День выдался ярким и солнечным, но, когда я подходил к зданию клуба, в лицо подул обманчивый, порывистый ветер. Там я встретил Александра Патерсона, совершенствующего свой удар на первой площадке; через мгновение появился Митчелл Холмс вместе с Милисент.

– Возможно, – сказал Патерсон – нам следует начать игру. Вы позволите?

– Конечно, – согласился Митчелл.

Александр приготовил свой первый мяч.

Александр Патерсон всегда был аккуратным, нежели стремительным игроком. Для него стало привычкой, в какой-то мере даже священной обязанностью, делать два пробных взмаха клюшкой, чтобы приноровится к мячу, прежде чем направить его по месту назначения, даже если до лунки рукой подать. Сделав удар, он переминается с ноги на ногу, потом внезапно останавливается, и с подозрением вглядывается в линию горизонта, как будто тот готов разыграть его, как только он отвернётся. Внимательное изучение убеждает его в честных намерениях горизонта, и он направляет свое внимание на мяч. Он переминается с ноги на ногу, затем поднимает клюшку, помахивает ею над мячом, потом ставит за ним. В этот момент он опять бросает взгляд на горизонт, с явной надеждой застать того врасплох. Проделав этот ритуал, он поднимает клюшку очень медленно, очень медленно её опускает, едва не касаясь мяча, поднимет её опять, опускает, ещё раз поднимает и опускает уже в третий раз. Далее остаётся недвижим, погружённый в себя, словно индийский факир, созерцающий бесконечность. После вновь поднимает клюшку и опускает её в прежнее положение позади мяча. Наконец, вздрогнув, отводит клюшку медленно назад и мощным ударом запускает мяч на полторы сотни ярдов по прямой.

Такая манера обнаружила свойство доводить впечатлительных натур до белого каления, и я не без интереса наблюдал за выражением лица Митчелла, когда он впервые её увидел. Бедняга вздрогнул. Он обратился ко мне с видом страдальца.

– И он всегда так играет? – прошептал Митчелл.

– Постоянно, – ответил я.

– Тогда я пропал! Ни одно человеческое существо не может играть в гольф в этом цирке под открытым небом, ни разу не вспылив!

Я ничего не ответил. Боюсь, он не сказал ничего кроме правды. Даже будучи сдержанным человеком я был вынужден прекратить играть с Александром Патерсоном, как бы высоко я его ни ценил. Передо мной стоял выбор: либо сделать это, либо нарушить заветы Церкви баптистов.

В эту минуту заговорила Милисент. У неё в руках была открытая книга, в которой я узнал труд всей жизни профессора Роллита.

– Только подумай об этом, – сказала она мягким мелодичный голосом. – Терпение – это справедливость, и человек грешит без сознательного побуждения к этому.

Митчелл только кивнул и твёрдой походкой направился к мячу.

- Прежде чем ударить, дорогой, – сказала Милисент – запомни это. Да не свершится никакое деяние необдуманно, но только согласно законам, которым оно подчиняется.

В следующую же секунду мяч Митчелла пулей прорезал воздух, чтобы упасть в двухстах ярдах поодаль. Это был восхитительный полет. Митчелл исполнил совет Марка Аврелия в точности.

Мощный удар – и он оказался в непосредственной близости от флажка, отмечающего лунку, куда и закатил мяч на один удар раньше норматива и сделал это самым изящным образом, какой я когда-либо видел. Я вздохнул с облегчением, когда на следующей лунке, опасной из-за водной преграды, его мяч пролетел над прудом и приземлился в безопасности, что позволило Митчеллу успешно пройти эту лунку. У каждого игрока в гольф бывает свой звёздный час, и это был несомненно час Митчелла. Он играл безупречно. Если он будет продолжать в том же духе, то его злосчастное невезение не проявит себя.

Расстояние до третьей лунки велико, и она требует от игрока особого умения. Вы перебрасываете мяч прямо над оврагом – или, возможно, прямо в него. В последнем случае вы читаете молитвы и взываете к своей клюшке. Но перекиньте мяч через овраг – и ничто уже не может поколебать ваше душевное равновесие. Вы должны уложится в пять ударов, и один хороший по прямой и один клюшкой с медным наконечником приведут вас к площадке с лункой.

Митчелл миновал преграду на расстоянии в сто двадцать ярдов. Он подошел ко мне и, снисходительно улыбаясь, стал наблюдать, как Александр священнодействует. Я знал, что он чувствовал. Никогда мир не кажется таким прекрасным и справедливым и недостатки ближнего такими несущественными, как после того, как вы только что закатили мяч в самую лунку.

- Я не могу понять, зачем он это делает, – сказал Митчелл, глядя на Александра взглядом, полным терпения, напоминающего о заботливом участии. “Если я проделывал бы все эти гимнастические упражнения перед ударом, то забыл бы зачем я здесь и ушёл бы домой.” Александр завершил ритуал и его мяч оказался только в трёх метрах по ту сторону от оврага. “Он, что называется, само постоянство, не так ли? Ни капли разнообразия.”

Митчелл с лёгкостью выиграл на этой лунке. То, с какой жизнерадостностью он готовился разыграть четвёртый мяч, заставило меня почувствовать себя не в своей тарелке. Самоуверенность в гольфе также недопустима, как и нерешительность.

Мои опасения оправдались. Митчелл промахнулся, клюшка прошла по верхушке мяча. Он прокатился двадцать ярдов, попал в высокую траву и застрял под листьями щавеля. Митчелл от удивления раскрыл и, щёлкнув зубами, тут же закрыл рот. Он подошёл туда, где стояли мы с Милисент.

– Этого просто не может быть! – сказал он. – Что же такое стряслось?

– Пойми, что управляет человеком, и сообразуй свои мысли с наследием мудрых, с тем, чего они избегали и чему следовали.

– Именно, – сказал я. – А вы отклонились от правильной стойки.

– И сейчас должен идти искать этот проклятый мяч.

– Не беспокойся, дорогой, – сказала Милисент. – Ничто так не развивает наш разум как способность исследовать внимательно и беспристрастно всё, что попадает в наше поле зрения.

