В жизни каждого человека, обитающего в Нью-Йорке и пользующегося услугами нью-йоркской телефонной службы, однажды наступает момент, когда он должен столкнуться с этой проблемой лицом к лицу и принять решение. Включить — или же нет — свое имя в телефонный справочник? И решения не избежать. Либо вы в справочнике есть, либо вас там нет. Я там есть. Хочется иногда, знаете ли, в долгий зимний вечер почитать что-нибудь приятное. Ибо безо всяких сомнений это звучит хорошо:
Вудхаус П. Г. 1000 Парк-ав. БЮ-филд 8-5029.
Гораздо лучше, я уверен, чем Водак, Норма Л. 404 Е. 51. МЮ-лэнд, что стоит строчкой выше, или Водичка, Гео. Д. 807. Колбс.-ав, Монум-т 6-4933, что идет сразу же после. Оба они в своем роде неплохи, но ведь они же не
Вудхаус П. Г. 1000 Парк-ав. ОДн-филд 8-5029.
Под наплывом меланхолии я частенько открываю замусоленную страницу, и на душе у меня теплеет: Вудхаус П. Г., — говорю я себе, — 1000 Парк-ав., — говорю я себе, — БЮ-филд 8-5029, — говорю я себе. — Неплохо, неплохо. Однако, или как говорим мы, люди из справочника, Одн-ако, есть один минус в публикации вашего имени — вы становитесь изгоем общества, предметом насмешек и презрения со стороны особо важных персон, держащих в секрете свои номера и полагающих, что не такая уж вы знаменитость, не так уж и много вы значите, если не храните в тайне свой номер, доступный лишь узкому кругу близких людей.
И вопреки этому я все же буду предоставлять телефонным службам свои имя, адрес и телефон. (Вудхаус П. Г. 1000 Парк-ав. ОДн-филд 8-5029, на случай, если вы забыли). Наплевать, если можно использовать это выражение в адрес тех снобов, что смотрят на меня сверху вниз. Что приемлемо для Ааклус, Вальбург Е, для ААААА-БЭЭЭЭ Мувинг и Сторидж Кампани, для Звовлоу, Ирвинга, для Циттцтфельда, Самуила и ЗЗИЗЗИ Зтэмп Зтудио Корп, то приемлемо и для меня.
К слову, каждый день после того, как мои данные были опубликованы, два или три человека звонят мне и спрашивают, действительно ли это мой телефон. Один человек позвонил из Пасадены, Калифорния. Он сказал — это кажется фактически невероятным, но я цитирую его слово в слово, он сказал, что считает мои книги чушью и не стал бы читать ни одной из них, даже если бы ему за это платили, но моя строчка в справочнике ему нравится и не хотел ли бы я иметь цветную репродукцию Рассела Флинта, ту, где обнаженная сидит на берегу Луары. Я сказал, что хотел бы — я всегда полагал, что обнаженных слишком много не бывает, и сейчас эта репродукция висит над моим столом. И я объясню почему. Что бы ни думал обо мне человек, не ценящий моих книг, должно приветствовать его бесспорно верный взгляд на жизнь.
Мы, писатели, живем, конечно, исключительно ради Искусства, но всегда нуждаемся и кое в чем помимо него, и сейчас, если я не ошибаюсь, пора меценатству войти в силу. Я полагаю, следует меня поддержать.
Если кто-нибудь из представителей моей аудитории захочет оказать мне финансовую помощь, вот то, что мне особенно необходимо на данный момент:
Мячи для гольфа
Табак
«Роллс-Ройс»
Собачья еда, подходящая для
а) гончей
б) пекинеса
в) еще одного пекинеса
Кошачья еда для
кошки (особенно она любит горох)
И бриллиантовое ожерелье, подходящее для
жены.
Еще неплохо бы было получить ящик шампанского и несколько теплых шерстных свитеров. И акции «Юнайтед Стэйт Стил» не повредят.
СЕМЬ
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЮМОРИСТАХ
Да, время шло, Уинклер, и, решив написать книгу, потом еще одну, потом еще одну, потом еще одну и так далее, я одновременно сочинял еще рассказы и музыкальные комедии, что вылетали из-под моего пера, словно летучие мыши из сарая. И вскоре я стал строчить, как заправский писец. 22 мои книги были опубликованы в «Сэтердей Ивнинг Пост» в виде историй с продолжением. За вторую книгу мой гонорар был увеличен до 5000 долларов, за третью до 7500, за четвертую до 10000, за пятую до 20000. Вот тогда я и понял, что снова могу безбоязненно стать П. Г. Вудхаусом.
За каждую из последних 12 книг я получал по 40000 долларов. Неплохо, конечно, все мое сочинительство было не зря, но я всегда осознавал, что на самом-то деле я все же мелкая птица. Как и Дживз, я знаю свое место, и это место в дальнем конце стола среди жалких мошенников и кухонной прислуги.
Я работаю в области, известной как легкий жанр, и на таких, как я — иногда нас называют юмористами — интеллигенция, презрительно усмехаясь, смотрит свысока. В недавнем выпуске «Нью-Йоркера» я был назван «болтливым гномом» — так что сами видите, как глубоко зло пустило корни.
Такие вещи не проходят даром. Вы не можете назвать человека «болтливым гномом», не унизив его морально. Он страдает. Он отказывается есть свой завтрак. Он ходит, не зная куда приткнуться, из угла в угол, засунув руки в карманы и надув нижнюю губу. Что дальше, вы знаете сами: он пишет вдумчивые новеллы, анализируя социальные проблемы, и вот еще одним юмористом меньше. Если дела и дальше будут идти так, как сейчас, то скоро все юмористы вымрут как вид. То, что когда-то было полногласным хором, превратилось в разрозненное чириканье. Вы пока еще можете услышать из чащи веселую нотку Бичкомбера, попискивающего, как коноплянка, но в любой момент лорд Бивербрук или кто-то еще, назвав Бичкомбера болтливым гномом, разобьет его сердце. И что тогда?
Такое положение особенно ощутимо в Америке. Если, идя по городской улице, вы заметите подозрительного человека, крадущегося мимо вас, словно кот в чужом переулке, ежесекундно ожидающий кирпича в бок, то вы ошибетесь, решив, что это Бэби Фейс Шульц, аферист, за которым охотится полиция тридцати штатов. Это скорее всего юморист.
Недавно я редактировал антологию современных юмористов Америки, и был очень этому рад, ибо чувствовал, что такие издания необходимо поддерживать. Выпустите сборник их сочинений, и вы оживите жалких, не подлежащих критике зануд, таких, как водянистый Бауэрс. Юмористам будет приятно вдруг узнать, что и их тоже кто-то считает божьими тварями, они поймут, что этот мир, в конце концов, не так уж и плох, выльют свою дозу стрихнина обратно в бутылку и выйдут на залитые солнцем улицы через дверь, а не через окно семиэтажного дома, как они уже было собрались. Меня попросили написать статью для вышеупомянутой книги, и это, возможно, была единственная приятная вещь, случившаяся с этими прокаженными впервые с 1937 года. Я слышал, Фрэнк Салливан, к примеру, разгуливал с чемоданом, распевая как жаворонок.
Существует три предположения о том, почему «легкий жанр» почти прекратил свое существование. Одно принадлежит мне, второе Расселу Мэлоуни, а третье Уолкотту Гиббсу из «Нью-Йоркера». Выношу свое на ваш суд
По-моему, дело в том отношении, с которым юмористы сталкиваются в ранние годы и которое обескураживает всех, кроме самых убежденных юмористов. Учась в средней школу, они оказываются в одном из двух классов, и в обоих их не любят. Если паренек просто каламбурит — он тупой осел. («Ты тупой осел» — это формула). Если его шутки становятся язвительными, сатирическими, то его зовут «наглой свиньей». И как бы его ни звали, его презирают и им гнушаются, хорошо, если не бьют. По меньшей мере, так было в годы моей юности. Меня все это как-то миновало, может быть, потому что весил я 78 кг и умел драться, но очень многие мои сверстники-гномы сдались и не упражняли свое чувство юмора где-то года с 1889-го.
Теория Рассела Мэлоуни состоит в том, что юморист — всегда своего рода потешный карлик. Достоверно известно, что в средние века благовоспитанные и высокообразованные полагали, что нет ничего смешнее человека значительно меньшего роста или, по меньшей мере, носящего накладной горб. В те времена любой, кто был на 50 дюймов выше или ниже, уже сам по себе был юмористом. Ему давали колпак и палку с бубенчиками и велели скакать вокруг ради забавы окружающих. И поскольку это не было трудно, а подаяния были довольно велики, карлик выполнял их желания.
