертруда Батервик настойчиво посоветовала ему непременно попрактиковаться в языке и слово Гертруды было для него законом.Поэтому,презрев неминуемость провала,он произнес:

-Официант.

-Месье?

-У ваш надёчса перроу и лысч ппумаки,поныматче канверртч и перроу?

-Да,конечно,месье.

Обессиленный сверхчеловеческим напряжением Монти с радостью продолжил по-английски.

-Видите ли я хочу написать письмо,-сказал он.И готовый,как все влюбленные,делиться своими романтическими переживаниями с первым встречным,он бы наверняка добавил «письмо к самой замечательной девушке на свете»,но юркий,как охотничий пес, официант,уже пропал из виду,чтобы тотчас вернуться со всем необходимым.

-Пожалуйста,месье.Пазалиста,сёрх,-поспешно поправился он,потому что в Париже у него тоже осталась невеста,которая считала,что её жениху следует как можно чаще практиковаться в знании иностранных языков.-Синиля-перхо-пюмакка и конвэрхт.

-О,мерси,-поблагодарил довольный услужливостью официанта Монти.-Спасибо.Вот теперь все в порядке.

-В порядке,месье,-повторил тот.

Монти деловито разложил бумагу,вооружился пером,обмакнул его в чернила и как это случалось всякий раз,когда он хотел написать любимой,надолго задумался,не зная,с чего начать.

Эпистолярный талант отсутствовал у него напрочь.Несмотря на то,что он боготворил Гертруду Батервик и,оставшись с нею наедине, мог часами напролет говорить ей о любви,воспроизвести тоже самое,но в письме,было для него совершенно непосильной задачей.Он завидовал молодым людям вроде Амброзия Теннисона,двоюродного брата Гертруды.Амброзий писал романы и настрочить любовное послание не представляло для него ни малейшего труда.Он-то сейчас бы уже старательно заклеивал конверт.

Монти понимал,что просто обязан хоть что-нибудь отправить с сегодняшней почтой.Ведь,если не считать нескольких открыток с видами местных достопримечательностей,вот уже целая неделя прошла с тех пор,как он отослал ей свое фото,где он позирует в купальном костюме на фоне Иден Рок.А девушкам,и он это твердо знал,отнюдь небезразлично насколько часто им пишут.

Покусывая кончик ручки,Монти оглядывался по сторонам в поисках вдохновения и в конце концов решил начать с пейзажа.

Гостиница «Манифик», Канны,

Франция

Милая моя голубка!

Пишу тебе с гостиничной террасы.Погода здесь замечательная. Вдали синеет море.

На лице молодого человека, сидящего в открытом кафе у отеля «Манифик” в Каннах, появилось выражение некоторой неловкости, взгляд стал плутовато-пристыженным, который, как правило, возвещает о том, что уроженец туманного Альбиона вот-вот начнет изъясняться по-французски. Среди наставлений выданных Гертрудой Баттервик Монти Бодкину перед его отъездом на Ривьеру, было одно – обязательная практика во французском языке, а слово Гертруды – закон. Именно по этой причине, несмотря на щекотание в носу, он выдавил из себя:

- Э-э…, гарсон.

- Мсье?

- Э-э…, гарсон, эскер-вуз-авез эн спот де лянкр этьюн пис де папьер – нот-папьер, ву-саве – этьюн инвелоп, этьюн плум?

- Хм, мсье.

Напряжение стало непереносимым, и Монти вернулся к родному языку.

- Я хотел бы написать письмо, - сказал он. Ему, как и всем горячо влюбленным молодым людям, было просто жизненно необходимо делиться своими переживаниями с каждым встречным, и слова «самой прекрасной девушке на свете» уже почти слетели с языка сами собой, но официант сорвался с места точно охотничий пес и спустя пару мгновений вернулся обратно с письменными принадлежностями.

- Вот, сэр! Здесь, сэр, - сказал гарсон. Парень был обручен с одной девицей в Париже, которая настоятельно требовала, чтобы на Ривьере он практиковался в английском. – Черниль, перо, бумаж, конвэрт – и шуть-шуть промокаш.

- О, мерси, - Монти был восхищен его расторопностью. – Спасибо. Замечательно.

- Замечательно, мсье, - подтвердил официант.