– К тому же, – сказал я, – вы на три очка впереди.

– Но не буду после этой лунки.

Он оказался прав. Александр выиграл на ней, сделав пять ударов, и вернул себе былую славу.

Митчелл был несколько потрясён. Его игра потеряла свою небрежную стремительность и энергию. Он проиграл на следующей лунке, сыграл вничью на шестой, проиграл на седьмой, и, собравшись с силами, вничью закончил на восьмой лунке.

Пройти девятую лунку, как и многие другие на нашем поле, можно четырьмя ударами, хотя неровная поверхность вокруг неё превращает достижение этого норматива в весьма трудную задачу; но, с другой стороны, если вы смажете удар, то легко добьётесь и вдвое большего. Игру вы начинаете с дальней стороны пруда, за мостом, где поток воды сужается почти что до ручейка. Вы перебрасываете мяч через него и через рощицу с густым подлеском на другом берегу. Расстояние не больше шестидесяти ярдов, и преграда существует лишь в вашем воображении, но всё же сколько прекрасных надежд разбилось там!

День был ясным и солнечным, но когда я добрался до здания клуба, сбоку коварно поддувал ветер. Александр Патерсон был уже на месте, отрабатывая замахи на первой метке. И почти сразу же в компании с Миллисент появился Митчелл Холмс.

Александр сказал:

– Пожалуй, нам стоит начинать потихоньку. С вашего позволения?

– Разумеется, – ответил Митчелл.

Патерсон разыграл свой мяч.

Игроком Александр Патерсон всегда был скорее расчетливым, нежели скоропалительным. Есть у него привычка, своего рода ритуал: прежде чем изготовиться к удару, он делает два размеренных пробных замаха, не изменяя себе даже на «грине» вблизи от лунки. Когда же он всё-таки принимает позу для удара, он сначала пару секунд переминается с ноги на ногу, затем приостанавливается и с подозрением осматривает горизонт, будто ждёт от него какого-то подвоха, который тот готовится подкинуть ему исподтишка. Дотошный осмотр, похоже, убеждает его в благонадежности горизонта, и он снова переключает внимание на мяч. Он повторяет топтание на месте, затем поднимает клюшку. Совершает над мячом три энергичных маха и останавливает головку клюшки позади шарика. После этого он снова устремляет взгляд на горизонт с явной надеждой на этот раз застать того врасплох. Покончив с этим, он медленно заносит клюшку над мячом, затем так же медленно возвращает обратно, снова поднимает её, и опускает, поднимает и опускает уже в третий раз. Затем он замирает на месте, весь окутанный мыслями, похожий на индийского факира, созерцающего бесконечное. Затем снова поднимает клюшку и снова возвращает её к мячу. Наконец по всему его телу пробегает дрожь, он очень медленно производит замах и посылает мяч на добрые сто пятьдесят ярдов по абсолютной прямой.

На легко возбудимого наблюдателя такой метод производства удара оказывает порой слегка раздражающее действие, и я с тревогой вглядывался Митчеллу в лицо, пытаясь понять, как у него протекает знакомство с подобным. Бедолага заметно побледнел. Он повернулся ко мне с видом человека, терпящего страдания, и шепотом спросил:

– Он это всегда так?

– Всегда, – ответил я.

– Тогда мне конец! Играть в гольф с таким артистом из погорелого театра просто выше человеческих сил.

Я промолчал. Боялся, нечем было этому возразить. Будучи человеком уравновешенным, я и сам давно порывался забросить игру с Александром Патерсоном, при всём моём к нему уважении. Другая альтернатива сводилась к уходу из лона Баптисткой Церкви.

Тут подала голос Миллисент. В руке у неё была раскрытая книга, которую я определил как труд жизни профессора Роллитта.

– Придерживайся таких постулатов, – мягко нараспев произнесла она, – терпение произрастает из справедливости, и люди грешат без умысла.

Митчелл быстро кивнул и твёрдой поступью направился к метке.

– Прежде чем ударить, милый, – добавила Миллисент, – помни: не позволяй деянию совершаться по воле случая, и не иначе чем в соответствии с нормами, обуславливающими его природу.

В следующий момент мяч Митчелла уже рассекал воздух, отмерив ему добрых две сотни ярдов поля. Это был великолепный удар. Митчелл последовал совету Марка Аврелия в буквальном смысле. А после замечательного удара «железкой» его мяч оказался в многообещающей близости от флажка. Он загнал его в лунку одним из красивейших ударов, что мне доводилось видеть, уложившись в богги с запасом в одно очко.

На следующем поле с опасной водной преградой его мяч воспарил над прудиком и вышел из зоны риска, дав ему шанс сделать богги на этой лунке. Я наконец вздохнул полной грудью. Всякому гольфисту бывает свой день, и тогдашний явно улыбался Митчеллу. Он демонстрировал безупречный гольф. Сумей он удержаться в той же струе, его прискорбное невезение не успеет себя проявить.

Третья лунка длинная и коварная. Здесь надо послать мяч над оврагом… хотя можно угодить прямо в него. В случае последнего, шепчешь молитву и призываешь на помощь свой ниблик для вертикальных ударов. Положенье же за оврагом уже ничем не грозит твоему душевному равновесию. Богги здесь равен пяти, и хороший удар, с последующим догоном «латункой», приводит тебя в благополучную зону в одном мэши от грина.

Митчелл перебросил овраг на сто двадцать ярдов. Он неторопливо подошёл ко мне и со снисходительной улыбкой стал наблюдать за Александром и его ритуалом. Я хорошо представлял, что он сейчас чувствует. Никогда этот мир не бывает так светел и мил, а причуды других не кажутся такими пустячными, как в момент после столь удачно проведённой попытки.

– Не знаю, зачем ему это, – сказал Митчелл, следя за Александром с терпеливостью на грани прощения. – Если бы я выполнял все эти замысловатые манипуляции перед тем как ударить, я бы забыл, зачем сюда пришёл, и отправился бы домой.

Александр закончил свой моцион, и посадил свой мяч всего в каких-то трёх ярдах за краем оврага.