Сегодня, по мнению мистера Мэлоуни, людей способен позабавить лишь ментальный карлик, или невротик — человек, не способный перейти улицу без сопровождения, обналичить чек в банке или остаться трезвым на протяжении нескольких часов. А причина того, что сегодня очень мало юмористов, состоит в том, что фактически невозможно оставаться невротиком при условии, что вам можно только курить сигареты какой-то одной марки, чтобы находиться в физическом и душевном здравии.
Уолкотт Гиббс полагает, что дефицит юмористов объясняется тем, что сегодня принято приветствовать юмориста, лишь если он осмеливается критиковать двойное касание бейсбольной биты. Быть юмористом означает видеть мир не в фокусе, а сегодня, когда мир действительно не в фокусе, люди настаивают, чтобы вы видели его четко. Юмор подразумевает осмеяние существующих институтов, а люди хотят удержать свою веру в устоявшийся порядок вещей. Последние десять лет, говорит Гиббс, юмористов все больше изводят, они все больше обороняются, и им все яснее, что в тот миг, когда они поднимут свою дурацкую голову, орда жадных глаз будет следить за ними, понося, словно устроителей пира во время чумы. Естественно, после одного-двух экспериментов подобного рода любой юморист одумается и замолчит.
В жизни каждого нью-йоркца, подписанного на нью-йоркскую телефонную службу, рано или поздно наступает момент, когда нужно собраться с силами и принять ответственное решение: хочет ли он, чтоб его имя было занесено в телефонную книгу, или нет. Ответа на вопрос не избежать: или вы в книге, или вас в ней нет. Сам я в ней — наверное, от желания иметь под рукой что-нибудь приятное, чтобы скрасить долгие зимние вечера. Ибо, согласитесь, приятно прочесть:
«Вудхауз, П.Г. 1000 ПркАв БАтрфлд 8-5029»
Звучит, по-моему, гораздо лучше, чем стоящая сразу перед моей фамилией «Вудак, Норма Л. 404 53?я вост. ул. МАррей-хл 8-4376» и сразу после «Вучика, Дж. Д. 807 Колмб Ав. МОнумнт 6-4933». Каждый из этих двух по-своему хорош, и все же никто из них не:
«Вудхауз, П.Г. 1000 ПркАв БАтрфлд 8-5029»
В минуту грусти я частенько открываю замусоленную страницу, и она не перестает радовать мои глаза. «Вудхауз, П.Г.», — говорю я себе. «1000 ПркАв», — прибавляю я. «БАтрфлд 8-5029», — смакую я и заключаю: «Неплохо, неплохо». Однако — или, как несомненно напишут в телефонном справочнике, ОДнако — против занесения своего имени в телефонную книгу можно выдвинуть одно, но очень серьезное возражение: попав в нее, вы становитесь отбросом общества, осмеянным и презираемым всякими чванливыми снобами со скрытыми номерами, которые полагают, что раз вы не держите свой номер при себе, делясь им только с ближайшим окружением, то и стоить ничего не можете.
Но я по-прежнему прошу чинуш из телефонной компании ежегодно публиковать мое имя, адрес и номер телефона (Вудхауз, П.Г. 1000 ПркАв БАтрфлд 8-5029, если вы забыли). И шиш, простите, глядящим на меня свысока надутым снобам. Что устраивает Валбурга Е. Ааклюса, погрузочно-разгрузочную компанию «ААААА-БЕЕЕЕ», Самуэля Зитченфельда, Ирвинга Яулоу и корпорацию «ЯЯЮЯЯЮ Яткрыточная Студия», сгодится и для меня.
Так вот, неделями после публикации статьи ни дня не проходило без двух-трех телефонных звонков, где меня спрашивали, действительно ли в книге помещен мой настоящий номер. Один, к примеру, позвонил из Пасадины, штат Калифорния, и сказал — можете мне не верить, но я повторяю за ним слово в слово — что у меня негодные книги и он даже за деньги их читать не станет, а вот статьи хороши, и если я захочу, он может выслать мне цветную репродукцию с картины Рассела Флинта,1 где обнаженная девушка сидит на берегу Луары. Я отвечал, с удовольствием: обнаженных девушек в доме много не бывает — и репродукция теперь висит над моим письменным столом. Отсюда мораль: неважно, что человек думает о моих книгах — лишь бы дух у него был правильный.
Да, хоть и живем мы, авторы, исключительно во имя искусства, но получить чего-нибудь со стороны никогда не погнушаемся. И если у нас снова появляются покровители, то это, я считаю, следует только приветствовать.
Так что если кто из моих читателей надумает чем-нибудь меня снабдить, то вот список самого необходимого:
- мячики для гольфа
- табак
- Роллс-Ройс (одна штука)
- собачье питание для:
а) фоксхаунда (одна штука)
б) пекинеса (одна штука)
в) пекинеса (вторая штука)
- кошачье питание для:
кошки (одна штука; кстати, она обожает горох)
и наконец:
- бриллиантовое ожерелье для:
жены (одна штука)
Не помешают также ящик шампанского и несколько теплых свитеров. Да, и как насчет акций? Скажем, американской сталелитейной промышленности?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ: О юмористах
Да, Винклер, время шло. Я писал одну книгу за другой; рассказы и юморески вылетали из меня, как летучие мыши из темного сарая, и я довольно быстро стал неплохим писакой. Двадцать одну из моих книг частями опубликовал «Сатердей ивнинг пост». За вторую книгу мне заплатили 5000 долларов, за третью — 7500, за четвертую — 10000, за пятую — 20000. Тогда-то я и почувствовал, что можно опять становиться П.Г. Вудхаузом.
Каждая из двенадцати последних книг принесла по 40000 долларов. Весьма недурно, да и деньги пришлись очень кстати, но я всегда понимал, что не отношусь к птицам высокого полета. Я как Дживс — знаю свое место за столом, и место это в хвосте, среди горничных, поваров и прочей челяди.
В нашем ремесле мой жанр зовется веселой прозой, а к подобным мне весельчакам, или иначе юмористам, образованная публика относится пренебрежительно. Если я скажу, что в последнем номере «Нью-Йоркера» меня окрестили «бесстыдным пикси»,2 вы поймете, как плохи наши дела.
А ведь такое даром не проходит. От слов «бесстыдный писки» человек падает духом. Он отказывается от утренней овсянки. Он худеет. Он обиженно ходит по улицам, надув губы и засунув руки в карманы, и пинает попавшие под ногу камни. Оглянуться не успеете, как он сядет за стол и начнет писать глубокие романы, вскрывающие пороки современного общества, — и еще одним юмористом станет меньше. Эдак мы скоро вообще вымрем как класс. Уже сейчас вместо некогда полноголосого хора слышны лишь разрозненные попискивания. Еще заливается трелью Пляжный бродяга,3 но не ровен час придет лорд Бивербрук4 или кто другой, назовет его бесстыдным пикси, пронзит его сердце — и что останется от бедняги?
Особенно туго приходится юмористам в Америке. Если, гуляя по улицам какого-нибудь сити, вы приметите жмущегося к стенам человека, который пробирается мимо вас с опаской, точно бродячий кот в ожидании пинка под дых, знайте, это не Шульц Невинное личико,5 бандит, за которым охотится полиция тридцати штатов, — это наверняка юморист.
Недавно я редактировал антологию современного американского юмора, и с большим, надо сказать, удовольствием, ибо всей душой поддерживаю такого рода начинания. Выход в свет трудов отверженных созданий оживит их, как вода возрождает засохшие цветы. Узнав, что их еще считают за людей, они решат, что мир, должно быть, не столь тесен и неблагодарен, каким казался раньше, выплеснут из рюмки приготовленную порцию стрихнина и выйдут на свет божий через дверь, а не через окно седьмого этажа, как прежде собирались. Моя просьба использовать их сочинения при подготовке упомянутой книги стала для этих прокаженных первой счастливой вестью года так с 37-го. Взять хотя бы Фрэнка Салливана:6 поговаривают, что он порхал по улицам Сараготы и пел как соловей.
Могу предложить три версии, почему веселой прозой сейчас почти никто не пишет: свою, Рассела Мэлоуни и Уолкота Гиббса из журнала «Нью-Йоркер».
Начну со своих скромных рассуждений. Мне думается, что уже отношение одноклассников отвадит от шуток едва ли не всякого начинающего юмориста. В школах юные шутники попадают в две незавидные группы. Если их речь смешна и безобидна, то они набитые дураки («Дурак ты набитый» — вот как это звучит). Если же их насмешки едки и язвительны, то они самые умные («Что, думаешь, ты самый умный?»). В какой бы из групп они не оказались, их презирают и дразнят, а то и колотят. Так было в мои школьные годы. Я выдержал — возможно потому, что весил под 80 килограммов и занимался боксом, — но большинство моих сверстников-пикси сошли с дистанции, и с конца минувшего века ни разу не давали волю своему чувству юмора.
