В нашей семье невозможно жить без волнений. Когда Сондерс укладывает мои локоны в пучок (я ношу прическу уже целую вечность, почти шесть месяцев), то иногда, глядя в зеркало, я недоумеваю: как они еще не побелели, мои бедные волосы?

Взять хотя бы брата. Конечно, сейчас Боб немного исправился, ведь я изрядно над этим потрудилась; но первое время после поступления в Оксфорд он был совершенно невыносим. Мне пришлось проявить с ним максимальную твердость характера.

Даже отец, когда я хоть чуть-чуть выпускаю его из поля зрения… Достаточно вспомнить историю с правом прохода по частному владению.

Она случилась тем летом, когда я еще не носила прическу. Мне пришлось навестить тетю Флору, одну из моих относительно терпимых тетушек. Ее и сравнивать нельзя с милой тетей Эдит, но, с другой стороны, она, конечно, не такое чудовище, как тетя Элизабет. И все-таки очень приятно было снова оказаться дома.

Автомобиль ожидал меня возле станции. Я села не в салон, а на переднее сиденье, потому что мне хотелось поболтать с Филлипсом, нашим шофером. От него всегда можно узнать свежие новости и мнение дворецкого на этот счет в придачу.

Сначала речь зашла о Джо Госсете. Старик немного подрабатывает тем, что заводит пружины на городских часах: на церкви, у нас дома над конюшней и где-то еще. По крайней мере, должен заводить, но часто забывает, часы останавливаются, и из-за этого всякий раз разгорается сыр-бор. Джо мне нравится. Мы с ним друзья, и, бывает, подолгу разговариваем о свиньях. Он любит поговорить о свиньях и сам держит двух. Они ему как родные дети. Как-то раз Джо посвятил им почти часовой монолог.

- Старик Джо, - начал Филлипс. – Опять забыл завести часы над конюшней. Безответственный человек, мисс.

- Бедняга Джо! Отец наверняка был зол, – сказала я.

Филлипс усмехнулся. В жизни не встречала других шоферов, которые хотя бы изредка усмехались.

- О! Ясное дело, мисс. Старик Джо вечно толкует о своих треклятых свиньях до тех пор, пока не забудет, что на свете есть не только свиньи.

Примерно милю Филлипс вел машину, не позволяя себе произносить ни слова. Так уж он устроен. Как будто сам себе кран перекрывает.

И вдруг заговорил снова:

- Редкая кутерьма заварилась в городке, мисс, по поводу права прохода.

Тогда-то я впервые услышала о случившемся. Филлипс, хоть и с перебоями, но поведал мне всю историю.

А произошло вот что. Я привожу тут самую суть и опускаю все, что сказал шофер дворецкому, и что дворецкий ему на это ответил.

За лесом, у края озера, есть поле. Жители городка ходили через него, чтобы срезать путь и не делать лишний крюк. Отец никогда не имел ничего против. Горожане не сворачивали с дороги, просто шли от ворот до ворот. Так было, сколько я себя помню. И вдруг, по прошествии многих лет, отец объявил, что они не должны там ходить, и закрыл ворота. И теперь городок бурлил. Жители стояли на том, что имеют законное право пользоваться этой дорогой, а отец утверждал, что ничего подобного: наоборот, у него есть полное право не пускать их.

Я не могла взять в толк: отец всегда был так добр к горожанам, и не было никакой причины, почему бы он вдруг повел себя так ужасно.

Но когда Филлипс после очередного перерыва возобновил свою речь, я сразу все поняла. Он сказал:

- Мистер Моррис (наш дворецкий) уверяет, что если по совести, то полковник здесь ни при чем. Мистер Моррис считает, что его подговорил и заставил так поступить мистер Рэстрик. Мистер Моррис слышал их разговор за обедом. Мистер Рэстрик все твердил, что полковника водят за нос, и он должен постоять за свои права, что людям только палец протяни. Мистер Моррис говорит, это и завело полковника.

Теперь все стало ясно, потому что я отлично знаю и мистера Рэстрика, и как он умеет влиять на отца. Не выношу мистера Рэстрика. Он иногда приезжает к нам погостить. Когда-то в детстве они с отцом вместе учились, а теперь он содержит частную школу недалеко от Лондона. Мой брат Боб говорит, что в этом не было бы ничего плохого, если бы мистер Рэстрик и наш дом не рассматривал в качестве филиала своей школы. Этот ужасный человек относится к числу любителей совать нос в чужие дела. Мне доводилось слышать, как он учил Морриса правильно хранить вина. Филлипсу он иногда читает лекции об автомобилях. В свой последний визит он и мне постоянно давал советы менторским тоном.

Такой человек очень даже способен уговорить отца. Как однажды заметил Боб, при тактичном подходе ничего не стоит сесть отцу на шею и ехать в свое удовольствие, но если он вдруг решит, что его исподтишка обвели вокруг пальца, то немедленно впадает в ярость.

Вот он и впал в ярость по поводу права прохода.

Я решила обязательно попробовать вмешаться, если только представится удобный случай. Наверняка, поразмыслив спокойно в течение нескольких дней, отец станет жалеть о содеянном, но тогда уже гордость может не позволить ему отступить.