– Таких, как он, кажется, называют непоколебимыми последователями? Никаких отступлений!

Митчелл уверенно выиграл эту лунку. Меня слегка тревожила небрежность в его манере держаться, когда он вышел на четвёртую метку. Излишняя самоуверенность при игре в гольф ничуть не лучше снедающей робости.

Мои опасения подтвердились. Митчелл мазнул по верхушке мяча. Тот откатился на двадцать ярдов, нырнув в заросли высокой травы, и пристроился под листиком щавеля. У Митчелла отвисла челюсть, которую он со щелчком захлопнул. Потом подошёл к тому месту, где стояли мы с Миллисент.

– Я на это не напрашивался! – сказал он. – Что же тогда случилось?

– Вникай в руководящие принципы человека, – сказала Миллисент, – узри опыт мудрых: чего берегутся они, к чему склонны стремиться.

– Точно, – сказал я. – Ты качнул корпусом.

– И теперь мне придётся идти и искать этот чёртов мяч.

– Выбрось из головы, милый – сказала Миллисент. – Ничто так не может расширить пределы разума, как способность систематически и последовательно исследовать то, что падает в поле твоего наблюдения.

– И кроме того, – сказал я, – у тебя преимущество в три мяча.

– Его не останется после этой лунки.

Он оказался прав. Александр выиграл её в пять ударов, на один выше богги, и реабилитировался.

Митчелл был слегка потрясён. Его манера игры утратила свою первоначальную беспечную живость. Он проиграл следующую лунку, свёл вничью шестую, проиграл короткую седьмую, и, немного оправившись, свёл вничью восьмую.

Девятая лунка, подобно многим своим воплощениям на наших полях, часто ничуть не сложнее четвёртой, хотя характерная покатость «грина» вокруг лунки всегда несколько скрадывает надежду на достижение богги. Но опять же, если смазать вводный удар, можно запросто нахватать штрафных очков. Метка находится на дальнем конце пруда за мостиком, где водная преграда сужена до размеров ручья. Мяч надо послать над этой водой и пробить заросли деревьев и кустарника на другом берегу. Расстояние до ровной зоны «фервея» вряд ли превышает шестьдесят ярдов, так что препятствие здесь исключительно умозрительное. И всё же как много резонных надежд обернулось здесь полным крахом!

Денек был ясный и солнечный, но когда я дошел до клуба, подул коварный встречный ветер. Александр Паттерсон был здесь, отрабатывал свинги у первой метки; и почти сразу же появился Митчелл Холмс в сопровождении Миллисент.

- Пожалуй, не будем откладывать, - сказал Александр. – Я начинаю, с вашего позволения?

- Разумеется, - ответил Митчелл.

Александр пристроил мяч на ти для первого удара.

Александр Патерсон всегда был скорее медлительным, чем стремительным игроком. У него есть привычка, что-то вроде ритуала, сделать пару неторопливых примерочных замахов, прежде чем ударить, даже на ровно подстриженной траве паттинг-грина у самой лунки. Когда он собирается ударить по мячу, то сначала минуту-другую переступает с ноги на ногу, затем замирает и подозрительно вглядывается в горизонт, словно ожидая, что тот выкинет какую-нибудь шутку, оставшись без присмотра. Тщательный осмотр обычно убеждает его в благонамеренности горизонта, и он снова возвращается к мячу. Еще раз переступив с ноги на ногу, он поднимает клюшку. Он элегантно покачивает клюшкой над мячом раза три, затем подводит ее к мячу сзади. В этот момент он внезапно снова бросает взгляд на горизонт, словно надеясь застать его врасплох. Потом снова поднимает клюшку, заводит ее очень медленно за мяч, почти касается его, опять поднимает клюшку, и опять опускает ее, еще раз поднимает – и опускает в третий раз. Он застывает без движения, окутанный своими мыслями, словно индийский факир, созерцающий бесконечность. Снова поднимает клюшку и подводит к мячу. Наконец он встряхивается, делает очень медленный замах и посылает мяч на полторы сотни ярдов по идеально прямой линии.

Этот его метод действует несколько раздражающе на нервные и нетерпеливые натуры, и я с волнением вглядывался в лицо Митчелла, чтобы понять, каково его первое впечатление. Бедный парень заметно побледнел. Он повернулся ко мне, лицо выражало страдание.

- Он всегда так? – прошептал он.

- Всегда, - ответил я.

- Тогда мне крышка! Это свыше сил человеческих - играть в гольф с эдаким ходячим цирком и не выйти из себя.

Я ничего ему не ответил. Это была истинная правда. Даже столь уравновешенный человек, как я, давным давно был вынужден отказаться от идеи играть в гольф с Александром Паттерсоном, при всем моем уважении. Иначе мне пришлось бы выйти из лона баптистской церкви.

И в этот момент заговорила Миллисент. В руке у нее была открытая книга, в которой я узнал труд жизни профессора Роллитта.

- Подумай о том, - сказала она своим нежным, музыкальным голосом, – что терпимость есть сестра праведности, и человек может впасть в грех, сам того не желая.

Митчелл торопливо кивнул и твердым шагом направился к ти.

- Прежде чем будешь бить, дорогой, - сказала Миллисент, - вспомни об этом. Ибо ничто не происходит случайно, а только так, как предопределено свыше.

Через минуту мяч Митчелла просвистел в воздухе, чтобы приземлиться в двухстах ярдах прямо по курсу. Это был великолепный драйв. В точности по совету Марка Аврелия, до последней буквы.

Восхитительный удар айроном положил мяч на разумном расстоянии от флажка, и Митчелл закатил его в лунку самым очаровательным паттом, какой я когда-либо видел, сыграв на единицу лучше, чем богги для этой лунки. А когда на следующей, труднейшей лунке с водной преградой, его мяч пролетел над прудом и спокойно приземлился, как раз чтобы сделать богги, я в первый раз вздохнул с облегчением. У каждого гольфиста бывает свой день, и сегодня определенно был день Митчелла. Его гольф был само совершенство. Если все пойдет в том же духе, у него не будет даже шанса обнаружить свою несчастную слабость.