По мнению Рассела Мэлоуни, юмористами всегда были забавные карлики. Средневековая знать, например, со смеху покатывалась при виде человека ростом много ниже среднего, пусть и за счет обманчивой сутулости. Любой, кто был чуть выше метра, уже считался юмористом. На него надевали колпак, давали в руки погремушку, называли шутом и заставляли плясать и всех смешить. Работа была непыльная, позволяла прилично поживиться, и на нее охотно соглашались. Сейчас же, продолжает господин Мэлоуни, смешны карлики душевные — неврастеники, неспособные сами перейти через дорогу, обналичить банковский чек или хотя бы на пару часов оставаться трезвыми. А нехватка юмористов объясняется тем, что сложно быть неврастеником в эпоху, когда достаточно курить одну из дюжины марок сигарет, чтобы оставаться крепкими душой и телом.
Уолкот Гиббс считает, что во всем повинно модное ныне веяние дубасить каждого подавшего голос юмориста бейсбольной битой. Юмористу полагается видеть мир в кривом зеркале, а сегодня, когда мир и без зеркала крив, нам велят относиться к нему со всей серьезностью. Юмор высмеивает сложившиеся порядки, тогда как народ хочет верить в их незыблемость. В последние десять лет, говорит Гиббс, юмористов затравили и запугали, и те уверовали, что стоит поднять свою дурную голову, как налетит взъяренная толпа, обвиняя их в пиршестве в разгар чумы. Стоит ли удивляться, что не раз битые, юмористы наконец учатся уму-разуму и замолкают навсегда?
1 Рассел Флинт — английский художник-пейзажист, получивший особую известность за портреты обнаженных девушек.
2 Пикси — персонажи английского фольклора, бесята, известные своими злыми шутками. Пикси получают особое удовольствие, смущая невинных девушек и сбивая путников с пути. По некоторым повериям, в пикси воплощаются души некрещеных младенцев.
3 Пляжный бродяга (Beachcomber) — литературный псевдоним Дж.Б. Мортона, английского журналиста и писателя, ведущего юмористической колонки «Кстати» в газете «Дэйли Экспресс».
4 Лорд Бивербрук (Уильям Максуэлл Эйткен) — уроженец Канады; британский финансист, политик и владелец многих газет, в том числе «Дэйли Экспресс».
5 Автор, вероятно, имеет в виду Шульца Голландца (настоящее имя — Артур Флегенхаймер), знаменитого гангстера времен «сухого закона».
6 Фрэнк Салливан (1892–1972) — американский журналист и писатель юмористических рассказов; работал в журнале «Нью-Йоркер».
Если вы – владелец домашнего телефона, то рано или поздно от вас потребуют дать ясный и недвусмысленный ответ: печатать или не печатать ваше имя в телефонном справочнике. Отвертеться от этой проблемы невозможно. Либо вы там будете, либо нет. Лично я есть (по-моему, мне тогда очень сильно хотелось иметь какую- нибудь хорошую книгу, чтобы читать ее долгими зимними вечерами).
Разве ж это не великолепно: «Вудхауз П.Г. 1000 Пркав, НОрфлд 8-5029»?
Не правда ль, гораздо приятней, чем «Водичка, Дж. Д. 807 Колбсав, МОнумнт 6-4933» (передо мной) или «Вутак, Норма, Л. 404 И. 51 МЮрил 8-4376» (после меня)? Они, в общем-то, звучат тоже неплохо, но не так восхитительно, как «Вудхауз П.Г. 1000 Пркав, НОрфлд 8-5029».
Когда мне становится грустно, я открываю заветную, слегка засаленную от частого употребления страничку, и мое сердце начинает биться веселей. «Вудхауз П.Г. – повторяю я снова и снова. – 1000 Пркав. НОрфлд 8-5029. Какая прелесть!».
Но – или даже как в моей строчке – НО! К сожалению, без ложки дегтя тут не обходится. Дав согласие на публикацию личных сведений в общем телефонном справочнике, вы из уважаемого человека мгновенно превращаетесь в изгоя, над которым смеются и от которого отворачиваются напыщенные владельцы секретных номеров (не велика, стало быть, птица, считают они, коль не в состоянии иметь номер, известный лишь очень узкому кругу знакомых и друзей).
Как бы то ни было, я буду настаивать на том, чтобы шишки из телефонного ведомства публиковали в справочнике мое имя, адрес и номер телефона. (На всякий случай напомню: «Вудхауз П.Г. 1000 Пркав, НОрфлд 8-5029».) Плевать мне (прошу прощения за резкое выражение) на всех этих надменных снобов. То, что хорошо для Ааклуса Вальбурга Е, для транспортной компании ААААА-БЕЕЕЕ, для Звовлова Ирвина, для Зитценфельда Сэмл. и для ЗИЗИ Зтамп Зстудио Корпршн, хорошо и для меня.
В общем, в течение нескольких недель после выхода статьи в свет не проходило и дня, чтобы мне не позвонили два-три человека, любопытствующих, действительно ли это мой номер. Один даже был из Калифорнии. Он сказал (это звучит невероятно, но я привожу его слова почти дословно), что все мои романы – полнейшая чушь, и читать он их не будет ни за какие деньги, а вот статьи ему очень даже нравятся, и не хотел бы я получить в подарок раскрашенную фотографию обнаженной натуры на берегу Луары, сделанную самим Расселом Флинтом. Я ответил, что хотел бы (всегда считал и считаю, что обнаженных натур слишком много быть не может), и теперь она (фотография) висит над моим столом. Все это я говорю вот для чего: пусть он о моих книгах думает что хочет, важно, как он поступил на деле.
Мы, писатели, конечно же, живем исключительно ради своего Искусства. Но у нас всегда есть маленькие житейские потребности, и вот тут-то, как бы правильнее выразиться, и должны проявлять себя разные меценаты. Меценатство, по-моему, надо всемерно поощрять.
На случай, если кто-нибудь из читателей захочет меня немного поддержать, вот небольшой перечень того, что мне в данный момент нужно:
шарики для гольфа;
сигары;
Роллс-ройс;
собачья еда для
а) одной гончей,
б) одного китайского мопса,
в) другого китайского мопса;
кошачья еда для
а) одной кошки (она больше всего любит консервированный
горох)
и
алмазное колье для
а) одной жены.
Я бы еще не отказался от ящика шампанского и пары теплых шерстяных свитеров на зиму. Американские акции тоже подойдут (в частности, сталелитейные).
СЧАСТЛИВЫЕ СУДЬБЫ
Размышления об юмористах
Вот так, Винклер, время и шло, и потихоньку – один роман за другим, да короткие рассказы и музыкальные комедии, сыпавшиеся из меня как из рога изобилия, – я стал приобретать известность как профессиональный автор. В общей сложности в «Сатэрдей Ивнинг Пост» было напечатано двадцать одно мое произведение! За второй роман они мне заплатили целых пять тысяч, за третий – семь с половиной, за четвертый – десять, а за пятый – все двадцать. Я вновь начал ощущать себя «уважаемым П. Г. Вудхаузом».
Последние двенадцать принесли мне по сорок тысяч каждый. Очень даже неплохо, и давались они мне, в общем-то, легко, но я всегда знал, кто я на самом деле, и не претендовал на звание корифея. Как и Дживс, я знаю свое место, и это место среди бродяг и посудомоек.
Я занимаюсь тем, что в профессиональной среде зовется «легкой формой». На моих коллег, кто зарабатывает себе на хлеб таким же образом (их еще называют юмористами), люди оч-чень высокообразованные посматривают свысока и крайне презрительно. Если я скажу, что в последнем номере «Нью-Йоркера» меня обозвали «бормочущим малым», то ты поймешь, насколько плохо обстоят дела.
Все это добром не кончается. Когда тебя зовут «бормочущим малым», твоя былая уверенность уходит. У тебя появляется комплекс неполноценности и пропадает аппетит. Ты уныло бродишь по улицам, засунув руки в карманы и пиная камни. Потом начинаешь писать что-нибудь умное про общественную жизнь – и все, очередной юморист готов. Если к тебе будут относиться по- прежнему, изюминка в твоих творениях быстро исчезнет. И вместо мощного, раскатистого голоса из тебя будет раздаваться жалкое и хриплое кашлянье. Правда, Бичкомер еще поет, но если какой- mhasd| лорд Бивербрук и иже с ним будут обзывать его «бормочущим малым» и выхолостят душу из его песен, то что же тогда останется?
Особенно славится таким отношением к юмористам Америка. Если вдруг на улице позади тебя появляется человек подозрительного вида, который крадется словно кот, озирающийся и ожидающий получить пинка под брюхо, – вряд ли это очередной Малыш Нельсон, которого за грабежи ищет полиция тридцати штатов. Скорее всего, это просто юморист.