Оставшись один, Монти быстро развернул на столе лист бумаги, схватил перо и обмакнул его в чернила. До сего момента, все шло гладко. Теперь же, как это часто с ним случалось, когда он писал письма любимой девушке, произошла заминка. Он задумался с чего начать.

Собственная неспособность к эпистолярному жанру всегда раздражала его. Он боготворил Гертруду Баттервик, как ни один смертный доселе не боготворил ни одну женщину. В минуты уединения, когда его рука обнимала ее талию, а ее голова покоилась у него на плече, Монти мог необычайно красноречиво рассказывать о своей любви. Но всякий раз, если надо было изложить то же самое на бумаге, он испытывал необъяснимое затруднение. Он завидовал таким парням, как кузен Гертруды, Амброуз Теннисон. Амброуз был писателем, и состряпать подобное письмо для него не составило бы ни малейшего труда. На месте Монти он уже исписал бы восемь страниц и заклеивал бы конверт.

Одно было определенно – он непременно должен что-то отправить сегодняшней почтой. Не считая открыток, в последний раз он писал Гертруде целую неделю назад, тогда же отправил ей свою фотографию в купальном костюме на фоне «Иден Рок». А девушки, насколько ему было известно, относятся к таким вещам очень чувствительно.

Покусывая перо и поглядывая вокруг себя в поисках вдохновения, он решил приступить к делу, начав с описания пейзажа.

Отель «Манифик», Канны,

Франция

Здравствуй, старушка,

Пишу тебе, расположившись на террасе у отеля. Стоит прекрасный денек. Море голубое…

Потеряв мысль, он остановился, порвал бумагу и начал с самого начала.

Отель «Манифик», Канны, Франция

Мой милый крольчонок,

Пишу тебе, расположившись на террасе у отеля. Стоит прекрасный денек и мое единственное желание, чтобы ты была рядом. Я все время скучаю по тебе, и это просто катастрофа, что когда я вернусь, ты уже уедешь в Америку, и я еще лет сто тебя не увижу. Когда я думаю о том, как пережить разлуку, чувствую себя совершенно разбитым.

Эта терраса выходит на эспланаду. Они ее называют Круазет – уж не знаю почему. Звучит глупо, но что есть, то есть. Море голубое. Песок желтый. Фланирует несколько яхт. Слева пара островков, а справа виднеются горы.

Монти снова запнулся. Для поддержания стиля этого описания пейзажа, по его мнению, было вполне достаточно. Продолжать в том же духе – все равно, что отправить Гертруде путеводитель. Теперь следует добавить что-нибудь о местном обществе. Девушки обожают сплетни. Он еще раз огляделся вокруг и тут же получил новую порцию вдохновения.

На террасу как раз вышел какой-то толстяк в сопровождении стройной молодой особы. Монти знал его понаслышке и по фотографиям, и эта личность заслуживала быть упомянутой. Айвор Льювелин, президент кинокорпорации «Суперба-Льювелин» в Голливуде.

Он продолжил:

В это время суток здесь не встретишь много народа, утром все в основном в теннис играют или уезжают купаться в Антибы. Тем не мене, на горизонте только что появился некто, чье имя должно быть тебе знакомо – Айвор Льювелин, кинематографист.

Даже если, ты никогда не слышала о нем, его фильмы тебе часто приходилось видеть. В Лондоне за день до моего отъезда мы ходили как раз на одну из его картин, она называлась – не помню, как она называлась, там еще были гангстеры и Лотус Блоссом, девушка, влюбленная в репортера.

Он сел за столик недалеко от меня и беседует с дамой.

Монти снова задумался. Прочитав написанное, он засомневался. Сплетни это хорошо, но стоит ли ворошить прошлое? Упоминание о Лотус Блоссом … могло напомнить, как однажды его открытое восхищение мисс Блоссом превратило лицо Гертруды в непроницаемую маску и ему пришлось потратиться на две чашки чая и целое блюдо самых изысканных пирожных в «Рице», чтобы вернуть ее расположение.

Слегка вздохнув, он переписал послание заново, оставив пейзаж, но воздержавшись от описания общества. Теперь ему пришло в голову совершить небольшую любезность, которая не могла не произвести впечатления, посвятить пару строчек ее папаше. Монти не переваривал отца Гертруды, считал его тупым деревенщиной, но время от времени из вежливости стоит забывать о своих личных предубеждениях.