Третья лунка была длинной и полной опасностей. Нужно бить через лощину - или, если не повезет, из лощины. В этом случае остается молиться и уповать на клюшку ниблик. Но уж если преодолел эту лощинку, то ничто не сможет нарушить твое спокойствие. Здесь богги был пять, и удачный удар клюшкой брэсси - с медной пластинкой на головке - вполне мог положить мяч как раз на расстоянии одного легонького удара мэши – с железной головкой - до грина с его короткой травой.

Митчелл преодолел лощину одним ударом на сто двадцать ярдов. Он подошел ко мне вразвалку, и поглядывал на Александра, исполняющего свои ритуальные танцы, со снисходительной улыбкой. Я знал, что он сейчас чувствует. Никогда мир не кажется таким сладостным и прекрасным, а слабости человеческой натуры – такими простительными, как в то мгновение, когда ты только сделал отличный удар.

- Не могу понять, зачем он это делает, - сказал Митчелл, разглядывая Александра смиренно, почти что с нежностью. – Если бы я проделывал всю эту шведскую гимнастику каждый раз перед ударом, я бы забыл, зачем пришел, и отправился бы домой.

Александр как раз закончил свои подготовительные движения, и положил мяч в чистых трех ярдах по ту сторону от края лощины.

- Он то, что называют “стабильным игроком”, ну не правда ли? Никогда не меняется!

Митчелл выиграл лунку без усилий. Какая-то беспечность появилась в его стойке на четвертой ти, и это меня обеспокоило. Чрезмерная уверенность в своих силах почти также губительна, как и чрезмерная робость.

Мои опасения оказались не напрасными. Митчелл срезал мяч. Тот закатился на двадцать ярдов в густую траву рафа и спрятался под листком щавеля. Митчелл открыл рот, потом захлопнул со щелчком. Он подошел к месту, где стояли мы с Миллисент.

- Я еще ничего не говорю! - сказал он. – Но, ради всего святого, что же дальше?

- Обратись к первоисточнику, - сказала Миллисент, - и следуй примеру мудрых – чего они избегали, и к чему стремились.

- Точно, - сказал я. – У тебя при ударе корпус вихляется.

- Я должен пойти и отыскать этот чертов мяч.

- Не падай духом, дорогой, - сказала Миллисент. – Ничто так не развивает широту мышления как способность исследовать систематически и правдиво все, что жизнь тебе посылает.

- Кроме того, - добавил я, - у тебя три удара в запасе.

- После этой дырки уже не будет.

Он оказался прав. Александр выиграл лунку с пяти ударов, на один больше богги, и вернул себе преимущество.

Митчелл был несколько потрясен. Его игра утратила беззаботную энергию. Он проиграл следующую лунку, догнал на шестой, проиграл на короткой седьмой, затем, собравшись с силами, сравнял счет на восьмой.

Девятую лунку, как и многие другие на нашем поле, можно было бы считать простой, на четыре удара, хотя неровный характер ее грина превращал богги во что-то вроде сомнительного трюка, но, с другой стороны, стоит сделать неудачный драйв – и счет может дойти до двузначных чисел. Ти находится по ту сторону пруда, за мостом, где водоем сужается чуть не до размеров ручья. Мяч должен пролететь над всей поверхностью воды и над зарослями на другом берегу. Расстояние до фервея – не больше шестидесяти ярдов, так что преграда эта скорее умственная, чем действительная, и, однако, как много надежд было здесь разбито!

Стоял ясный солнечный день. Однако как только я приблизился к зданию клуба, задул коварный боковой ветер. Александр Патерсон уже находился на месте, отрабатывая замах на первой лунке. Почти сразу же за мной в сопровождении Миллисент появился Митчел Холмз.

- Ну, что ж, приступим, - промолвил Александр. - Я начну, если вы не возражаете? - Прошу Вас, - отвечал Митчел.

Александр приготовился ударить по мячу.

Стиль игры Александра Патерсона никто не назвал бы излишне стремительным. Обыкновенно, даже рядом с лункой, прежде чем направить мяч, Патерсону требуется не менее двух размеренных замахов. Прицеливаясь, он всегда несколько мгновений расшаркивается, затем замирает на месте и пристально обшаривает горизонт подозрительнейшим из взглядов - еще бы, стоит только отвернуться и горизонт выкинет какую-нибудь пакость! Придя к выводу, что на сей раз ему ничто не угрожает, Александр возвращается к мячу. Несколько замысловатых па - и следует замах. Три резких движения клюшкой, затем она замирает рядом с мячом, далее вновь следует пристальное изучение горизонта - теперь-то уж он выведет врага на чистую воду - и опять Александр медленно поднимает клюшку, затем столь же неторопливо опускает ее. Вот он уже почти коснулся мяча, но нет - снова замах, вниз - вверх, затем опять вниз, и Патерсон замирает словно индус-отшельник, погрузившись в думы о вечном. Наконец, Александр еще раз поднимает и опускает клюшку, дрожь проходит по всему его телу, последний очень медленный замах - и вот, наконец, мяч летит на сто пятьдесят ярдов и благополучно приземляется рядом с лункой - Патерсону остается только загнать его туда одним ударом.

Стоит ли удивляться, что зачастую подобный ритуал слегка раздражает игроков с особенно тонкой нервной организацией. Я тревожно заглянул в лицо Митчелу, гадая, какую реакцию вызвала своеобразная манера игры Патерсона. Бедняга заметно побледнел. На лице застыла болезненная гримаса.

- Это он всегда так делает? - придушенным голосом поинтересовался Митчел.

- Всегда, - честно признался я.

- Мне конец! Покажите мне человека, который способен стерпеть подобные выкрутасы, и не выйти из себя!

Ну что тут скажешь? Боюсь, Митчел попал в самую точку. Уж на что я горжусь своей уравновешенностью, а ведь и мне некогда пришлось отказаться от игры с Александром Патерсоном, какое бы уважение я не питал к его гольфическим талантам. Увы, богохульство не поощряется среди прихожан баптистской церкви.