Недавно я редактировал антологию произведений современных американских юмористов и был очень рад такой работе, ибо считаю, что подобные публикации можно и должно приветствовать. Напечатайте антологию юмора – и поникшие было неприкасаемые расцветут, как в свое время воспрял духом Бауэрс. Приятное открытие, что ты, оказывается, кому-то еще интересен, заставляет поверить, что мир не так уж и плох, и выливать приготовленный стрихнин обратно в пузырек, и выходить на свежий воздух через дверь, а не через окно на седьмом этаже. Хотя, по-моему, просьба написать что-нибудь в книгу, о которой я упомянул, была единственным светлым с 1937 года событием в жизни этих отверженных. Мне тут как-то сказали, что Фрэнк Салливан, например, от радости горланил песни на улицах Саратоги.
Могу привести три объяснения, почему работников «легкой формы» стало так мало: мое, покойного Рассела Мэлоуни и Уолкотта Гиббса из «Нью-Йоркера». Начну со своего.
Мне кажется, виной тому отношение окружающих, с которым сталкивается начинающий юморист и которое способно обескуражить кого угодно, кроме разве что самого непробиваемого весельчака. Эти умники тут же навешивают на тебя какой-нибудь ярлык. Если твои речи веселы и безобидны, тебя будут звать пустомелей (как правило, «бестолковым пустомелей»). Стоит пошутить критически и добавить сатиры, как ты уже зануда («Ну вы и зануда!»). Причем независимо от прозвища тебя не любят и презирают, да еще и норовят чем-нибудь задеть. По крайней мере так было, когда я только начинал. Мне, правда, удалось избежать этой участи, может быть, из-за моих восьмидесяти килограммов и умения боксировать, однако большинство моих товарищей по цеху были не столь везучи, и перестали шутить, наверное, году эдак в 1899.
По теории Рассела Мэлоуни, юморист – это нечто вроде карлы, развлекающего народ своими выходками; действительно, в средние века ничто так не веселило благовоспитанных и зажиточных граждан, как шутки человека, значительно меньшего их ростом или специально сутулящегося, чтобы таковым казаться. Тот, кто был ниже метра двадцати, уже только по этой причине считался шутом. На него напяливали клоунский наряд с колокольчиками и заставляли дурачиться и веселить публику. Но поскольку требования были просты, а заработки солидны, он особо не противился.
В наше время, говорил Мэлоуни, публику забавляют умственные карлы и неврастеники – люди, которые не могут перейти через дорогу без посторонней помощи, получить деньги по чеку или побыть трезвыми хотя бы пару часов, – и на свете осталось так мало настоящих юмористов потому, что сегодня практически невозможно быть неврастеником, когда тебя окружают только жизнерадостные люди, здоровые и физически, и психически.
Уолкотт Гиббс считает, что в нынешнем недостатке юмористов виновато общество, которое ждет от них лишь острых, едких и беспощадных материалов. Сначала мы хотим, чтобы нас смешили отдельными недостатками, а когда оказывается, что несовершенен весь мир, мы желаем уверений в его идеальном устройстве. Юмор же подразумевает насмешку над установившимися порядками, а люди не хотят, чтобы кто-нибудь посягал на их убеждения и привычки. За последние десять лет, говорит Гиббс, юмористы превратились в задерганных и опустошенных личностей, которые все более и более утверждаются в мысли, что стоит им только чуть-чуть развернуться, как тут же появится какой-нибудь судия и, грозя им карой небесной, обвинит в плясках на пепелище. Естественно, получив два-три раза по лбу, такой юморист начинает мыслить как все и предпочитает не высовываться.
Если вы- житель Нью-Йорка и абонент нью-йоркской городской телефонной сети, то этот вопрос рано или поздно встаёт перед вами со всей остротой и вам приходится принимать решение . Указывать ли – или наоборот, не указывать – свое имя в телефонном справочнике? Третьего не дано. Либо вы в справочнике, либо вас там нет, вот и все. Лично я- в справочнике. Как это получилось - наверно, мне просто захотелось почитать что-нибудь интересное долгими зимними вечерами. А это, безусловно, читается взахлеб:
«Вудхаус, 100 П.Г. Парк Ав., Н.Ост.пр-зд 35410.»
Я бы сказал, звучит намного лучше, чем Вудек Норма Л, 404 Е.51 Ц.Р-н 8-4376, которая идет строкой выше, или Вудэчка Георг. Д. 807 Кол.ав. Ц. Пл. 6-4933 строкой ниже. Хоть в общем-то и это неплохо, но ведь никакого сравнения с
«Вудхаус, П.Г. 100 Парк Ав., Н.Ост. пр-зд. 35410.»
В минуты уныния я частенько привычной рукой раскрываю справочник на нужной странице – и вот я будто родился заново! «Вудхаус П.Г.», повторяю я. «100 Парк Ав.», повторяю я. «Н.Ост. пр-д. 35410”, повторяю я. –неплохо, неплохо!
Но – или как говорят у нас в телефонном справочнике –Н.О тут есть один минус, а именно: указав свое имя, вы становитесь изгоем для владельцев конфиденциальных номеров. Эти раздувшиеся от собственной важности господа готовы презирать вас лишь за то, что вы, надо полагать, не очень-то популярны, раз вам не нужно хранить свой номер в секрете, доверяя его только самым близким друзьям.
А я все равно буду аккуратно извещать штаб-квартиру ГТС, чтобы они и впредь печатали в телефонном справочнике мое имя, адрес и номер телефона. (Вы не забыли? Вудхаус, П.Г., 100 Парк. Ав. Н.Ост.пр-зд 35410). Это мой, прошу прощения, кукиш тем снобам, которые смотрят на меня свысока. Если в этом справочнике значатся Фикус Вальбург И. из «Аа-Аа-Аа- Бе-Бе-Бе Утруска и Усушка Компани» или Клопов Ирвинг, или Шницель Самюэль, или «К.Л.М.Н. Взлом Встудии Корпорейшн», то и для меня он вполне подходит.
И действительно - вот уже больше месяца, как мои данные опубликовали в справочнике, и с тех пор дня не прошло, чтобы мне не позвонили два – три человека и не спросили – неужели это и правда мой номер. Один позвонил из Пасадены, штат Калифорния. Позвонил и сказал – вы не поверите, но я повторяю слово в слово – что книги мои – жуткий бред, и ни за какие калачи он читать их больше не станет; но ему понравилось, что я написал в телефонном справочнике, и не нужна ли мне цветная репродукция с картины Рассела Флинта «Обнаженная на берегах Луары»? Я сказал, нужна – лишняя обнаженная никогда в хозяйстве не помешает, и вот, пожалуйста- теперь эта репродукция висит у меня над столом. Но главная моя идея вот в чем: мы можем что угодно думать о человеке, которому не нравятся мои книги, но надо приветствовать безусловно правильный поворот его мысли.
Разумеется, мы, писатели, живем лишь искусством единым, но все-таки не стоит пренебрегать и другой - обычной жизнью, а в этой жизни, как мне кажется, возрождается меценатство. Я убежден - это надо поощрять.
Так что если еще кому-нибудь из моих читателей захочется поддержать меня материально, вот неполный список того, что мне нужно сейчас:
-шары для гольфа
-сигареты
-Роллс-Ройс
-собачий корм д/
а) фокстерьера
б) пекинеса
в) еще одного пекинеса
-кошачий корм д/
кошки ( больше всего она любит горошек)
и
-бриллиантовое колье д/
жены.
Еще я не отказался бы от ящика шампанского и теплого шерстяного белья на зиму. Не помешали бы и несколько акций Американской Сталелитейной компании.
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЮМОРИСТАХ.
А между тем, Уинклер, время шло, и продолжая писать книги – одну за другой, одну за другой, а попутно - короткие рассказы и музыкальные комедии, которые вылетали из меня с такой же легкостью, с какой летучие мыши выпархивают из-под крыши сарая, я очень скоро крепко встал на ноги, о чем есть письменные свидетельства. В еженедельнике «Сэтердей Ивнинг Пост» печаталась целая серия моих книг - двадцать одна книга. Вторая из них подняла мое благосостояние до пяти тысяч долларов, третья – до семи с половиной, четвертая –до десяти тысяч, а пятая – до двадцати тысяч долларов. И вот тогда я почувствовал, что смело могу вновь именоваться «П.Г.Вудхаус».
За каждую из последних двенадцати книг я получил по сорок тысяч долларов. Дела шли весьма неплохо, да и писалось мне легко, но я всегда прекрасно понимал, что звезд с неба не хватаю. Я, как и Дживс, знаю свое место на пиршестве жизни - оно там, в дальнем углу, среди кухарок да посудомоек.