Я долго все обдумывала, пока переодевалась к обеду.

Моя семья – это моя вечная головная боль. Когда Сондерс укладывает мне волосы, – я ношу прическу уже целую вечность, почти полгода, – иногда я смотрю в зеркало и удивляюсь, как это я до сих пор не поседела?

Вот, например, мой братец Боб. Сейчас, конечно, он стал гораздо лучше, я над ним хорошо потрудилась. Но когда он только поступил в Оксфорд, это был просто кошмар, твердая рука ему была необходима.

И даже папа, стоит мне только отвернуться… Взять хотя бы ту историю с правом прохода по нашей земле.

Это случилось летом, еще до того, как я начала укладывать волосы. Я тогда ездила в гости к тетушке Флоре. Это одна из моих сумасшедших тетушек, совсем не такая милая, как тетя Эдит, хотя, с другой стороны, не абсолютно чудовищная, как тетя Элизабет. В общем, я была очень рада вернуться домой.

На станции меня ждал автомобиль. Я нарочно села не сзади, а рядом с Филлипсом, нашим шофером, потому что хотела с ним поговорить. Он всегда мне рассказывает, что случилось, пока меня не было, и что об этом думает дворецкий.

В тот день он сначала заговорил о старом Джо Госсете. Джо – старичок из ближайшей деревни, ему платят какую-то мелочь за то, что он заводит в деревне все большие часы: на церкви, над конюшней, и еще несколько. По крайней мере, так предполагается. Он часто забывает завести часы, все они останавливаются, и получается скандал. Мне нравится Джо, я с ним дружу. Мы подолгу разговариваем о свиньях. Он обожает говорить о свиньях, у него есть две, и он любит их как собственных детей. Бывало, что он рассказывал о них три четверти часа без остановки.

– Старик Джо, – начал Филлипс, – опять он забыл завести часы на конюшне, мисс. Никакой ответственности.

– Бедняга Джо! – отозвалась я. – Папа рассердился?

Филлипс хихикнул. Я не встречала больше ни одного шофера, который хихикает.

– Верно, мисс, – сказал он. – Старый Джо вечно талдычит о своих треклятых свиньях, пока обо всем на свете, кроме них, не позабудет.

Потом Филлипс целую милю проехал молча. Он всегда такой, замолкает, будто кран закрыли.

А потом он внезапно продолжил:

– В деревне такое творится, мисс, из-за этого права прохода.

Я еще ничего не знала, и Филлипс мне все рассказал в своей отрывистой манере.

Вот как это было. Я передам рассказ Филлипса вкратце, опустив то, что он сказал об этом дворецкому, и что дворецкий ему на это ответил.

За лесом, рядом с нашим озером, есть поле. Жители деревни всегда ходили через него, чтобы спрямить дорогу. Таким образом им не приходится делать большой крюк. Папа не возражал. Они никогда не сходили с тропинки, просто шли прямиком от ворот до ворот. Так было всегда, сколько я себя помню. Папа разрешал это долгие годы, а теперь вдруг запретил и закрыл ворота. И теперь в деревне возмущаются и говорят, что у них есть законное право ходить по тропинке, а папа заявляет, что ничего подобного, нет у них никакого права, а вот он как раз может им запретить.

Я ничего не понимала, ведь папа всегда был в добрых отношениях со всеми в деревне и, кажется, не было никаких причин для такой неожиданной суровости.

Потом Филлипс объяснил дальше, и я все поняла.

– Мистер Моррис, – продолжил он (Моррис – это наш дворецкий), – сказал, что на самом деле это затеял вовсе не полковник. Мистер Моррис сказал, это мистер Растрик его подначил, он слышал их разговор за ужином. Мистер Моррис сказал, мистер Растрик без конца твердил полковнику, что все пользуются его добротой, что он должен защитить свои права, и про палец, за которым вслед откусят всю руку. Мистер Моррис сказал, этим-то он полковника и убедил.

Теперь мне все было ясно, я ведь знала, каков мистер Растрик и как он может заморочить папе голову. Я этого мистера Растрика терпеть не могу. Он учился вместе с папой в школе и иногда приезжает к нам погостить. У него есть своя частная школа недалеко от Лондона. Мой брат Боб говорит, что не питает к нему из-за этого никакой неприязни, но решительно протестует против того, что мистер Растрик, похоже, считает наш дом отделением своей школы. Он из тех жутких людей, которые поучают всех и каждого. Я слышала, как он объяснял Моррису, какой порядок должен быть заведен в винном погребе, а иногда он читает наставления Филлипсу насчет автомобилей. И мне он всегда давал советы, когда в последний раз гостил у нас, в такой противной начальственной манере.

Я понимала, как ему удалось убедить папу. Боб однажды сказал, что с нашим папой нужно обращаться помягче, и он позволит сесть ему шею и свесить ножки, но если только заподозрит, что его хотят надуть, сразу придет в ярость.

Вот он и пришел в ярость из-за этого права прохода.

Я решила, что постараюсь прекратить это, если только смогу, я-то знала, что через день или два папа спокойно все обдумает и пожалеет, но отступить гордость ему не позволит.