Тут раздался голос Миллисент. В руках ее была открытая книга. Я узнал бессмертное творение профессора Роллита.

- Согласно этой доктрине, - произнесла Миллисент своим нежным волнующим голосом, - спокойствие - вот основа справедливого суда, и не пытаться воспитать его в себе - большой грех.

Митчел коротко кивнул и твердой походкой направился на исходную позицию.

- Перед тем, как ты начнешь, милый, - не унималась Миллисент, - помни, что любое действие надлежит выполнять в соответствии с законами, для него установленными.

В следующее мгновение мяч Митчела прочертил дугу в воздухе, уйдя на две сотни ярдов прямо по курсу. Превосходный удар! Без сомнения, совет Марка Аврелия не пропал даром.

Используя свою замечательную железную клюшку, Митчел послал мяч на довольно близкое расстояние от флажка. После чего загнал его в лунку одним из красивейших ударов, которых мне когда-либо приходилось видеть, выиграв в результате с преимуществом в один удар. Когда на следующей лунке - опасной водной - мяч благополучно перелетел через пруд, и Митчел закончил игру с оптимальным числом ударов, я наконец-то вздохнул спокойно. Каждому гольфисту случается поймать удачу за хвост. Сегодня у Митчела получалось все. Его игра была поистине безупречной. Продолжай Митчел том же духе, и сегодняшний день вряд ли завершился бы для него позорным поражением.

Третья лунка отличается изрядной длиной и коварством. Мяч должен пролететь над оврагом, или на худой конец, упасть в этот самый овраг. Тогда следовало, помолясь, браться за клюшку, с помощью которой мяч выбивался наверх. Однако если вам удастся успешно преодолеть это препятствие, то считайте, что дело сделано. Размашистый бросок деревянной клюшкой, прицельный - железной, и лунка пройдена за пять ударов.

Мяч Митчела пролетел над оврагом на сто двадцать ярдов. Возвращаясь ко мне, он смерил снисходительным взглядом Александра Патерсона, совершавшего свой обычный ритуал. Нетрудно догадаться, что чувствовал Митчел. Никогда мир не кажется нам таким превосходным местом, а слабости наших близких так мало заслуживают порицания, как после точного удара по мячу.

- Не пойму, зачем он проделывает все это, - при взгляде на Александра в глазах Митчела промелькнуло сочувствие, почти что симпатия. - Если бы я совершал перед ударом все эти гимнастические трюки, то под конец забыл бы, ради чего здесь очутился и преспокойно направился домой. - Тем временем Александр завершил свои упражнения - мяч, посланный его рукой, приземлился в трех ярдах от края оврага. - Это его-то ты называешь уравновешенным игроком?

Митчел без труда выиграл на третьей лунке. Беспечное выражение, с которым он отправился на четвертую, заставило меня немного заволноваться. Излишняя самоуверенность в гольфе также вредна, как и робость.

Мои опасения подтвердились. Мяч Митчела взвился в небо, отклонившись от курса на двадцать ярдов, и угнездился в щавелевых кустах. Митчел открыл рот, затем с треском захлопнул его. Он направился к тому месту, где стояли мы с Миллисент.

- Что, черт возьми, происходит?

- Изучай основные законы, управляющие поведением людей, - прочла Миллисент, - и из тех, которым они следуют и которыми пренебрегают, выбирай мудрейшие.

- Точно, - согласился я. - К тому же, при ударе ты качнул корпусом.

- И теперь мне придется тащиться невесть куда за этим чертовым мячом.

- Не волнуйся, милый, - произнесла Милисент, - ничто так не расширяет сознание, как возможность тщательно и неустанно извлекать из жизненного опыта полезные уроки.

- И, кроме того, - решил я подбодрить Митчела, - у тебя преимущество в три удара.

- Ага, было три - вот до этого самого момента.

Чистая правда. Чтобы пройти эту лунку, Александру потребовалось пять бросков, и, в конечном счете, он выиграл с преимуществом в один удар, восстановив свое доброе имя.

Митчел задергался. Теперь в его игре ничего не осталось от недавней беспечности. Следующую лунку он проиграл, сровнял счет на шестой, вновь проиграл на короткой седьмой и с большим трудом достиг равновесия на восьмой.

Девятую лунку, как и большинство лунок на поле, можно одолеть чрезвычайно легко, хотя покатый рельеф лужайки заставляет сомневаться в возможности прохождения с оптимальным числом ударом. С другой стороны, один неудачный бросок - и для того, чтобы пройти эту лунку, вам не хватит и десяти ударов. Начало лунки - на дальней стороне пруда за мостом, где речка сужается до размера ручья. Мяч должен пролететь над водой, а затем над деревьями и зарослями на том берегу. Для хорошего броска достаточно послать мяч на шестьдесят ярдов - кажется, что тут уж точно нет никакой опасности, но сколько же светлых надежд разбилось на этой лунке!

Стояла ясная и солнечная погода, однако когда я достиг здания клуба, подул коварный боковой ветер. Александр Патерсон уже находился на поле и отрабатывал дальний удар, следом появился Митчел Холмс в сопровождении Милисент.

- Думаю, - сказал Александр, - самое время начать. Первым бью я?

- Безусловно, - ответил Митчел.

Александр направился к стартовой отметке.

Александра Патерсона не назовешь рисковым игроком, скорее – осмотрительным. Перед тем, как подойти к мячу, он всякий раз делает пару пробных замахов. Встав у мяча, вначале переминается с ноги на ногу, принимая нужную стойку, после чего останавливается и подозрительно оглядывает горизонт, будто уверен, что стоит только отвернуться и тот подложит свинью. Убедившись в добрых намерениях той стороны, вновь сосредотачивается на мяче. Потоптавшись еще немного, поднимает клюшку, делает три резких взмаха в воздухе и ставит ее позади мяча. Внезапно снова бросает взгляд на горизонт с явным желанием застать его врасплох. Потом медленно поднимает клюшку, медленно опускает обратно, почти касаясь мяча, снова поднимает и снова опускает, поднимает еще раз и в третий раз опускает вниз. Тут он замирает и впадает в задумчивость, становясь похожим на индийского факира в молитвенном созерцании. Затем вновь поднимает клюшку и вновь ставит ее за мячом. Наконец, весь трепеща, Александр очень осторожно замахивается и посылает мяч дальним ударом на полторы сотни ярдов именно туда, куда надо.