Вот сижу я на солнышке, и часто вспоминаю твоего старика. Как у него дела? (Передай ему, что я о нем спрашивал) я очень надеюсь, что его больше не беспокоит …

Монти откинулся назад и нахмурился. Он столкнулся с препятствием. Лучше бы он вообще не трогал ее драгоценного папашу. Дело в том, что мистер Баттервик страдал одним очень болезненным и раздражающим недугом, название, которого Монти был не в силах воспроизвести на бумаге хотя бы без одной ошибки.

Лицо молодого человека, сидящего на террасе отеля «Магнифик» в Каннах вдруг сделалось растерянным и жалким – явный признак того, что перед нами англичанин, который вдруг решил заговорить по-французски. Перед отъездом Гертруда Баттервик, помимо всего прочего, внушила Монти Бодкину, что на Ривьере он обязан попрактиковаться во французском, а слово Гертруды было для него законом. Вот потому, даже зная, что сейчас в носу засвербит, он произнес:

- Э-э, гарсон.

- M'sieur?

- Э-э, гарсон, esker-vous avez un spot de l'encre et une piece de papier - note-papier, vous savez - et une enveloppe et une plume?

- Ben, m'sieur.

Напряжение было слишком велико. Монти перешел на родной язык.

- Я хочу написать письмо, - сказал он, и, готовый, как все влюбленные делиться чувствами с целым миром, добавил бы: «лучшей девушке на свете», но официант сорвался с места как охотничий пес и через пару минут вернулся с письменными принадлежностями.

- Вот, сэр, - сказал официант. Он был обручен с девушкой из Парижа, которая считала, что на Ривьере ему следует попрактиковаться в английском. – Зе бумага, зе чернила, зе конверт и чуть-чуть промокательный бумага.

- О, мерси, - поблагодарил Монти, приятно удивленный такой расторопностью, - Спасибо. Полный порядок.

- Полный порядок, м'сье, - повторил официант.

Оставшись один, Монти, не теряя времени, расстелил на столе бумагу и погрузил перо в чернила. До этой минуты все шло хорошо. И тут, как всегда когда он начинал писать письмо любимой девушке, вышла заминка. Он медлил, не зная с чего начать.

Монти был не силен в искусстве написания писем, и это его ужасно раздражало. Он боготворил Гертруду Баттервик, как ни один мужчина еще не боготворил женщину. Когда Монти был рядом с ней, и его рука обнимала её за талию, а её головка склонялась к его плечу, он мог красноречиво и искренне говорить о своей любви. А вот перенести чувства на бумагу у него никак не получалось. Он всегда завидовал парням типа Эмброуза Теннисона, кузена Гертруды. Эмброуз писал романы и сочинить такое письмо для него было - раз плюнуть. Он исписал бы уже целых восемь страниц и даже заклеил конверт.

В одном Монти был уверен: он просто обязан отправить что-нибудь с сегодняшней почтой. Девушки принимают такие вещи близко к сердцу. Если не считать открыток, то в последний раз он писал Гертруде ровно неделю назад – когда послал свою фотографию в купальном костюме на фоне Иден Рок.

Пожевав перо и исследовав его в поисках вдохновения, Монти решил начать с описания пейзажа.

Отель «Магнифик», Канны

Франция, Приморские Альпы

Мой дорогой цыпленочек,

Я пишу письмо, сидя на террасе отеля. Сегодня чудесный день. Море синее –

Тут он остановился, сообразив, что не мешало бы подсыпать немного комплиментов. Порвав бумагу в клочья, Монти начал снова.

Отель «Магнифик», Канны

Франция, Приморские Альпы

Мой милый крольчонок,

Я пишу письмо, сидя на террасе отеля. Сегодня чудесный день и как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас была со мной, потому-что я скучаю о тебе, и даже подумать боюсь о том, что я вернусь, а ты умчишься в Америку, и я не увижу тебя целую вечность. Не зная даже, как я это перенесу.

Терраса выходит на набережную. Она Круазетт называется – уж не знаю почему. Глупо звучит, правда? Море тут синее. Песок желтый. Мимо проплывают яхты. Справа острова, а слева горы.

Монти опять остановился. Немного пейзажа, конечно, не помешает, но если продолжать в том же духе, то можно будет послать путеводитель вместо письма. Надо бы добавить немного светских сплетен. Девушкам вся эта чепуха нравится. Он посмотрел по сторонам, и на него вновь нахлынуло вдохновение.