Я ломала над этим голову все время, пока переодевалась к ужину.

Моя семья доведёт меня до умопомрачения. Порою, когда Сондерс делает мне начёс, а я давно не ношу косы, уже почти полгода, я поражаюсь, увидев себя в зеркало, почему они не седые, это я про волосы.

Например, мой братец Боб. Конечно, сейчас он паинька, но сколько же сил я на него потратила, ведь когда он отправился в Оксфорд первый раз, это же был просто ужас какой-то. Я должна быть с ним предельно строга.

Или папочка, стоит только ослабить контроль… Как в истории с правом пользования общественной тропинкой.

Всё случилось летом, до того, как мне стали делать начёс, а тут ещё пришлось гостить у тёти Флоры. Одной из моих бестолковых тётушек. Ей далёко до очень милой тёти Эдит, зато она не настолько безобразна, если сравнить с тётей Элизабет. В общем, я была рада, что возвращаюсь домой.

Авто ожидало у станции. Мне хотелось поболтать с Филиппсом-шофером, поэтому я села на переднее открытое сиденье, предпочтя его заднему, спрятанному под навесом. Филиппс обычно рассказывает, что случилось без меня и что об этом думает дворецкий.

В этот день он заговорил о старом часовщике Джо Госсе, который зарабатывает на жизнь смотрителем церковных курантов, а также следит за всеми остальными башенными часами в деревушке, в том числе нашими над конюшней. Джо часто забывает свои обязанности, и когда часы останавливаются, возникает определённое недовольство. Но я люблю Джо, и он мой друг. Мы с ним подолгу болтаем о свиньях. Его любимая тема. Он сам держит двух кабанчиков, и привязан к ним словно к сыновьям. Однажды он говорил о них сорок пять минут, представляете.

– Старый Джо опять не завёл часы над конюшней, мисс, – поведал Филиппс. – Такой невнимательный.

– Бедный Джо! Папа рассердился? – отозвалась я.

Филиппс беззвучно рассмеялся. Он единственный шофер из тех, что мне встречались, кто так смеется.

– Ах! – воскликнул он. – Верно, мисс. Если бы старый Джо меньше болтал о своих хрюшках, то помнил бы, в этом мире есть кое-что ещё. – Затем Филиппс целую милю гнал авто молча. Он такой. Будто сам себе кран перекрывает.

Вдруг он снова заговорил.

– Необычное волнение в деревне, мисс, из-за общественной тропинки.

Тут я узнала эту историю, рассказанную Филиппсом короткими сбивчивыми фразами.

Суть такова. Передаю сокращённый вариант, опустив, что Филиппс сказал дворецкому и что дворецкий ему ответил.

За лесом в конце нашего озера есть поле. Местные жители всегда ходили по нему, чтобы срезать путь. Получается ближе, не надо обходить две стороны огромного треугольника. Папа не возражал. Ведь никто не сходил с тропинки, люди просто шли прямиком от ворот до ворот. Сколько себя помню, всегда так было. И вот папа, позволявший ходить через поле все эти годы, запретил и перекрыл ворота. Чем породил всеобщее волнение, потому что жители заявили, у них есть законное право мирного прохода, а папа сказал, стоп, нет такого закона, это у него есть легальное право не пускать их.

У меня в голове не укладывалось, ведь папа был так добр к сельчанам, ну нет причины, чтобы он взял и разгневался на них.

Всё стало на свои места, когда Филиппс рассказал остальное:

– Мистер Моррис (это наш дворецкий) говорит, что зря на полковника возводят напраслину. Это всё мистер Растрикс. Он подбил полковника на запрет. Мистер Моррис слышал за обедом, как мистер Растрикс все уши прожужжал полковнику, будто жители беззастенчиво пользуются вашей добротой, а вам следует отстоять свои права и довёл полковника до белого каления. Вот что подвигло вашего папу, считает мистер Моррис.

У меня открылись глаза, я знала мистера Растрикса и поняла, каким образом он убедил папу. Ненавижу этого Растрикса. Он учился вместе с папой, поэтому иногда останавливается у нас. У него своя частная школа под Лондоном. Мой братец Боб не испытывает какой-либо неприязни к мистеру Растриксу, но категорически против того, чтобы нашу усадьбу превратили в отделение частной школы, чего, похоже, Растрикс добивается. Невыносимый пройдоха из тех, кто не устаёт от бесконечных попыток навязать свою волю другим. Я слышала, как он выговаривал нашему дворецкому о порядке в погребах. А ещё он поучал Филиппса, как ухаживать за машиной. Я сама еле отвязалась от его гнусных советов, когда он приезжал последний раз.

Могу представить, что он наплёл папе. Мой братец Боб однажды поделился со мной, что проявив немного такта, можно папе на шею сесть и ножки свесить, а как только у папы в голове появляется идея, то папочку не остановишь.

Само собой, с запретом на пользования тропинкой он пустился во все тяжкие.

Собравшись с духом, я решилась, остановить его, лишь бы хватило сил, не сомневаюсь, пройдёт день или два, папа всё спокойно обдумает и пожалеет, что погорячился, вот только он слишком гордый, чтобы признать и уступить.