Порой эта процедура вызывает некоторое раздражение у чувствительных натур, и я с тревогой следил за Митчелом, который еще не был знаком с данной методой. Несчастный в ужасе отшатнулся. Когда он посмотрел на меня, вид у него был страдальческий.

- И так всегда? – спросил он шепотом.

- Всегда, - заверил я его.

- О, Господи, как же играть с таким клоуном?! Да тут кто угодно взбесится!

Я молчал. Увы, это была чистая правда. Несмотря на все свое хладнокровие, я давно уже зарекся играть с Александром Патерсоном. Это было выше моих сил.

В этот момент заговорила Милисент. Она стояла с раскрытой книгой, в которой я опознал труд профессора Роллитта.

- Как утверждает Марк Аврелий, - мягким, приятным голосом произнесла она, - терпение есть неотъемлемая часть справедливости, и кто забывает об этом, совершает непростительную ошибку.

Митчел слегка кивнул и решительно двинулся к мячу.

- Когда будешь бить, дорогой, - продолжала Милисент, - помни: не позволяй властвовать случаю в делах, пусть все совершается по заранее установленным правилам.

Через секунду мяч Митчела уже несся по воздуху, чтобы приземлиться за двести ярдов. Это был великолепный удар. И все благодаря Марку Аврелию.

Затем мяч самым восхитительным образом оказался недалеко от шеста и после одного из лучших катящих ударов, что я когда-либо видел, очутился в лунке. А когда на следующем поле с водной преградой Митчел без проблем переправил через пруд и положенным количеством ударов загнал мяч в лунку, я вздохнул свободно. Каждому гольфисту обязательно когда-нибудь улыбается удача, и, похоже, сегодня выбор пал на Митчела. Его игра была безупречна. Продолжай он в этом же духе – и темным силам уже не поднять головы.

Третье поле довольно коварно. Мяч либо перелетает через овраг, либо оказывается прямо в нем. Тогда вы взываете к небесам и тянетесь за подходящей клюшкой в надежде выбить из ловушки мяч. Но если опасности удалось избежать, дальше можно не волноваться. При удачной игре на эту лунку уходит пять ударов: парочка дальних, один высокий – и вы почти у цели.

Ударом на сто двадцать ярдов Митчел легко миновал овраг. Он встал рядом со мной и теперь с безмятежной улыбкой наблюдал за Александром. Я отлично понимал его чувства. Мир в такие моменты кажется на редкость приветлив и мил, а чудачества соплеменников не доставляют особых хлопот.

- Не пойму только, зачем ему это надо, - сказал Митчел, почти с любовью глядя на Александра. – После такой гимнастики у меня б точно выскочило из головы, куда я бью и зачем. - Тут Александр завершил свои упражнения, и мяч лег за оврагом, всего лишь в трех ярдах от края. – Как говорится в таких случаях - стабильный игрок, да? Верен себе!

Митчел без труда выиграл эту лунку. Однако затем в его стойке появилась беспечность, и я заволновался. В гольфе нет места ни робости, ни самоуверенности.

Мои тревоги оказались не напрасны. Митчел срезал следующий мяч, тот нырнул в высокую траву и притаился под щавелевым листом. От неожиданности Митчел раскрыл рот.

- Ну и ну! – воскликнул он, подойдя к нам с Милисент. - Как же так получилось?

- Наблюдай, чем руководствуются другие, - изрекла Милисент, - и гляди на разумных: чему они остаются верны, а чего избегают.

- Точно, - сказал я. – Ты качнул корпусом.

- Придется теперь искать этот чертов мяч.

- Ничего страшного, дорогой, - ответила Милисент. - Ничто так не возвышает дух, как способность точно и верно оценивать все, что тебе выпадает в жизни.

- К тому же ты ведешь минус три.

- Это ненадолго.

Он оказался прав. Александр выиграл лунку за пять ударов и восстановил свою репутацию.

Митчел приуныл, его игра утратила былой задор. Он проиграл на следующей лунке, сравнял счет на шестой, на седьмой его снова ждало поражение. Затем он взял себя в руки и сыграл вничью.

Девятое поле, как и большинство игровых полей нашего клуба, можно пройти за четыре удара. Особой ловкости для этого не требуется, но, с другой стороны, если игра не заладится, число ударов может запросто удвоиться. Бить приходится с противоположного берега пруда, из-за мостика. Мяч надо провести над водой, а также зарослями деревьев и кустарников на другом берегу. Пруд в этом месте сужается до размеров ручья, и в целом тут вряд ли наберется более шестидесяти ярдов, так что препятствие это скорее психологическое. Но сколько же здесь разбилось надежд!

Стоял погожий солнечный день, но на подходе к зданию клуба откуда-то повеял опасный ветерок. Александр Патерсон был уже на месте – отрабатывал замахи у первой лунки; и почти сразу появился Митчелл Холмс в сопровождении Миллисент.

- Однако, - начал Александр, - время не ждет. Вы позволите? -

- Разумеется, - ответил Митчелл.

Александр укрепил мяч на подставке.

Александр Патерсон всегда предпочитал напору осмотрительность. У него вошло в привычку, своего рода ритуал, делать два размеренных пробных замаха, прежде чем ударить по мячу, даже у самой лунки. Собираясь послать мяч, он пару секунд топчется на месте, затем замирает и подозрительно оглядывает горизонт, словно тот мог исподтишка выкинуть какой-нибудь фокус. Убедившись после такой проверки в bona fides (добрых намерениях, лат.) горизонта, он снова переключается на мяч, повторно разминает ноги и поднимает клюшку. Затем он трижды проносит клюшкой точно над мячом и укладывает ее головкой позади него. Тут Патерсон снова цепляет взглядом горизонт, будто надеясь застать его врасплох. И вот, он медленно отводит клюшку и тихонько опускает ее обратно, едва не касаясь головкой мяча, опять отводит - опускает, и так по третьему разу. Потом застывает в оцепенении, погруженный в свои мысли, словно какой-нибудь индийский йог в созерцании абсолюта, разгоняет клюшку и останавливает у самого мяча. Окончательно успокоенный, он неспешно заводит руку назад и посылает мяч прямиком вперед на добрых полтораста ярдов.