Я работаю в литературном жанре, который называется «развлекательным», а те, кто пишет такие книги – их еще называют иногда юмористами – всегда были предметом насмешек для высоколобой интеллигенции. Если я скажу вам, что в последнем номере «Нью Йркера» меня назвали « болтологом», то вы сможете себе представить, как широко распространилось в этом мире зло.
Но такое не проходит бесследно. Нельзя назвать человека болтологом, не подорвав при этом его моральные устои. Он впадает в раздражение. Он теряет аппетит к своей овсянке. Он бесцельно слоняется, засунув руки в карманы, пинает камешки носком ботинка, и нижняя губа его дрожит. А потом вы вдруг узнаёте, что он пишет заумные романы с анализом социальных проблем – вот мы и лишились еще одного юмориста. Если дело так пойдет и дальше, то скоро этот вид вымрет вообще.
А ведь многоголосый когда-то хор и так уже сильно поредел - раздается лишь нестройное чириканье. Время от времени из зарослей еще раздается веселое посвистывание Бичкомбера, беспечное, как песнь коноплянки, но в любую минуту лорд Бивербрук или кто-нибудь еще назовет Бичкомбера болтологом, разобьет его бедное сердце – и какую же жатву мы в итоге пожнем?
Особенно это заметно в Америке. На улицах любого американского города можно встретить молодого человека, который с затравленным видом постарается побыстрее прошмыгнуть мимо вас - так кот спешит удрать из чужого двора, пока не получил под ребро увесистым куском кирпича. Вы подумаете, что это Крошка Шульц, рэкетир, на которого полиция сразу тридцати штатов объявила план-перехват, и ошибетесь. Скорее всего это юморист.
Недавно я готовил к печати сборник рассказов современных американских писателей-юмористов и рад был заняться этим, потому что убежден- надо всячески содействовать тому, чтобы такие издания выходили. Выйдет из печати сборник их рассказов – и словно живительная влага проливается на эти поникшие, всеми забытые созданья, как на Боуэрса, например. Радостное открытие – оказывается, кто-то считает, что и они тоже люди – заставляет их поверить, что жизнь-то налаживается; они высыпают обратно в пузырек уже отмеренную дозу стрихнина и выходят на залитую солнцем улицу через дверь, а не через окно седьмого этажа, как только что собирались сделать.
Просьба прислать свои рассказы для сборника, о котором я говорю, была скорее всего единственным с 1937 г. радостным эпизодом в жизни этих прокаженных. Рассказывали, что Фрэнк Салливан, к примеру, расхаживал после этого по Саратоге, распевая от счастья, как соловей.
Есть три версии, почему в «развлекательном жанре» почти перестали писать – одна моя. одна –покойного Рассела Мэлони и одна Волькотта Джибса из «Нью-Йоркера». Вот моя версия во всей ее полноте:
Я думаю, отношение окружающих к начинающим юмористам отбивает чувство юмора у всех, кроме самых закоренелых из них. Едва начав работать в этом жанре, юмористы обнаруживают, что попали в одну из двух групп, причем обе они одинаково непопулярны. Если они просто острят, то они - ослы (Полная формулировка: «Ну, ты и осёл!»).Если же их остроты приобретают язвительный и саркастический тон, то они – свиньи. («Какая же ты свинья!»). И в том, и в другом случае их удел- издевки и презрение, и хорошо еще, если не пинки. По крайней мере в мое время это было так. Я как-то выстоял – может быть потому, что весил почти восемьдесят килограммов, но большинство моих сверстников- болто… юмористов были просто в ауте и не упражнялись в остроумии с 1899г. или около того.
Согласно теория Рассела Мэлони юморист всегда представлялся людям чем-то вроде лилипута, и действительно- в средние века вполне воспитанные и состоятельные люди не находили ничего смешней, чем человек, который был намного ниже их ростом или хотя бы сутулился, чтобы казаться таким. В те времена каждый, чей рост не достигал полутора метров, уже был юмористом. Такому выдавали колпак, палочку с колокольчиками и приказывали развлекать публику прыжками и ужимками. Так как работа эта была несложна, а перепадавшие объедки сладки, оправдать все ожидания зрителей вполне удавалось.
В наши дни, считает Рассел Мэлони, людей тоже забавляет ущербность, но умственного или невротического свойства – человек не может самостоятельно перейти улицу, или получить деньги в банке, или оставаться трезвым в течение нескольких часов кряду. Отсюда становится понятно, почему юмористов стало так мало- ведь практически невозможно оставаться невротиком, когда существует больше десятка сортов сигарет, и любой из них обеспечит вам прекрасное здоровье и душевное равновесие.
Уольтер Джибс полагает, что дефицит в нашем жанре объясняется тенденцией современного развития –она явно ведет к тому, что юмориста, позволившего себе сатирический выпад, будет ждать награда в виде двух хороших затрещин бейсбольной битой. Чтобы быть юмористом, надо видеть мир в несколько искаженном свете, но сейчас, когда мир действительно пошел вкривь и вкось, публика требует, чтобы ей представили гармоничную картину окружающего. Юмор заключается в умении найти смешное в привычных всем сторонах жизни, а люди хотят, чтобы их вера в установившийся порядок вещей оставалась незыблемой. В последние десять лет, считает Джибс, юморист пошел другой – он теперь более шустрый и бдительный. Он все больше убеждается в том, что стоит ему только высунуть свою бестолковую голову, как толпа преследователей с горящими глазами бросается на него, крича, что мир гибнет, а он фиглярствует. Ничего удивительного, что после одного-двух таких уроков он становится благоразумнее и больше не высовывается.
В жизни каждого жителя Нью-йорка, выписывающего нью-йоркский телефонный справочник, наступает момент, когда ему необходимо принять решение по одному немаловажному вопросу. А вопрос состоит в том, вносить или, соответственно, не вносить свое имя в телефонный справочник. Третьего не дано. Ты либо в книге, либо нет. Лично я, например, - в книге. Думаю, причиной тому явилось желание обзавестись приятным чтивом для долгих зимних вечеров. Согласитесь, звучит неплохо:
Wodehouse, P.G. 1000 PkAv. Butrfld 8-5029
Как мне кажется, намного лучше, чем Wodak, Norma L. 404 Е. 51. MUryhl 8-4376, что стоит впереди меня, и Wodicka, Geo. D. 807 ColbsAv 6-4933, что следует сразу за мной. Оба они по-своему хороши, но ничто не сравнится с Wodehouse, P.G. 1000 PkAv. Butrfld 8-5029
Если навалится депрессия, я часто открываю замусоленную страницу, и ко мне возвращается приподнятое расположение духа. Я читаю: Wodehouse, P.G. 1000 PkAv. Butrfld 8-5029, и говорю сам себе: "Хорошо, очень хорошо".
Но, или как мы, парни из справочника, говорим No, существует одно обстоятельство не в пользу наличия вашего имени в справочнике, а именно, вы становитесь изгоем общества, предметом насмешек и презрения в глазах шишек, имеющих личные номера. Видите ли, считаться крутым может только тот, чья персона достаточно важна, чтобы иметь личный номер, известный только узкому кругу и близким друзьям.
Однако я и дальше намерен сообщать руководству справочника свою фамилию, имя, адрес и номер телефона. (Wodehouse, P.G. 1000 PkAv. Butrfld 8-5029 - на случай, если вы забыли). Плевать я хотел, если могу так выразиться, на снобов, что будут смотреть на меня сверху вниз. То, что устраивает Aaklus, Valbourg E. и ААААА-ВЕЕЕЕ Moving and Storage Company, и Zwowlow, Irving, и Zyttcnfeld, Saml. и ZZYZZY Ztamp Zstudio Corpn, подходит и для меня.
В течение нескольких недель со дня выпуска номера с моими координатами, не проходило и дня без двух-трех звонков от желающих убедиться, действительно ли это мой номер телефона. Один был из Пасадены, Калифорния. Мужчина сказал (в это трудно поверить, но я цитирую его слова), что мои книги полный бред и что он не согласится прочитать еще одну даже за деньги, но мои статьи ему нравятся, и спросил, не нужна ли мне цветная гравюра Рассела Флинта с изображением обнаженной девы на берегах Луары. Я не стал отказываться (обнаженной натуры много не бывает), теперь она весит над моим письменным столом. К чему я все это говорю? Как бы мы не относились к человеку, который не любит мои книги, следует отметить бесспорную верность его подхода.
Мы, авторы, живем исключительно за счет творчества, но нам совсем не помешала бы, так сказать, поддержка со стороны, и здесь, как мне кажется, меценатство снова входит в моду. Лично я обеими руками "за".