Эта мысль не выходила у меня из головы, пока одевалась к ужину.

У меня сплошные заботы и огорчения с моей семьёй. Сижу иногда, пока Сандерс делает мне причёску (дамскую, разумеется, как всегда... то есть последние полгода), смотрю на себя в зеркало и удивляюсь, что не начала седеть прежде времени.

Взять хотя бы моего брата Боба. Теперь-то он уже пообтесался, ведь я столько сделала для его воспитания. Но поначалу, в первый год в Оксфорде, на него было просто страшно смотреть. Пришлось хорошенько над ним потрудиться.

И даже отец, стоит мне отвернуться... Как он однажды запрещал проход через наши земли!

Дело было летом, как раз перед тем, когда я стала делать дамскую причёску. Я ездила в гости к тёте Флоре. Она из средненьких тёть, не такая душка, как тётя Эдит, но с другой стороны, и не такая законченная карга, как тётя Элизабет. Приятно было вернуться домой.

На станции меня встречал наш автомобиль. Я села впереди, потому что хотела поговорить с шофёром, Филлиппсом. Он всегда рассказывает, что делалось, пока меня не было, и что по этому поводу думает дворецкий.

Сначала Филлиппс заговорил о Джо Госсетте. Старик Джо зарабатывает на кусок хлеба, заводя большие часы в нашей деревне - церковные часы, часы над конюшней в нашем доме, и ещё пару других. То есть он должен их заводить, но постоянно забывает, и тогда часы встают и начинается скандал. Мне нравится Джо, мы даже подружились. Он рассказывает мне много интересного о свиньях. Джо очень любит поговорить о свиньях. У него есть две своих свиньи, и они ему как родные. Хоть целый час может болтать о них без продыху.

- Старина Джо, он это, опять забыл завести часы над конюшней, - говорит Филлиппс. - Он слишком безответственный, мисс.

Я говорю:

- Бедняга Джо! И отец рассердился на него?

Филлиппс посмеивается. Никогда не видела, чтобы другой шофёр вот так посмеивался.

- Ещё бы, мисс! Старина Джо, он это, всё говорит о своих драгоценных свиньях, чтоб их, говорит и говорит, вот всё остальное из головы и вылетит.

Потом Филлиппс замолчал на целую милю. С ним такое бывает, будто сам себя выключит - и молчит.

Неожиданно начал снова.

- Насчёт этого самого, проезда через хозяйские земли, вся деревня так ходуном и ходит.

Я об этом в первый раз слышу. Филлиппс рассказал, в чём дело, со своими любимыми паузами.

Вот что случилось. Я своими словами перескажу, а то Филлиппс всё вставлял, что он сказал дворецкому на этот счёт и что тот ему ответил.

На дальней стороне нашего озера растёт небольшой лесок, а за леском поле. Деревенские всё срезали через него дорогу, чтобы не делать большой крюк. И отец не возражал. Они никогда не сходили с тропинки, просто проходили поперёк поля, от одной калитки до другой. Сколько себя помню, всегда так было. А тут отец, после всех этих лет, вдруг заявил, что там ходить нельзя, и запер калитки. Что тут началось! Деревенские говорят, что у них полное право ходить по тропинке, а отец отвечает, нет, ничего подобного, это у него полное право запретить им.

Я ничегошеньки не поняла. Ведь отец всегда очень мягко вёл себя с деревенскими, и непонятно, почему он вдруг так против них возмутился.

Филлиппс рассказал ещё кое-что, и тогда я сообразила, в чём дело.

- Мистер Моррис говорит, - сказал он (нашего дворецкого зовут Моррис), - что полковник до этого не сам додумался, если уж на то пошло. Мистер Моррис думает, что это мистер Растрик науськал его за обедом. Мистер Моррис слышал, как мистер Растрик всё талдычил полковнику, что они просто пользуются его добротой, и что он должен постоять за себя, и насчёт того, что они совсем ему на шею сядут. Мистер Моррис говорит, что это и заставило полковника выйти из себя.

Тут мне стало всё ясно. Знаю я этого мистера Растрика и его происки. И терпеть его не могу. Он учился с папой в школе и иногда бывает у нас в гостях. У него частная школа неподалёку от Лондона. Мой брат Боб говорит, что пускай себе и командует в школе, сколько ему вздумается, но нечего переносить свои директорские замашки на наш дом. Такие, как он, всегда знают лучше и хотят, чтобы все плясали под их дудку. Я как-то слышала, он читал нотацию Моррису насчёт винного погреба. Иногда объясняет Филлиппсу, как надо обращаться с автомобилями. И меня постоянно воспитывал - противным таким, назидательным тоном, - когда в последний раз тут гостил.

Да, так и вижу, как мистер Растрик убеждает отца. Мой брат Боб однажды сказал, что если с отцом правильно обходиться, то можно сидеть у него на руках и прямо из карманов деньги вытаскивать, но если он вдруг решит, что его потихоньку обманывают, тут же встанет на дыбы.