На террасе появился упитанный мужчина, которого сопровождала стройная девушка. Монти этого человека в лицо знал и много чего о нем слышал – да, то была личность, которой любой не погнушался бы посвятить в письме пару абзацев. Айвор Льюэллин, президент кинокомпании «Суперба-Льюэллин» в Голливуде.

Монти вновь взялся за перо.

Утром людей здесь немного – все в теннис играют или на Антибах купаются. Но тут на горизонте появился один тип, о котором, я уверен, ты много слышала – Айвор Льюэллин, парень, который снимает кино.

Даже если ты о нем ничего не слышала, то фильмы его точно видела. Помнишь тот, который мы смотрели в день перед моим отъёздом, не помню точно, как он назывался, но там еще были гангстеры, и девушка Лотос Блоссом, которая любила молодого репортера.

Он сидит за столом недалеко от меня и беседует с какой-то дамой.

Монти опять помедлил. Он перечитал письмо, чтобы проверить, не упустил ли чего. Подробности светской жизни были на своем месте, но вот ворошить прошлое явно не стоило. А уж упоминание Лотос Блоссом… он тогда так восхищался мисс Блоссом, что Гертруда начала бросать косые взгляды и лишь тарелка пирожных и пара чашечек чаю в Ритце вернули её расположение.

Тяжело вздохнув, он начал всё сначала, оставив на месте описание пейзажа, но выкинув светскую жизнь. Потом ему пришло в голову, что будет очень благородно упомянуть в письме отца Гертруды. Вообще-то Монти его терпеть не мог, считая, тупоголовым деревенщиной, но в некоторых ситуациях вежливость требует забыть о личных предрассудках.

Сижу я здесь, наслаждаясь солнечным светом, и думаю о твоем старике отце. Как он там? (Только не забудь сказать ему, что я о нем спрашивал). Надеюсь, его не беспокоит …

Тут он наморщил лоб и задумался. Теперь он жалел, что упомянул в письме старика отца. Мистер Баттервик страдал весьма болезненным и досадным недугом, а Монти не имел ни малейшего представления, как эта напасть пишется.

На лице молодого человека, сидящего на террасе отеля “Маньифик” в Каннах, появилось коварное, воровато-стыдливое выражение, которое предвещает, что англичанин собрался заговорить по французски. Когда Монти Бодкин отправился отдохнуть на Ривьеру, Гертруда Баттервик наказала ему, среди прочего, непременно оттачивать свой французский, а слово Гертруды было закон. Поэтому, смирившись с неминуемым ощущением щекотки в носу, он произнес:

- Гарсон.

- Мсье?

- Э-э, гарсон, не могли бы вы приносить чуть-чуть чернила и кусок бумаги, бумаги для почты – знаете? И конверт, и еще оперение.

- Хорошо, мсье.

Тут силы оставили Монти, и он переключился на родной язык.

- Мне нужно написать письмо, - сказал он, и непременно добавил бы «самой замечательной девушке на свете», поскольку, как все влюбленные, был склонен делиться своим счастьем с окружающими, однако официант уже унесся, словно пес, которому бросили палку, и мгновением позже вернулся с необходимыми принадлежностями.

- Вот, сэр. Вы просили приносить, сэр, - сказал официант. Девушка, с которой он был помолвлен в Париже, велела ему непременно оттачивать на Ривьере свой английский, - Чернило, перо, бумага, конвер и чуть-чуть промокайной бумаги.

- О, мерси, - ответил Монти, обрадованный таким успехом. - Спасибо. Порядок.

- Порядок, мсье, - заявил официант.

Оставшись один, Монти, не тратя времени даром, разложил на столе бумагу, взял перо и обмакнул его в чернильницу. Все шло прекрасно. Однако тут случилась заминка, регулярно сопровождавшая его попытки написать возлюбленной. Монти остановился, не зная как начать письмо.

Собственная беспомощность при переписке всегда его раздражала. Он обожал Гертруду Баттервик настолько, насколько мужчина вообще в состоянии обожать женщину. Обнимая ее в уединении за талию, и чувствуя, как ее головка покоится на его плече, он признавался в любви легко и красноречиво. Но стоило делу дойти до пера и бумаги, как сразу же возникали непреодолимые трудности. Монти завидовал людям вроде Эмброуза Теннисона, кузена Гертруды. Эмброуз был автором романов, и с таким письмом справился бы одной левой. К этому моменту Эмброуз Теннисон наверняка исписал бы уже страниц восемь и приступил к заклеиванию конверта.