Если кто-то из читателей желает оказать мне материальную помощь, прилагаю список необходимых мне на данный момент вещей:
Мячи для гольфа
Табак
Роллс-ройс
Собачьи консервы для гончей, пекинеза и еще одного пекинеза
Кошачьи консервы (она предпочитает зеленый горошек)
Бриллиантовое колье для жены
Также не откажусь от ящика шампанского и теплого нижнего белья. А как насчет ценных бумаг?
Сталь тоже не помешает.
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЮМОРИСТАХ
Итак, Уинклер, время шло, и, следуя писательской стратегии, я сочинил еще одну книгу, затем следующую, потом еще одну и еще, одновременно из меня, как летучие мыши из старого сарая, вылетали короткие рассказы и музыкальные комедии. И вскоре я довольно неплохо зажил для писаки. "Saturday Evening Post" опубликовал двадцать одну мою книгу. За вторую они заплатили мне $5000, за третью - $7500, за четвертую - $10000, за пятую - $20000. И тогда я почувствовал, что снова могу называться П.Г. Вудхаузом.
За последние двенадцать книг я получил по $40,000. Правда, недурно? Да и темы подворачивались как-то сами собой, но я никогда не забывал, что не отношусь к числу настоящих воротил слова. Как и Дживс, я знал свое место - на дальнем конце стола где-то между подлыми мошенниками и судомойками.
То, чем я занимаюсь, в книготорговле называется "легким жанром", и те, кто этим зарабатывают на жизнь - иногда их называют юмористами - являются в глазах интеллигенции низшим классом и предметом насмешек. Вы поймете, как далеко распространилось зло, когда я скажу, что в последнем номере "Ньюйоркера" меня назвали "болтливым эльфом".
Такое не проходит бесследно. Нельзя назвать человека болтливым эльфом, не унизив его достоинств. Он злится. Отказывается есть свою овсянку. Слоняется, засунув руки в карманы, отвесив нижнюю губу и пиная камни. А потом вы узнаете, что он пишет содержательные новеллы о социальных проблемах, и вот погиб еще один юморист. И если так будет продолжаться и дальше, этот вид вообще вымрет. К несчастью от когда-то многоголосой трели уже осталось лишь разрозненное чириканье. Откуда-то из зарослей до ваших ушей еще может долететь веселое посвистывание субъекта без определенного рода занятий, напоминающее коноплянку, но в любой момент лорд Бивербрук или кто-нибудь еще может назвать бедолагу болтливым эльфом и напрочь лишить его вдохновения. Чего же нам ожидать после этого?
Такие настроения особенно ощутимы в Америке. Если во время прогулки по городу мимо вас словно кошка, в любой момент ожидающая получить камнем по ребрам, прошмыгнет вороватого вида человек, не обманывайтесь, что это Малыш Шульц, рэкетир, за которым охотится полиция тридцати штатов. Вероятнее всего это юморист.
Недавно я редактировал антологию произведений современных американских юмористов, чему, признаюсь, был рад и считаю, что подобных публикаций должно быть больше. Издайте антологию их работ, и на чахнущих бедолаг, это произведет такой же живительный эффект, как затененная прохладная беседка. Приятный сюрприз, что кто-то еще считает их божьими тварями, заставляет их поверить, что этот маленький мир не так уж плох, они закупоривают свою дозу стрихнина обратно в бутылку и выходят на залитую солнечным светом улицу через дверь, а не как собирались через окно седьмого этажа. Внести свой вклад в создание вышеупомянутой книги, пожалуй, было единственной удачей, выпавшей этим беднягам с 1937 года. Я слышал, что Фрэнк Салливан, например, разгуливал по Саратоге, заливаясь соловьем.
Три предположения, почему "легкий жанр" почти прекратил свое существование: одно мое, одно Рассела Малоуни и одно Уолкотта Гиббса из "Нью-Йоркера". Представляю вам свои соображения на этот счет.
Лично я считаю, что дело в отношении мальчиков, с которыми они общаются в детстве, и которое способны пережить только самые что ни на есть убежденные юмористы. Прибыв в публичную школу, они попадают в один из двух классов, все равно в какой: оба не из лучших. Если они говорят смешно, их считают придуками. ("ты - придурок", вот и вся формула). Если их речь носит колкий, саркастический оттенок, их называют хамами. (Как считаете, вы хам?). Но как бы то ни было, над ними смеются, их презирают, хорошо если не бьют. По крайней мере, так было в мои дни. Я каким-то образом выжил, возможно, потому что весил двадцать фунтов и умел боксировать, но большая часть моих эльфов все же погибла, и их чувство юмора не возвращалось ко мне с 1899 года или что-то около того.
Теория Рассела Малоуни заключается в том, что юмориста всегда рисовали в виде некого смешного карлика, и в этом есть большая доля правды. Действительно, в средние века для богачей и знати не было ничего смешнее человека намного ниже их ростом, или, по крайней мере, выработавшего привычку сутулиться. В те дни каждый ростом ниже пятидесяти дюймов сам по себе уже был юмористом. С шутовским колпаком на голове и палкой с бубенцами в руках он выделывал антраша и развлекал почтенную публику. Времена были тяжелыми, а остатки с барского стола - сладкими, поэтому он исполнял все их желания.
В наши дни, говорит мистер Малоуни, люди смеются при виде умственного карлика или невропата - человека, не способного самостоятельно перейти через дорогу, обналичить чек в банке или оставаться трезвым несколько часов подряд. Он считает, что сегодня так мало юмористов, потому что невозможно быть невропатом, когда достаточно выкурить сигарету одной из дюжины марок, чтобы оставаться в отличной физической и умственной форме.
Уолкотт Гиббс считает, что недостаток юмористов обусловлен современной тенденцией награждать их звонкими ударами бейсбольной битой за малейшую критику. Чтобы быть юмористом, нужно видеть мир вверх тормашками, а сегодня, когда он действительно вверх тормашками, люди настаивают, что ты видел его нормальным. Юмор подразумевает высмеивание существующего порядка, а они хотят сохранить свою веру в этот порядок неповрежденной. За последние десять лет, говорит Гиббс, юмористы стали значительно волосатей и агрессивней, значительно возросла вероятность того, что стоит ему поднять свою тупую башку, как за ним бросится разъяренная толпа с обвинениями, что он занимается ерундой перед лицом серьезной опасности. Естественно после одного-двух подобных инцидентов он вразумляется и становится тихим, как мышь.
В жизни каждого человека, живущего в Нью-Йорке и пользующегося услугами Нью-Йоркской телефонной связи, наступает момент, когда ему придётся лицом к лицу столкнуться с некоей проблемой и принять решение. Иметь ему или же, наоборот, не иметь, своё имя в телефонной книге? И нет никакой возможности увильнуть от этой проблемы. Либо вы есть в телефонной книге, либо вас там нет. Лично я — есть. Я полагаю, что всегда недостаёт чего-нибудь интересненького, что можно было бы почитать долгими зимними вечерами и именно поэтому я — в книге. Поскольку, без сомнения, это читается великолепно:
Вудхауз, П. Г. 1000 ПкАв. БУтфлд 8-5029
Намного лучше, как мне кажется, чем Водак, Норма Л. 404 Е.51. МУрихл 8-4376, что напечатано прямо передо мной, и Водицка, Гео. Д. 807 КолбсАв. МОнумнт 6-4933, идущее сразу после меня. И то и другое довольно хорошо по-своему, но это далеко не
Вудхауз, П. Г. 1000 ПкАв. БУтфлд 8-5029
В минуты депрессии я частенько обращаюсь к замусоленной странице и это всегда поднимает мой дух.
- "Вудхауз, П. Г.", - говорю я себе.
- "1000 ПкАв.", - говорю я себе.
- "БУтфлд 8-5029.", - говорю я себе. - "Недурно, недурно"
Однако, или как мы, соучастники по книге, говорим, "ОДнако", существует только одна закавыка в этой книге, а именно то, что в сязи с ней вы становитесь отбросом общества, а также мишенью зубоскальства и презрения со стороны снобов, имеющих приватные номера, предполагается, что вы не можете быть очень крутым, если у вас не хватает важности, чтобы сохранять ваш номер доступным только ограниченному кругу личных друзей.
Как бы там ни было, я буду продолжать уведомлять высоких чинов телефонной, системы чтобы они публиковали моё имя, адрес и телефонный номер. (Вудхауз, П. Г. 1000 ПкАв. БУтфлд 8-5029, если вы позыбыли.) На фиг, простите за выражение, всех снобов, смотрящих на меня с презрением. Что неплохо для Ааклус, Валбург Е., а также для АААА-БИИИИ Компании по Перевозке и Хранению, а также для Звовлов, Ирвинг, а также для ЗЗИЗЗИ Зтамп Зстудио Корпн, то неплохо и для меня.