Видимо, он как раз и встал на дыбы с этим проходом через поле.

Я решила положить этому конец, если только получится. Ведь через пару дней, поостыв и обдумав всё хорошенько, отец и сам пожалеет об этом, но тогда ему уже гордость не позволит пойти на попятный.

Переодеваясь к ужину, я только об этом и думала.

С моей семьей хлопот не оберешься. Временами, когда Сондерс делает мне прическу (а я уже целую вечность волос не распускала, с последнего раза почти полгода прошло), я смотрю в зеркало и удивляюсь, как они до сих пор не поседели – волосы, то есть.

Вот взять хотя бы моего братца Боба. Сейчас-то он, конечно, куда лучше стал себя вести, но все потому, что я над ним громадную работу провернула; а когда он впервые поехал в Оксфорд, у меня от него волосы дыбом вставали. Со своей стороны мне пришлось применить к нему наижесточайшие методы.

И даже отец, когда я за ним не приглядываю…Был тут один случай, касающийся права прохода по чужой земле, например.

Это случилось тем летом, когда волосы мои еще были распущены. Я навещала тетю Флору. Никак не могу определиться на ее счет – она совсем не так мила, как тетя Эдит, но все же гораздо менее отвратительна, чем тетя Элизабет. В общем, я рада была вернуться.

Автомобиль ждал меня на станции. Я хотела поговорить с Филлипсом, шофером, и потому села на переднее сидение, а не в кузов. Филлипс всегда рассказывает мне о том, что происходило, пока я отсутствовала, и что обо всем этом думает дворецкий.

В этот раз он начал с рассказа о Джо Госсетте. Джо уже стар и зарабатывает на хлеб тем, что заводит несколько больших часов в деревне – церковные, те, что висят над конюшней дома, да пару других. По крайне мере, он должен это делать; но память частенько его подводит, и тогда часы встают, вызываю неразбериху. Джо мне нравится. Он мой приятель. Мы подолгу беседуем о свиньях - он обожает о них говорить. У него есть два борова, и он к ним относится, как к родным сыновьям. Бывало, что он битый час о них рассказывал.

- Старик Джо, - начал Филлиппс, - опять забыл завести конюшенные часы. У него в голове ветер гуляет, мисс.

- Бедный Джо! – откликнулась я. – Папа был очень сердит?

Филлиппс посмеялся про себя. Он единственный шофер из тех, что я знаю, кто вообще посмеивается.

- А, вы правы, мисс! – сказал он. - Старик Джо вечно болтает о своих чертовых свиньях, пока не позабудет, что в мире есть и другие вещи, кроме них.

Следующую милю Филлиппс вел машину в полном молчании. Он такой. Выключается, словно кран.

Разговор возобновился крайне внезапно.

- В деревне только и разговоров, что об этом незаконном хождении по полю, мисс.

Тогда-то я впервые и услышала эту историю. Филлиппс поведал мне ее обрывками.

Дело было так. Я сокращаю рассказ Филлиппса и исключаю те места, где он обменивается мнениями о происшедшем с дворецким.

За лесом, что у дальнего берега озера рядом с нашим домом, есть поле. Деревенские жители всегда использовали его, чтобы пройти напрямик. Это позволяло им не обходить две стороны большого участка треугольной формы. Отец не возражал. Они никогда не сходили с тропы, а просто шли напрямую от ворот до ворот. Сколько себя помню, они всегда так делали. И тут отец, разрешавший им ходить по полю в течение многих лет, вдруг решил положить этому конец и закрыл проход. Это вызвало большое оживление, деревенские-то считали, что ходить по тропе – их законное право, а отец все отрицал и настаивал на том, что он вправе им запретить.

Я пришла в полное замешательство, ведь отец был всегда так приветлив с жителями деревни, и, казалось, не было никакой видимой причины, по которой он мог внезапно обозлиться на них.

Но потом Филлиппс продолжил рассказ, и я все поняла.

- Мистер Моррис, - сказал он, (Моррис - наш дворецкий), - говорит, что, коли уж на то пошло, это вообще не дело рук полковника. Мистер Моррис говорит, это мистер Растрик навел его на эту мысль, да заставил воплотить ее в жизнь. Моррис говорит, он слышал его за ужином. Мистер Моррис говорит, мистер Растрик все никак не успокаивался и убеждал полковника, что того обманывают, и он должен отстаивать свои права, а крестьяне ходят по тонкому лезвию ножа. Мистер Моррис говорит, это-то и стало для полковника последней каплей.

И тут вся картина стала ясно вырисовываться у меня в голове, ведь я знала, что из себя представляет мистер Растрик и как он мог убедить отца. Ненавижу мистера Растрика. Он учился вместе с папой и иногда приезжает к нам погостить. Он содержит частную школу в Лондоне. Мой брат Боб говорит, что этот факт не вызывает у него неприязни, но он совершенно против того, что мистер Растрик, кажется, рассматривает наш дом как своего рода филиал своей школы. Он один их тех ужасных людей, которые непременно суют свой нос в чужие дела. Я слышала, как он объяснял Моррису правила содержания погреба. Иногда он и Филлиппсу читает лекции о том, как обращаться с машинами. И он постоянно раздавал мне советы с этим ужасным назидательным видом, когда последний раз останавливался у нас.