Так или иначе, одно было совершенно ясно. С сегодняшней почтой он просто обязан что-нибудь отправить – и никаких “но”. Если не считать открыток, последний раз Монти писал Гертруде неделю назад, когда отправлял свое фото в купальном костюме на Эден Рок. А девушки – он был уверен – принимают такие вещи близко к сердцу.

Монти пожевал кончик пера, огляделся в поисках вдохновения и решил для начала остановиться на окружающем пейзаже.

Отель “Маньифик”, Канны,

Франция, Альп-Маритим

«Моя дорогая старушенция,

Я пишу тебе, сидя на террасе у отеля. Погода стоит чудесная. Море синеет...»

Тут он остановился, понимая, что что-то не так, порвал лист и начал снова:

Отель “Маньифик”, Канны,

Франция, Альп-Маритим

«Мой драгоценный крольчонок,

Я пишу тебе, сидя на террасе у отеля. Погода стоит чудесная, и ужасно жаль, что тебя нет рядом, ведь я постоянно скучаю, и просто жуть берет при мысли, что когда я вернусь, ты уже умчишься в Америку, и мы не увидимся еще бог знает сколько. И близко не представляю, как я все это переживу.

С террасы открывается вид на набережную. Они тут называют ее “Крестик” - почему, интересно? Чепуха какая-то, но уж что есть, то есть. Море синеет. Песок желтеет. Неподалеку болтаются несколько яхт. Слева видна пара островков, а справа какие-то горы».

Монти опять остановился, почувствовав, что дальше разнообразить текст живописанием пейзажей решительно невозможно. Еще пара строк такого рода, и вместо письма можно смело отсылать туристический путеводитель. Самое время добавить капельку чего-то занимательного. Что-нибудь из светской жизни, девчонки это обожают. Вдохновение вновь пришло, стоило только оглядеться.

На террасе как раз появился толстяк в компании худенькой девушки. Об этом толстяке Монти много слышал, знал его в лицо, и для такой персоны любой нашел бы у себя в письме абзац-другой. Ивор Ллевелин, президент кинокомпании Суперба-Ллевелин, Голливуд.

Он продолжил писать:

«Народа в такое время мало, почти все ребята с утра играют в теннис или уезжают в Антиб купаться. Зато на горизонте появился персонаж, о котором ты, наверняка, слыхала – Ивор Ллевелин, парень из кинокомпании.

Но даже если и не слышала, то ты смотрела кучу его фильмов. Тогда, в Лондоне, перед самым моим отъездом мы ходили в кино – так вот это был как раз его фильм, он еще назывался... чтоб я помнил как, но там про гангстеров, и еще Лотус Блоссом влюбилась в репортера.

Он уселся за столик неподалеку и разговаривает с дамой».

Монти снова остановился. Перечитав письмо, он вдруг задумался, не дал ли маху. Слухи слухами, но стоило ли сейчас ворошить прошлое? Упоминание Лотус Блоссом... в тот раз он, помнится, восхищался ей весьма недвусмысленно, а глаза Гертруды от злости превратились в узкие щелочки, и чтобы привести ее в чувство потребовались две чашки чая с тарелкой пирожных из “Ритца”.

С тихим вздохом он снова переписал про окружающий пейзаж, пропустив светскую жизнь. Тут Монти пришло в голову, что упомянуть мимоходом Гертрудиного отца было бы очень благородно, и она безусловно это оценит. Отца он не любил, считая его старым ослом и остолопом, но иногда приходит время отбросить личные предрассудки.

«Сидя здесь, в лучах утреннего солнца, я поймал себя на том, что очень переживаю из-за твоего отца. Как он? (Передай ему, что я спрашивал, ладно?) Надеюсь его больше не беспокоит...»

Монти откинулся назад и озабоченно нахмурился, внезапно натолкнувшись на препятствие. Зря он вообще стал связываться с драгоценным папашей Гертруды. Мучительный и неприятный недуг, который донимал мистера Баттервика, назывался “ишиалгия”, а как пишется это слово, Монти не имел ни малейшего понятия.