Итак, спустя несколько недель после появления моей строки в книге, ни дня не проходило, чтобы кто-нибудь не звонил и не спрашивал, действительно ли это мой номер. Один из них был из Пасадены, Калифорния. Он сказал — это кажется почти невероятным, но я цитирую его дословно — что считает мои книги полной околесицей и он не станет читать ещё одну, хоть ты ему заплати. Но ему очень понравились моя запись в телефонной книге, и он спросил, не хотел бы ли я иметь цветную репродукцию обнажённого Рассела Флинта, сидящего на берегах Луары. Я сказал, что хотел бы, — хотя не следует иметь много обнажённых фигур в доме, я всегда это говорю, — и вот теперь она висит над моим письменным столом. Ещё я обращаю особое внимание на следующее. Что бы мы не думали о человеке, который не ценит мои книги, нам следует восхищаться тем, кто, несомненно, является молодцом.
Мы, авторы, конечно живём уедиенно, ради искусства, но мы никогда не отказываемся от маленьких радостей на стороне, и кстати, если я не ошибаюсь, снова входит в моду система покровительства искусств. Это, на мой взгляд, должно поощряться.
Если кто-нибудь из моих почитателей пожелает субсидировать меня, то вот в чём я нуждаюсь особенно, на данный момент:
Мячи для гольфа
Табачные изделия
Роллс-Ройс
Собачий корм для
а) Английской гончей
б) Пекинеза
в) Ещё одного пекинеза
Кошачий корм для
Кошки (она особенно без ума от гороха)
и
Бриллиантовое ожерелье для
Жены
Заодно я бы не отказался от ящика шампанского и некотрых тёплых шерстяных вещей для зимы. И немного акций Американской Сталелитейной Компании тоже бы не повредили.
СЕМЬ
Некоторые мысли юмористов
Что ж, время идёт вперёд, Уинклер, и, занимаясь написанием одной книги, затем другой, затем ещё одной и так далее, и пока в одно и то же время короткие рассказы и музыкальные комедии выпархивали из меня как летучие мыши из амбара, я вскоре стал довольно преуспевающим, как и все бумагомаратели. Двадцать одна моя книга была издана сериями в журнале "Сатеди Ивнинг Пост." За вторую книгу мне подняли цену до $5000, за третью до $7500, за четвёртую до $10 000, за пятую до$20 000. И тогда я почувствовал, что имя «П. Г. Вудхауз» снова нашло своё место под солнцем.
За последние двенадцать книг я получил по $40 000. Неплохо, конечно, и деньги пришлись кстати, но я всегда остро чувствовал тот факт, что я не из тех, кого действительно называют важными персонами. Подобно Дживсу, я знаю своё место, и это место там, на дальнем краю стола, среди презренных мошенников и кухонной челяди.
Я занимаюсь тем, что в нашей области известно как «лёгкий жанр», и на тех, кто этим занимается, — их ещё иногда называют юмористами, — интеллегенция смотрит с презрением и издёвкой. Если сказать вам, что в недавнем номере «Нью-Йоркера» я был упомянут как «этот трещащий гном», вы увидите, как далеко зашло зло.
Это всё наносит тяжёлый урон. Вы не можете назвать человека трещащим гномом, не нанеся ему моральной травмы. Для него это мучительно. У него пропадает аппетит. Он ходит туда-сюда, засунув руки в карманы, с оттопыренной нижней губой, пиная ногами камни. Затем, знаете ли, он пишет глубокомысленные романы, анализируя социальные условия, а вы тем временем грубо обрываете другого юмориста. С таким положением вещей недалеко до полного вымирания юмористов, как вида. Уже то, что когда-то было полногласным хором, поредело до нескольких разрозненных чириканий. Вы можете ещё слышать из зарослей весёлую нотку птички под названием Бичкамбер (бродяга, пробавляющийся на пляже), насвистывающего, подобно коноплянке, но в любой момент Лорд Бивербрук или кто-то ещё, может назвать Бичкамбера трещащим гномом, забрать его сердце и душу, и какая из этого выйдет польза?
Это положение особенно заметно в Америке. Если, проходя по улицам какого-нибудь города, вы заметите вороватого вида человека, крадущегося мимо вас, как кошка в чужом переулке, каждое мгновение ожидающая получить пол-кирпича по рёбрам, не заблуждайтесь, подумав, что это Шульц Детское Лицо, рэкетир, на которого полиция тридцати штатов расставила свои сети. Возможно, это юморист.
Я недавно редактировал антологию произведений современных американских юмористов и делал это с удовольствием, поскольку я чувствовал, что такие публикации следует поощрять. Опубликуйте антологию их произведений и вы вернёте жизнь бедной, зачахшей, касте неприкасаемых, как цветам, поставленным в воду. Приятное удивление от того, что кто-то считает их тоже Божьими созданиями, заставит их почувствовать, что этот маленький мир не так уж и плох в конце концов, и они сольют свою дозу стрихнина назад в бутылку и выйдут на солнечную улицу через дверь, а не через, как уже хотели, окно седьмого этажа.
Когда меня просили написать статью для упомянутой мной книги, произошло, впервые с 1937 года, замечательное событие, относящееся к этим изгоям. Мне рассказали, что Фрэнк Салливан, которого я должен был упомянуть предпоследним, расхаживал по Саратоге распевая как жаворонок.
Было высказано три предположения относительно того, почему «лёгкий жанр» почти прекратил своё существоание — одно мной, одно ушедшим из жизни Расселом Мэлони и одно Уолкотом Гибсом из «Нью-Йоркера» Я привожу своё, хотя я не уверен в его ценности.
Это выражается, по моему мнению, в позиции тех, кому пудрят мозги разнообразной чепухой ещё в раннем детстве, что отбивает всякую охоту шутить у всех, кроме прирождённых юмористов. Придя в школу они окаываются в одном из двух лагерей, оба из которых непопулярны. Если они просто шутят при разговоре, то они — глупые задницы («ты глупая задница» — такой шаблон отношения к ним). Если их разговор приобретает язвительный и сатирический оборот, тогда они грязные свиньи («А не кажется ли тебе, что ты грязная свинья?») И ктобы они ни были, они презираемы, их ни во что не ставят, хорошо, что не пинают ногами. По крайней мере так было в моё время. Я выстоял, возможно потому, что я весил более 170 фунтов и занимался боксом, а вот большинство моих ровесников-гномов попáдали в кювет и не упражнялись в своём чувстве юмора где-то с 1899 года.
Теория Рассела Мэлони состоит в том, что юморист всегда был разновидностью смешных гномов, и довольно правдоподобно, что в средние века воспитанные и состоятельные граждане полагали, что нет смешнее человека, который значительно ниже ростом всех остальных, или по крайней мере притворяющегося сутулым. Любой, ростом в 50 или меньше дюймов, само по себе, был в те дни юмористом. На него надевали конический колпак, давали ему в руки посох с колокольчиками и заставляли его выделывать антраша и всячески веселить их. И, поскольку, это не так уж и трудно и подачки были неплохие, он ублажал все их прихоти.
Сегодня людей забавляет, — говорит мистер Мэлони, — умственный гном или неврастеник — человек, неспособный пересечь улицу без посторонней помощи, обналичить чек в банке или оставаться трезвым хотя бы на несколько часов, и причина того, что сегодня так мало юмористов, в том, что фактически невозможно оставаться невротиком, когда вам приходится курить только одну марку сигарет из дюжины, чтобы оставаться в прекрасной форме, как физически, так и умственно.
Уолкот Гибс думает, что юмористов нехватает из-за того, что существует тенденция приветствовать юмориста, когда он осмеливается выпустить какую-нибудь взрывную вещь, звонким двойным ударом бейсбольной биты. Что бы быть юмористом, вы должны видеть мир несфокусированным, и сегодня, когда мир действительно размыт, люди настаивают на том, чтобы вы видели его неискажённым. Юмор подразумевает смешное в устоявшихся нормах поведения, а они хотят сохранить свою веру в установившийся порядок вещей нетронутой. В последние десять лет, — говорит Гибс, — юморист становится всё более раздражённым и готовым защищаться, всё более уверенным, что в ту самую минуту, когда он поднимет свою безрассудную голову, на него набросится толпа с горящими глазами, обвиняя его в том, что он занимается пустяками, в то время, как горит Рим. Естественно, после одной-двух таких попыток, он научится уму-разуму и будет сидеть тихо.
В жизни каждого человека, который живет в Нью-Йорке и выписывает городской телефонный справочник, наступает минута, когда ему необходимо ответить себе на один трудный вопрос. Будет он, или же наоборот, не будет он внесен в справочник? От ответа никак не увильнуть. Либо да, либо нет. Я внесен. Думаю, просто хотелось иметь хорошую книгу для чтения долгими зимними вечерами. И ее действительно приятно читать.