Я четко представила себе, как он убеждал отца. Мой брат Боб однажды сказал мне, что если человек будет вести себя тактично, то отец сам посадит его на колени и позволит опустошить свои карманы; однако если он обнаружит, что его втихушку облапошивают, то придет в бешенство.

Очевидно, эта история с незаконным хождением по его земле совершенно вывела его из себя.

Я решила, что постараюсь прекратить это, если смогу, так как знала, что через день-два, обдумав все как следует в тишине, отец пожалеет о содеянном, но гордость уже не позволит ему пойти на попятную.

Одеваясь к ужину, я только об этом и думала.

Моя семейка - не подарок. Иногда Сондерс делает мне высокую прическу, которая держится целую вечность, почти шесть месяцев, а я смотрю в зеркало и удивляюсь, почему он не седой… в смысле мой волос.

Например, братец Боб, конечно, сильно изменился, но после скольких усилий! Страшно подумать, каким он впервые отправился в Оксфорд. Так и пришлось взяться за Боба всерьез.

Даже отца нельзя оставить без присмотра! Вспомнить хотя бы историю с правом прохода, которая случилась летом, еще до того, как я стала делать высокую прическу.

Я ездила навестить тетю Флору, одну из моих бестолковых тетушек. Она, конечно, не так мила как тетя Эдит, но с другой стороны и не ужас-ужас, как тетя Элизабет. И как же приятно было вернуться домой!

Шофер Филлиппс ждал на станции. Я села на переднее сиденье, просто хотела с ним поболтать и узнать, что произошло в мое отсутствие. Филлиппс всегда рассказывал последние новости, приправляя их комментариями дворецкого.

В тот раз речь пошла о Джо Госсетте. Старик Джо подрабатывал в деревне тем, что заводил большие часы: в церкви, у нас над конюшней и еще в паре мест. По крайней мере все так думали, но память его частенько подводила, и остановка часов будоражила округу. Мы с Джо дружили. Подолгу болтали о поросятах. Своих двух старик обожал как сыновей и однажды три четверти часа говорил о них без остановки.

- Старик Джо опять забыл завести часы над конюшней. Он неисправим, мисс.

- Бедный Джо! Отец рассердился?

Филлиппс фыркнул от смеха. На моей памяти из всех шоферов фыркал только он.

- Ага, вы правы мисс. Старик Джо всегда болтает о чертовых поросятах, пока не забудет обо всем на свете.

Следующую милю Филлиппс молчал. Такое с ним бывало. Как будто воды в рот набрал. И вдруг опять заговорил:

- Такой шум поднялся в деревне из-за права прохода, мисс.

Тогда я впервые узнала о праве прохода. Филлиппс рассказывал отрывочно. Если выкинуть все лишнее и опустить его разговор с дворецким, то получится примерно так:

Там, где заканчивалось наше озеро, лес сменялся полем. Деревенские жители всегда ходили напрямик через поле, чтобы не делать длинный крюк в обход. Отец не возражал, ведь все шли только по тропинке от калитки до калитки, и так было всегда, сколько я себя помню. Вдруг после стольких лет он взял и передумал. Запрет взбудоражил всю деревню, жители возмущались попранием законных прав, а отец возражал и настаивал на своем неоспоримом праве закрыть проход.

Я ничего не могла понять. Долгие годы жили душа в душу, и с чего отец так взъелся на них?

Филлиппс продолжил рассказ, и все стало ясно:

- Мистер Моррис, наш дворецкий, считает, что на самом деле полковника подговорил мистер Растрик. Мистер Моррис сам слышал, как за обедом мистер Растрик настраивал вашего отца, мол, Джим, нужно отстаивать свои права, и то ли еще будет. Ну, и полковник завёлся.

Тогда я поняла, в чем дело. Знала ведь и мистера Растрика и то, как он мог разговаривать с отцом. Ненавижу я мистера Растрика. Папин школьный товарищ, он иногда останавливается у нас, сам держит частную школу недалеко от Лондона и в нашем доме ведет себя как директор. Братец Боб не питает зла к мистеру Растрику, но такой подход его просто бесит. Есть же на свете противные людишки, которые постоянно суют нос в чужие дела! То мистер Растрик объяснял Моррису, как следить за погребом, то читал Филлиппсу лекции о моторах, а в последний приезд все время приставал ко мне с дурацкими поучениями.

Я так и представила, как он уговаривал отца. Боб однажды заметил, что немного такта и на папу можно сесть и ноги свесить. Но не дай Бог, отец узнает, что его провели, тогда грозы не миновать.

Очевидно, из-за права прохода он и разбушевался.

Я твердо решила сделать все возможное, чтобы остановить это безобразие. Ведь спокойно поразмыслив день другой, отец и сам пожалеет о случившемся, но гордость уже не позволит ему отступить.

Много всего передумала я, пока одевалась к обеду.

У меня не семья, а сплошное расстройство. Временами, когда Саундерс делает мне укладку – вечную, почти шестимесячную – я гляжусь в зеркало и удивляюсь, как там ещё нет седины. У меня в волосах, разумеется.