Таким подходом можно довести чересчур нервного партнера до легкой истерики, и я с тревогой следил, как Митчелл перенесет это испытание. Бедняга заметно побледнел и обратился ко мне с мученическим видом.

- Он всегда так делает? – прошептал Митчелл.

- Постоянно, - ответил я.

- Тогда мне конец! Никто на свете не сможет спокойно играть после такого шапито!

Я промолчал – боялся признаться, что он, скорее всего, прав. Поскольку сам я человек довольно уравновешенный, мне когда-то удавалось играть с Александром Патерсоном. Правда, после я был вынужден отказаться от наших турниров, несмотря на все мое уважение к нему, иначе мне грозил уход из баптистской церкви.

И тут заговорила Миллисент. Она держала в руке раскрытую книгу, в которой я опознал труд всей жизни профессора Спишетта.

-Поразмысли над положением, - произнесла она своим нежным мелодичным голосом, - гласящим, что разумные существа рождены друг для друга, что терпение есть часть справедливости, что люди заблуждаются против своей воли…*. -

Митчелл кивнул и твердым шагом пошел на исходную позицию.

- Прежде, чем ударить, дорогой, - сказала Миллисент, - не забудь следующее: «ничего не следует делать зря и никогда не поступать иначе, как сообразно строгим правилам искусства».

Мгновение спустя мяч Митчелла уже рассекал воздух, чтобы обрести покой двухстами ярдами ниже. Вот это бросок! Наставление Марка Аврелия было соблюдено с точностью до буквы.

Восхитительным ударом «железкой» Митчелл подогнал мяч достаточно близко к флажку и отыграл его с призовым (на единицу меньше нормы) очком одним из точнейших прокатов, что мне доводилось наблюдать. А когда на следующей лунке с опасной водной преградой мяч проскочил пруд и упал на траву, обеспечив ему твердый стандарт, у меня наконец-то отлегло от сердца. У каждого игрока бывает свой звездный час, и сегодня, бесспорно, настал черед Митчелла. Его игра была безупречной. Если бы он продолжил в том же ключе, никто бы так и не увидел его досадных оплошностей.

Третья лунка всегда самая дальняя и капризная. Тут либо проводишь мяч над лощинкой, либо попадаешь в нее. В последнем случае уповаешь на небо и берешься за ниблик**. А пролетит сверху – нет повода для беспокойств. При стандартной пятерке бросков достаточно хорошего основного удара, а затем дополнительного, «медяшкой», чтобы легкий пас мэши подогнал мяч непосредственно к лунке.

Митчелл обнес лощину почти на сто двадцать ярдов. Он подошел ко мне и со снисходительной улыбкой принялся следить за ритуалом Паттерсона. И я его отлично понимал. Что еще может сделать мир столь чудным и привлекательным, а слабости наших ближних – столь невинными, как не тот миг, когда вы только что приложили аккурат по месту?

- Не пойму, зачем ему это, - произнес Митчелл, рассматривая Александра с великодушием, едва ли не восхищением. – Если б я перед каждым броском занимался подобной гимнастикой, то забыл бы, зачем пришел и сразу отправился домой. –

Александр подытожил выступление, послав мяч на ту сторону лощины, за три ярда от края.

- Вот кого бы вы назвали педантом? Я прав? Само постоянство! -

Митчелл спокойно отыграл эту лунку. Однако, на четвертой он занял позицию небрежно, отчего мне сразу стало не по себе. Самоуверенность в гольфе ничуть не лучше робости.

Мои опасения подтвердились. Митчелл завалил мяч; тот улетел на двадцать ярдов в зону высокой травы и притаился под лопухом. Разинув рот, а потом громко его захлопнув, Митчелл отошел в сторону, к нам с Миллисент.

- Быть не может! – воскликнул он. – Что ж это творится? -

- «Вникни в руководящее начало людей», - отозвалась Миллисент, - «в то, что их озабочивает, к чему они стремятся и чего избегают». -

- Точно, - сказал я. – Ты покачнулся. –

- А теперь придется идти, разыскивать этот чертов мяч. –

- Не бери в голову, дорогой, - ответила Миллисент. – «Ведь ничто так не содействует возвышенному настроению, как способность планомерного и истинного проникновения во все встречающееся в жизни».

- К тому же, - добавил я, - у тебя три очка сверху. -

- После этой лунки не будет, -

Он оказался прав. Александр взял ее за пять, на удар больше положенного, и снова вышел в лидеры.

Митчелл был раздавлен. Его игра утратила всю свою прежнюю беспечность и задор. Он уступил следующую лунку, сравнял счет на шестой, отдал короткую седьмую и второпях сравнял восьмую.

Девятая же, как водится на наших классических полях, может оказаться элементарной четверкой, хотя текстура травы у лунки часто не дает отыграть норматив. С другой стороны, стоит только смазать удар, и штрафные очки вам практически обеспечены. Стартовая позиция – за мостом, на отдаленном берегу пруда, где он сужается до размеров ручейка. Здесь надо бить поверх воды и прибрежных зарослей с подростом. До игрового поля выходит никак не больше шестидесяти ярдов, так что преграда - чисто психологическая; и, однако же, скольким светлым надеждам она принесла погибель!

* Марк Аврелий. «Наедине с собой. Размышления», пер. С.М. Роговина

** ниблик, драйвер, брасси («медяшка»), мэши - названия клюшек.

Столь ясный солнечный день порадовал бы любого гольфиста, жаль только ветер дул переменчивый. Когда я подошел к стартовой площадке, Александр уже вовсю тренировался бить свинги. Митчел Холмс и Милисент появились буквально через минуту.