Лицо молодого человека, сидящего на террасе каннского отеля «Манифик», омрачилось выражением затаенного смущения; глаза забегали так, что любой наблюдатель понял бы: сейчас англичанин заговорит по-французски. Среди прочих наставлений, которыми Гертруда Баттервик пичкала Монти Бодкина, провожая его на каникулы на Ривьеру, было и такое: непременно практиковаться во французском; и ослушаться Монти не посмел бы. И теперь, заранее ощущая неизбежную щекотку в носу, он произнес:

- Э… гарсон!

- Мсье?

- Э… гарсон, эскер-ву авез немного де лянкр, эт ун листок де папье – писчей папье, ву савэ, эт ун энвелоп, эт ун плюм?

- Бьен, мсье.

Изнемогая от непосильного напряжения, Монти решил перейти на родной язык.

- Хочу написать письмо… - Испытывая, как любой влюбленный, неодолимую потребность поделиться счастьем со всем человечеством, Монти наверняка добавил бы «…самой восхитительной девушке на свете», но официант уже ускакал с проворством ретривера и несколько мгновений спустя доставил заказ.

Вуаля, сер! Вот вам, сер, - произнес официант. Он был обручен с юной парижанкой, которая наставляла его, провожая на Ривьеру, непременно практиковаться в английском. – Чернил, перо, бумаг, конверт и чуть промокашка.

- О, мерси! – Монти приятно порадовала расторопность официанта. – Спасибо. Порядок!

- Порядок, мсье, - ответил официант и исчез.

Монти, не теряя времени, разложил бумагу на столе, взял перо и обмакнул его в чернильницу. Пока все шло как нельзя лучше. Но тут, как часто бывало, стоило ему попытаться написать письмо любимой, вышла заминка. Монти застыл, не зная, как начать.

Монти тяжело переживал свою несостоятельность в качестве корреспондента. Он обхаживал Гертруду Баттервик, как ни один мужчина в мире не обхаживал свою возлюбленную. Стоило им остаться наедине (рука Монти обнимает изящную талию, голова Гертруды покоится на его плече), нежные слова лились неудержимым красноречивым потоком. Но изложить то же самое в письме получалось с грехом пополам. Монти завидовал парням вроде кузена Гертруды, Амброуза Теннисона. Амброуз, сочинявший романы, письма такого сорта щелкал как орешки. Будь на месте Монти Аммброуз Теннисон, он уже, прикончив страниц восемь, облизывал бы конверт.

Однако деваться было некуда. Во что бы то ни стало, без всяких отговорок Монти должен отправить письмо с сегодняшней почтой. Не считая открыток с картинками, последний раз он писал Гертруде почитай целую неделю назад, когда выслал ей фотографию, где был запечатлен собственной персоной в купальном костюме на Эдемской скале. А девушки, как известно, близко к сердцу принимают любые мелочи.

Пожевав перо и оглядевшись в поисках вдохновения, Монти решил начать с пейзажа.

«Отель «Манифик», Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Милая старушенция!

Пишу тебе письмо, сидя на террасе отеля. Погода чудесная. Море синеет…»

Монти остановился, спохватившись, что пропустил обязательную программу. Он порвал в клочки лист и начал заново:

«Отель «Манифик», Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Мой милый зайчонок!

Пишу тебе письмо, сидя на террасе отеля. Погода чудесная, но как бы мне хотелось, чтобы ты оказалась рядом со мной, поскольку я без устали скучаю по тебе и с ужасом думаю, что, вернувшись, не застану тебя – ты уже ускачешь в свою Америку, и не видать мне тебя целую вечность. Чтоб мне сдохнуть, если я смогу такое пережить.

С террасы мне хорошо видна эспланада. Называется Круазетт – не знаю, с какой стати. Но что уж тут поделаешь. Море синеет. Песочек желтеет. Несколько яхт болтаются в море. Слева торчат какие-то островки, справа возвышаются горы».

Тут Монти снова застрял. Пейзаж и так уже занял достаточно места – и грозил стать утомительным. Если продолжать в том же духе, лучше уж сразу послать местный путеводитель. Сейчас следует обратиться к человеческому фактору. Всякие светские новости – девушкам это нравится. Монти еще раз огляделся – и получил новый заряд вдохновения.

На террасу вышел толстяк в сопровождении тощей девицы. Монти уже видел этого толстяка и слышал кое-что о нем – такой человек, несомненно, заслуживал целого абзаца в любом письме. Еще бы – сам Айвор Луэллин, президент голливудской кинокомпании «Суперба – Луэллин»!