Вот, к примеру, мой братец Боб. Сейчас-то, конечно, он стал много лучше, уж я как могла постаралась, но когда мы его первый раз отправляли в Оксфорд, это был страх божий. Сколько же мне пришлось потрудиться над ним!

Да и отец мой тоже хорош, за ним нужен глаз да глаз. Взять хотя бы ту же затею с правом передвижения…

Случилась история летом, еще до того, как я обзавелась своей новой причёской. Я ездила навестить тётю Флору. Это одна из моих не особо выдающихся тётушек: не настолько приятная, как тётя Эдит, но и не такое уж окончательное чудовище, как тётя Элизабет. Я радовалась, когда пришла пора возвращаться.

На станции меня поджидало авто. Я села вперёд, а не в кузов, до того мне хотелось поболтать с нашим шофёром Филлипсом. Он всякий раз мне докладывает о том, что стряслось, пока меня не было дома, и что по этому поводу думает наш дворецкий.

На сей раз он начал со старого Джо Госсета. Джо – пожилой человек. Перебивается тем, что заводит у нас в деревне разные уличные часы: те, что на церкви, и те, которые над конюшней в нашем поместье, и пару каких-то ещё. То есть считается, что он это делает, да только память частенько подводит, и тогда часы останавливаются, и отсюда, конечно, неразбериха. Мне нравится Джо. Мы с ним друзья. Он подолгу рассказывает о поросятах. Он любит поговорить насчёт поросят. Он завёл себе парочку собственных и относится к ним как к родным сыновьям. И я знаю, что он может битый час говорить на любимую тему.

- Старикашка Джо, - сказал Филлипс, – он опять забыл завести часы на конюшне. Он безалаберный, мисс.

Я сказала:

- Бедняга Джо. Отец взбеленился?

Филлипс начал кудахтать. Я в жизни своей не встречала другого шофёра, который бы так же кудахтал.

- Ох, - сказал он. – Вы правы, мисс! Старина Джо. Бесконечно твердит о своих обожаемых свинтусах и до того увлекается, что забывает про всё на свете.

После этого Филлипс молчал на протяжении целой мили. Вечно он так: раз, и заткнулся, будто кран перекрыл. Внезапно он снова подал голос:

- В деревне переполох, мисс, из-за отмены права передвижения.

Так я впервые об этом услышала. Филлипс в своей манере, урывками, ввёл меня в курс дела. А суть заключалась вот в чём. Я сокращаю повествование Филлипса и пропускаю, что он сказал по этому поводу в беседе с дворецким, и что, в свою очередь, дворецкий ответил ему.

За лесом, на дальнем конце нашего озера, простирается поле. Деревенский народ всегда ходил через поле, чтобы срезать дорогу. Тогда не приходится огибать две стороны обширного треугольника. Отца это не волновало. Никто не сбивался с тропинки, все топали напрямик, от ворот до ворот. Так было всегда, сколько я себя помню. И вот, после того как отец много лет позволял всем ходить, он неожиданно объявил запрет на проход через поле и поставил ограду. И теперь всех трясёт, потому как деревенские жители сказали, что имеют законное право пользоваться тропой, а отец сказал – ничего подобного, и как раз у него есть полное право никого не пускать.

Отец был всегда обходителен с деревенскими, и я не могла взять в толк, с чего это вдруг он без всякого повода ополчился на них. Но Филлипс продолжил рассказ, и тут я всё поняла.

- Мистер Моррис, - сказал Филлипс (Моррис – наш дворецкий), - считает, что это вовсе и не полковник затеял, по правде-то говоря. Мистер Моррис считает, что это его мистер Растрик настропалил. Мистер Моррис сказал: он сам слышал во время обеда, как мистер Растрик внушал полковнику, что его одурачивают, и что пора уже отстаивать собственные права, и насчёт первого шага. Мистер Моррис считает, что это и выбило полковника из колеи.

Тут вся картина для меня прояснилась. Уж я-то знаю мистера Растрика и хорошо представляю, как он уговаривает отца. Я ненавижу мистера Растрика. Они с отцом вместе учились в школе, и теперь он время от времени заезжает к нам погостить. У него своя частная школа неподалёку от Лондона. Мой братец Боб имеет зуб на Мистера Растрика. Не потому, что у него есть частная школа, а из-за того, что по мнению брата мистер Растрик воспринимает наш дом как филиал этой самой школы. Он из породы тех отвратительных типов, которые лезут всеми руководить. Он втолковывал Моррису, как надлежит содержать винный погреб, я своими ушами слышала. Иногда он читает Филлипсу лекции о моторах. И мне, когда последний раз приезжал погостить, он то и дело давал советы своим противным менторским тоном.

Я убедилась, какое влияние он оказывает на отца. Мой братец Боб однажды сказал так: если ведёшь себя паинькой, то отец готов и на колени к себе усадить, и последнюю рубаху отдать. Но если уж он вобьёт себе в голову, что кто-нибудь покушается на его покой, то сразу становится на дыбы. Видно, и в этой истории с запретом он тоже встал на дыбы.