- Приступим? - оживился Александр. - Могу я бить первым?

- Разумеется, - подтвердил Митчел.

Патерсон установил мяч.

Александр относился к гольфу более чем серьезно. Со временем у него выработался своеобразный ритуал, который Патерсон исполняет даже на ровном газоне. Начинается все с двух тренировочных замахов. Когда же дело доходит до удара, Александр пару секунд топчется на месте, потом замирает и принимается исподлобья осматривать горизонт, словно ожидая от того подвоха. Убедившись в честных намерениях горизонта, Патерсон снова фокусирует внимание на мяче. Затем топчется еще немного и поднимает клюшку. Трижды взмахнув ею над мячом, он заносит клюшку для удара. И резко вскидывает голову - хочет застать горизонт врасплох, не иначе. Казалось бы - пора бить, но он медленно-медленно поднимает клюшку, затем с той же скоростью подносит ее чуть ли не к самому мячу, снова поднимает, и опять опускает, затем в третий раз поднимает и… опускает. Далее Патерсон на какое-то время замирает, напоминая индийского факира, поглощенного созерцанием вечности. Выйдя из транса, он снова поднимает клюшку и заводит ее за мяч. Наконец, Александр вздрагивает всем телом, медленно замахивается и посылает шарик ярдов на сто пятьдесят по невероятно прямой линии.

Подобная процедура может слегка разозлить того, чьи нервы на пределе. И я с тревогой наблюдал за лицом Митчела, впервые столкнувшегося с такой манерой игры. Бедняга заметно побледнел. Он обратил на меня полный страдания взгляд и прошептал:

- Он всегда так делает?

- Ага, - утешил я.

- Я пропал! Ни один человек не сможет сохранять спокойствие, играя в гольф с этой цирковой обезьяной!

Я промолчал. Его слова были слишком похожи на правду. Даже я, вполне спокойный человек, давным-давно оставил попытки обыграть Александра Патерсона. Иначе мне пришлось бы покинуть ряды баптистов, глубоко осуждающих практически все способы успокоения нервов.

Тут в разговор вступила Милисент. Не поднимая головы от книги, в коей я опознал монументальное творение профессора Роллита, дама мягким глубоким голосом процитировала:

- Вот послушай, "терпение есть ветвь справедливости, и большой грех не стремиться к нему".

Митчел коротко кивнул и твердой походкой отправился на исходную позицию.

- Ах, да. Пока ты не начал, - спохватилась Милисент, - запомни: "ничего не совершай наугад, следуй напрямик, согласно природе своей".

В следующий миг мяч Холмса взмыл ввысь и приземлился за двести ярдов до цели. Удар получился великолепный. Холмс воспринял совет Марка Аврелия буквально.

Четкий восхитительный дебют существенно приблизил Митчела к флажку, и Холмс уложил мяч красивейшим ударом, причем сделал это быстрее лучших игроков. А когда на следующей лунке мяч Холмса спокойно преодолел все водные препятствия, да еще и приземлился как надо, я впервые вздохнул с облегчением. Рано или поздно фортуна улыбается любому гольфисту, сегодня она улыбнулась Митчелу. Он играл безупречно. Продолжай Митчел в том же духе, и его фатальная невезучесть просто не смогла бы проявить себя.

Настал черед третьей лунки - самой сложной и коварной. Мяч необходимо провести над оврагом… или через него. В последнем случае помогут лишь молитва да смена клюшки. Если же вам удалось перебросить мяч над оврагом, то беспокоиться больше не о чем. Обычно эту лунку бьют за пять ударов: первый - на силу, второй - на точность, ну а дальше, как говорится, дело техники.

Мяч Холмса перелетел овраг на сто двадцать ярдов. Стоя рядом со мной, Митчел со снисходительной улыбкой следил за ритуалом Александра. Воистину, мир кажется нам столь прекрасным и справедливым, а недостатки наших знакомых столь забавными, лишь когда мы сами только что попали в яблочко.

- Не понимаю, зачем ему это? - чуть ли не с отеческой нежностью спросил Митчел. - Если бы я вытворял такое перед ударом, то забыл бы, зачем вообще пришел, и отправился бы домой. - Александр завершил манипуляции, его мяч перелетел овраг ярда на три. - Вы называете таких уравновешенными, не так ли? Никакого разнообразия!

Митчел спокойно выиграл третью лунку. Однако развязная походка, которой он отправился бить четвертую, обеспокоила меня. Самонадеянность в гольфе едва ли не хуже робости.

Мои опасения подтвердились. Мяч срезался и, закатившись в раф* аж на двадцать ярдов, исчез в лопухах. Холмс открыл было рот, но тут же захлопнул его.

- Поверить не могу! - воскликнул он, подойдя ко мне и Милисент. - Какого черта?

- "Разгляди ведущее других людей, хотя бы и разумных", - процитировала Милисент, - за чем гонятся, чего избегают.

- Вот-вот, - подтвердил я. - Единственно ты правишь телом своим.

- Угу, и теперь я должен искать этот чертов мяч.

- Не волнуйся, дорогой, - успокоила Милисент. - Ничто так не расширяет кругозор, как способность искренне и регулярно исследовать все, что предстает пред очами твоими.

- И потом, - напомнил я, - у тебя преимущество в три удара.

- После этой лунки его уже не будет.

Холмс оказался прав. Александр выиграл ее с пяти ударов и снова мог бить первым.

Митчела слегка трясло. Первоначальный задор испарился. Он проиграл следующую лунку, сыграл вничью шестую, упустил седьмую и, взяв себя в руки, свел восьмую к ничьей.

Девятую, как и многие другие, вполне можно взять за четыре удара, хотя на ровном газоне это весьма сомнительное достижение; с другой стороны, если вы напортачите с первым ударом, счет вполне может удвоится. Бить начинают с дальнего конца пруда, за мостом, где вода шириной с ручеек. Казалось бы, игровое расстояние до лунки не превышает шестидесяти ярдов, препятствие скорее психологическое, и все равно - не перечесть разбитых здесь надежд!

*раф - естественные природные зоны, не подвергавшиеся специальной обработке.