Монти продолжал:

«В такой ранний час народу здесь немного – почти все отправились играть в теннис или поехали в Антиб купаться. Но вот на горизонте появился интересный тип; наверняка ты о нем слышала – Айвор Луэллин, киношник.

Если ты даже не помнишь его по имени, то смотрела тучу его фильмов. В день моего отъезда из Лондона мы как раз ходили на один из них, под названием – ну, не помню, как он называется, но там были гангстеры, а Лотос Блоссом играла героиню, влюбленную в молодого репортера.

Луэллин уселся за столик неподалеку от меня и говорит с девицей».

Монти снова притормозил. Перечитав написанное, он почувствовал, что погорячился. Светские новости – хорошо, но разумно ли подобным образом ворошить прошлое? Эта Лотос Блоссом… сразу вспомнилось, к чему однажды привело его открытое восхищение мисс Блоссом: Гертруда как-то странно прищурилась, и привести ее взгляд в нормальное состояние удалось только с помощью двух чашек чая и тарелки забавных пирожных в «Ритце».

Еле слышно вздохнув, Монти принялся переписывать послание, сохранив пейзаж, но опустив человеческий фактор. Тут ему пришло в голову, что было бы благородно – и наверняка будет воспринято с благосклонностью – проявить внимание к отцу Гертруды. Монти не переваривал старикашку, которого считал, если честно сказать, упертой старой задницей, но подчас, и тут есть куча аргументов, наилучшая тактика – решительно отбросить предубеждения.

«Нежась в лучах ласкового солнышка, я то и дело поминаю твоего дражайшего папеньку. Как его здоровье? (Передашь ему, что я справлялся?) Надеюсь, его больше не беспокоит ужасный…»

Монти откинулся в кресле и помрачнел. Возникло очередное препятствие. Монти уже пожалел, что не оставил дражайшего папашу в покое. Ведь мистер Баттервик страдал от мучительного и неотвязного остеохондроза, А Монти понятия не имел, как пишется это слово.

Молодой человек, сидевший на террасе отеля “Манифик”, страшно засмущался, и на лице его отразилось то несчастное, затравленное выражение, какое бывает у англичанина, вздумавшего говорить по-французски. Перед тем как Монти Бодкин (именно так звали молодого человека) отправился отдыхать на Ривьеру, его невеста Гертруда Баттервик дала ему уйму советов и наставлений, в том числе — практиковаться во французском. А слово Гертруды имело для Монти силу закона. И вот теперь, несмотря на ясное предчувствие того, как неприятно у него засвербит в носу, наш герой прогнусавил:

— Er, garcon.

— M'sieur?

— Er, garcon, esker-vous avez un spot de l'encre et une piece de papier — note-papier, vous savez — et une enveloppe et une plume?*

— Ben, m'sieur.**

Обессилив от напряжения, Монти перешел на язык своих предков.

— Хочу написать письмо, — пояснил он и, ощущая, как все влюбленные, острую потребность поведать миру о предмете своего обожания, собирался добавить: «прелестнейшей девушке на земле», но официант уже умчался, подобно хорошо вышколенному ретриверу. Несколькими секундами позже он вернулся с писчими принадлежностями

— Вуаля, сэр! Прошю вас, сэр! — Официант тоже был помолвлен и дал слово своей невесте в Париже, что, находясь на Ривьере, будет практиковаться в языках. — Черниль, пиро, бумаг, куверт и чу-чут промокательний бумаг.

— О, мерси! — ответил Монти, порадовавшись такому рвению.— Спасибо. Так держать!

— Так держат, мсье!

Предоставленный самому себе, Монти, не теряя времени, разложил на столе бумагу, взял ручку и обмакнул перо в чернила. Пока все шло отлично. Но тут, как это часто бывало, когда Монти брался за письмо к возлюбленной, вышла заминка. Он застыл в раздумьях, не зная, с чего начать.

К своей величайшей досаде Монти не был мастером эпистолярного жанра.

Он преклонялся перед Гертрудой Баттервик, как еще ни один мужчина в мире не преклонялся перед женщиной. Наедине с ней, когда его рука нежно обвивала ее стан, а ее головка покоилась у него на плече, он мог живописать свою любовь в ярчайших красках. Но необходимость поверить чувства бумаге всегда ставила его в тупик. Монти завидовал типчикам вроде гертрудиного кузена Амброза Теннисона. Амброз — романист, и письмецо такого рода для него пара пустяков. Он бы уже восемь страниц исписал и заклеивал конверт.