Вудхауз, П.Г., Парк Авеню 1000, Бэттерифилд 8-5029
По-моему, гораздо лучше звучит, чем Вудак, Норма Л. 404 Е. 51 Мюриэл 8-4376, строчкой выше, и Водика, Джорж. Д. 807, Коламбус Авеню Моньюмент 6-4933, строчкой ниже. По-своему они тоже не плохи, но не так хороши, как Вудхауз, П.Г., Парк Авеню 1000, Бэттерифилд 8-5029
Когда я подавлен, я частенько открываю изрядно замусоленную уже страницу справочника и оживаю. "Вудхауз П.Г.", произношу я "Парк Авеню 1000, Бэттери филд 8-5029". "Неплохо, неплохо".
Но, или, как говорится, есть одно но, у всего этого есть недостаток, ведь попав в справочник, вы сразу же оказываетесь в списке изгоев, презренных и осмеянных людьми из высшего общества, которые обзавелись личными телефонными номерами. Если вы не настолько значительны, чтобы держать в тайне ваш номер и давать его только избранным, напрашивается вывод, что вы не востребованы. Тем не менее, я продолжаю публиковать свое имя, адрес и телефон. (Вудхауз, П.Г., Парк Авеню 1000, Бэттерифилд 8-5029, если вы вдруг забыли). Шелуха, позволю себе это слово, для тех снобов, которые презрительно посмотрят на меня сверху вниз. Что подходит неким Ааклусу, Вальбургу, такой-то торгово-закупочной компании, Зволоу, Ирвингу, Зитценфельду Самуилу и растакой-то печатной мастерской, подойдет и мне.
Что ж, впоследствии дня не проходило, чтобы мне не позвонили 2-3 человека и не спросили, действительно ли мой номер указан в справочнике. Один позвонил из Пасадены. То, что он сказал невероятно, но я передаю дословно: он сказал, что мои книги бред и что он не будет их читать, даже если ему заплатят, но ему понравились мои статьи и не нужна ли мне цветная репродукция Рассела Флинта с изображением обнаженной женщины на берегу Луары. Я сказал нужна - я всегда говорил, в доме не бывает слишком много обнаженной натуры, - и теперь она висит у меня над рабочим столом. Вот к чему я клоню, что бы мы ни думали о человеке, которому не нравятся мои книги, мы должны признать, что он бесспорно человек честный.
Мы писатели, естественно, живем исключительно для искусства, но всегда можем побаловать себя и чем-нибудь еще, а в данном случае, если я не ошибаюсь, мы имеем дело с самым что ни на есть меценатством. Думаю, мы должны его поощрять.
Если кто-либо еще из моих читателей захочет поддержать меня, вот список того, что мне нужно:
Мячи для гольфа
Табак
Роллс-Ройс
Собачий корм для:
1) английской гончей
2) пекинеса
3) еще одного пекинеса
Кошачий корм для
Кошки (ей особенно нравится горох)
И
Брильянтовое ожерелье для
Жены
Мне также поможет ящик шампанского и шерстяная зимняя одежда. Несколько акций Юнайтед Стейт Стил тоже не будут лишними.
НЕКОТОРЫЕ МЫСЛИ О ЮМОРИСТАХ.
Время шло, Винклер, я по очереди написал сначала одну книгу, потом еще одну книгу, еще одну и еще одну и так далее, одновременно я писал короткие рассказы и музыкальные комедии, которые вылетали из меня, как мыши из амбара, и вскоре я преуспел как писатель. Сэтердэй Ивнинг Пост издал серию из двадцати одной книги, написанных мной. За вторую мне заплатили 5000 долларов, за третью 7500 долларов, за четвертую 10000, за пятую 20000. Вот тогда то я снова почувствовал себя уверенно.
За последние 12 книг я получил 40000 долларов за каждую. Неплохо, разумеется, и я определенно набил руку, но я всегда отдавал себе отчет в том, что я не принадлежу к числу избранных. Как и Дживз, я знаю свое место и мое место находится в самом низу иерархической лестницы среди жалких лакеев и судомоек.
Я пишу, что называется, "несерьезное чтиво", а таких, - их еще иногда называют юмористами, - интеллигенция не уважает и презирает. Ты увидишь, насколько все отравлено, когда я скажу, что в последнем номере Нью-Йоркера меня назвали "болтун".
Подобные вещи даром не проходят. Если называть человека "болтуном", он обязательно упадет духом. Он станет раздражительным и откажется от пищи. Он станет ходить с надутыми губами, руки в брюки и пинать перед собой камни. Некоторое время спустя вы узнаете, что теперь он пишет глубокомысленные рассказы на социальные темы, а значит, вы убили еще одного юмориста. Если так будет продолжаться, этот вид совсем скоро вымрет. Уже теперь некогда громкоголосый хор растаял, изредка слышно только слабое щебетание. Из чащи еще можно услышать веселые нотки Бичкомбера, заливающегося, как соловей. Но в любую минуту Лорд Бивербрук, или кто другой, возьмет и назовет Бичкомбера болтуном и тот заглохнет, и каков же тогда будет результат?
Особенно часто с подобным отношением сталкиваешься в Америке. Если вы, гуляя по улице, замечаете вороватого вида человека, который крадется за вами словно кот на незнакомой улице, то и дело ожидая получить камень в ребра, не думайте, что это бандит Крошка Шульц, на которого охотится полиция тридцати штатов. Скорее всего это юморист.
Недавно я редактировал антологию современного американского юмора; я с радостью взялся за работу, полагая, что подобные издания нужно поддерживать. Опубликуйте антологию юмористических произведений и вы вольете новую жизнь в несчастных изгоев, как воду в высохшие цветы. Они будут приятно удивлены, узнав, что кто-то думает, что они тоже Божьи создания, решат, что мир не так уж плох. Они выльют стрихнин назад в бутылку и выдут на залитую солнцем улицу через дверь, а не через окно седьмого этажа, как хотели раньше. С 1937 года эти прокаженные не испытывали такой радости, как тогда, когда меня попросили написать несколько статей для вышеупомянутой книги Я слышал, что, в числе многих, Фрэнк Салливан носился по Саратоге и пел от счастья.
Есть три предположения, почему "несерьезное чтиво" почти перестало появляться на свет - одно предположение мое, другое принадлежит недавно почившему Расселу Мэлуни и третье Валькотту Гиббсу из "Нью Йоркера". Поделюсь своим.
Все дело в сверстниках, с которыми юные юмористы общаются в ранние годы, и которые отбивают охоту шутить у всех, кроме наиболее стойких. При распределении в средней школе они попадают в один из двух не престижных классов. Если они просто смешно говорят, они становятся тупыми ослами. ("Ты, тупой осел" - вот типичное к ним обращение) Если их беседа приобретает язвительный и критический тон, они становятся "глупыми свиньями".(Ну что, "глупая свинья"?) И к какому бы типу они не принадлежали, их презирают и гнушаются и хорошо, если не побьют. По крайней мере, так было в мое время. Каким то образом я не пострадал, возможно, потому что я весил, как слон и занимался боксом, но большинство из моих сверстников юмористов сошли с дистанции и больше не развивали свое чувство юмора примерно с 1899 г.
Теория Рассела Мэлуни сводится к тому, что юмориста всегда называли шутом, ведь в средние века воспитанные и состоятельные люди считали, что нет ничего смешнее человека намного ниже их ростом, или по крайней мере ценили глупых врунов. В те дни любой, пятидесяти дюймов росту или ниже считался смешным. Ему давали колпак и палку с бубенчиками и приказывали дурачиться и развлекать хозяев. Трудной его жизнь не назовешь, да и объедки ему доставались неплохие; он соответствовал желаниям своих господ. А сегодня людей, по мнению Мистера Мэлуни развлек бы умственный карлик или неврастеник - человек, который не может самостоятельно перейти улицу, обналичить чек в банке или не пить несколько часов подряд. Сейчас так мало юмористов, потому что практически невозможно быть неврастеником, ведь чтобы быть в добром физическом и психическом здравии, вам нужно только курить любой из десятка сортов сигарет.
Волькотт Гиббс считает, что нехваткой юмористов мы обязаны всеобщей склонности хвалить юмориста только когда он удачно сострит. Чтобы быть юмористом, вы должны "расфокусированно" смотреть на мир, а теперь, когда мир и так не "в фокусе", люди настаивают, чтобы вы видели его четко. Юмор должен высмеивать незыблемые устои, а они хотят сохранить веру в установленный порядок неизменной. За последние десять лет, говорит Гиббс, юморист стал значительно более торопливым и всегда готов защищаться. Он все больше теперь уверен, что в минуту, когда он высунет свою дурью башку, взбешенная толпа погонится за ним, как римляне за мародером во время пожара. Естественно, что после одного-двух случаев, он поумнеет и перестанет высовываться.