Так или иначе, одно было ясно как день: весточка для Гертруды должна уйти с сегодняшней почтой, чего бы это ни стоило. Если не считать открыток с видами, Монти не писал любимой аж с прошлой недели, когда отправил ей фотоснимок, запечатлевший его в купальном костюме на Иден-Рок. А девушки, как известно, не терпят невнимания.

Монти пожевал ручку, посмотрел по сторонам в поисках вдохновения и решил начать для затравки с местного пейзажа.

“Отель «Манифик», Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Милая моя старушенция,

Пишу тебе эти строки, сидя на террасе отеля. День замечательный: лазурное море…”

Монти прервался. Так не пойдет. Надо сразу брать быка за рога. Он разорвал лист и начал заново:

“Отель «Манифик», Канны,

Франция, Приморские Альпы.

Драгоценная зайчиха моих грез,

Пишу тебе эти строки, сидя на террасе отеля. День замечательный, и как бы я хотел, чтобы ты была рядом. Жутко скучаю по тебе, и мне чертовски грустно думать, что к тому времени, когда я вернусь, ты уже ускачешь в Америку, и мы не увидимся целую вечность. Провалиться мне на этом месте, если я знаю, как это вынести.

С террасы открывается вид на набережную. Называют ее почему-то “Круазетт”. Глупо, но факт. Море синее. Песок желтый. Две-три яхты резвятся на волнах. Справа — несколько островков, слева — горы”.

Он опять запнулся. Развлекать Гертруду описанием местных красот, пожалуй, хватит. Еще немного в том же духе, и с тем же успехом можно выслать ей путеводитель. Теперь хорошо бы ввернуть что-нибудь эдакое из светской жизни, о чем можно посплетничать. Девушки это любят. Монти стал озираться кругом в поисках вдохновения, и оно не замедлило явиться.

На террасу как раз вышел дородный джентльмен в сопровождении стройной девушки. Его наружность и репутация были небезызвестны Монти и вполне заслуживали целого абзаца в любом письме. Айвор Льюэллин собственной персоной — президент голливудской кинокорпорации “Суперба-Льюэллин”.

Монти продолжал:

“На террасе почти никого, по утрам основная публика развлекается игрой в теннис или едет купаться в Антиб. Но вот на горизонте нарисовался типчик, о котором ты, возможно, слышала — Айвор Льюэллин, киношник. А если и не слышала, точно видела его картины. Мы как раз смотрели одну из них в мой последний день в Лондоне. Называется… ну, не помню, как, в общем, та, что про гангстеров, там еще Лотус Блоссом играла девушку, влюбленную в молодого репортера.

Льюэллин припарковался за столиком недалеко от меня и разговаривает с какой-то девицей.”

Монти сделал привал, перечитал написанное и засомневался, действительно ли он попал в точку со светской темой. Пища для сплетен — это, конечно, здорово, но разумно ли тревожить старые кости? Это упоминание мисс Лотус Блоссом… Когда он в тот раз имел неосторожность с восторгом отозваться о блистательной Лотус, Гертруду слегка перекосило лицом, и только тарелочка пирожных, съеденных и запитых двумя чашками чая в отеле “Ритц”, избавила ее от этого несовершенства.

Вздохнув, Монти переписал все заново, оставив местные красоты и пустив по боку светскую дребедень. Тут ему пришла в голову мысль посвятить несколько строк исключительно гертрудиному папаше — такая трогательная забота наверняка произведет хорошее впечатление. Откровенно говоря, Монти терпеть не мог старого упрямого осла, но что поделаешь? Иногда в угоду учтивости приходиться попирать свои чувства.

“Вот сижу я здесь под ласковым солнцем, а сам все переживаю о твоем старом добром папеньке. Как он там? (Передай, что я справлялся, ладно?) Надеюсь, ему не сильно досаждает его…”

Задумчиво нахмурив лоб, Монти откинулся на спинку стула. Новая закавыка! Лучше бы он вообще не вспоминал про папеньку. Дело в том, что недуг, терзавший мистера Баттервика, назывался ишиалгией, а Монти понятия не имел, как пишется это мудреное слово.

* Э, гарсон, у вас не найдется капля чернил и листок бумаги — почтовой бумаги, знаете ли — а еще конверт и перо? (искаж. франц.)

** Конечно, мсье.