Я собралась с мыслями, прикидывая, как бы поправить дело, если такое возможно. Я по опыту знаю, что через день или два, когда отец всё спокойно взвесит, он начнёт сожалеть о своём решении, да только гордость не даст пойти на попятный.

И я размышляла над этим всё время, пока переодевалась к обеду.

Моя семья для меня – большое беспокойство. Иногда, когда Сондерс укладывает мои волосы-это было давно, почти шесть месяцев, я смотрю в зеркало, и непонятно, почему он не серый - я имею в виду волос.

Вот мой брат Боб, например. Он намного лучше теперь, конечно, потому что я очень много работала над ним, но когда он впервые приехал в Оксфорд, он был ужасен. Он требовал очень твердого подхода с моей стороны.

И даже отец, когда я не слежу за ним... Бизнес – это право выбора, например.

Это случилось прошлым летом, я уложила волосы. Отправилась навестить тётю Флору. Она одна из множества моих теть, не так мила, как тетя Эдит, но, с другой стороны, не совсем ужасна, как тетя Елизавета. Я была рада вернуться.

Машина ждала меня на вокзале. Я сидела впереди, а не в салоне, потому что я хотела поговорить с Филиппом, шофером. Он всегда говорит мне, что происходило в то время, пока я была далеко, и то, что дворецкий думает об этом.

Сегодня он начал о старом Джо Госсетте. Джо пожилой человек, который мало зарабатывает, заводя несколько из больших часов в деревне – часы на церкви, другие над конюшней дома, и еще пару. По крайней мере, как предполагается, но он часто забывает, и тогда часы останавливаются, и поднимается шум. Мне нравится Джо. Он мой друг. Мы уже давно разговариваем о свиньях. Он любит говорить о свиньях. Он имеет двух собственных, и они для него как сыновья. Я знаю его разговоры на три четверти часа о них.

"Старый Джо," сказал Филипп, “он забыл завести часы в конюшне. Он беспечен, мисс "

Я сказала: "Бедный Джо! Был отецом? "

Филипп усмехнулся. Он единственный водитель, из всех кого я встречала, кто смеялся.

"Ах!" Сказал он. "Вы правы, мисс. Старый Джо, он всегда говорит о своей блаженной свиньях, пока он не забывает всё кроме них в мире ". Филипп вел машину еще милю, прежде чем он сказал что-то. Он такой. Замолкает словно пробка.

Он продолжил довольно неожиданно.

"Небольшие волнения в деревне, мисс, из за права проезда".

Я впервые слышала об этом. Филипп рассказал мне историю обрывками.

Дело было так. Я перескажу объяснение Филиппа, и опущу то, что он сказал дворецкому об этом, и то, что дворецкий сказал ему.

Помимо дерева в конце нашего озера поле. Сельские жители всегда использовали его как кротчайший путь. Это спасло их от обхода двух сторон большого треугольника. Отец не возражал. Они никогда не ходили по тропинке, а просто шли прямо от ворот до ворот. Они делали это так долго, как я могу вспомнить. Ну, отец, после того, как позволял им делать это в течение многих лет, вдруг сказал, что они не должны, и перекрыл поле. И тогда началось большое волнение, потому что жители говорили о своём законном праве использовать путь, и отец сказал: нет, у них нет прав на что- либо подобное, и что он имеет полное право остановить их.

Я не могла понять того, что отец всегда было так мил к деревне, и, казалось, любая внезапная причина ужасна для них.

Затем Филипп объяснял далее, и я поняла.

"Г-н Моррис ", сказал он, Моррис наш дворецкий," говорит, что это не так, правильно говоря, всё что делает полковник. Г-н Моррис говорит, что г-н Растрик как Джим положил к ней, и заставит его сделать. Г-н Моррис говорит, что он слышал за обедом. Г-н Моррис говорит, что г-н Растрик продолжал говорить полковнику, что он возлогает, и должны отстаивать свои права, а также о тонкой грани. Г-н Моррис говорит, что он поставленн с полковником ".

Потом я увидела все это, потому что я знала г-н Растрика, и знала, как он говорил отцу. Я ненавижу г-н Растрика. Он учился в школе с отцом, а иногда приходит по быть с нами. У него частная школа недалеко от Лондона. Мой брат Боб говорит, что он его не жалеет из-за этого, но то, что он возражает, что г-н Растрик, кажется, смотрит на наш дом как на своего рода филиал своей частной школы. Он один из тех ужасных людей, которые пытаются управлять делами каждого. Я слышал, как он говорит Моррис, как ухаживать за подвалом. Он иногда читает лекции Филиппу о двигателях. И он всегда дает мне советы о ужасный пути управляющего, когда он последний раз оставался с нами.

Я могу видеть его убеждения отца. Мой брат Боб однажды сказал мне, что, если вы тактичны, отец позволит вам сидеть на коленях и поможет вам из своего кармана, но если ему пришла мысль, что его впустили на тихой, он уклонялся .

Видимо, он уклонялся от этого права продвижения бизнеса.

Я решила, что я хотела бы попробовать и остановить его, если бы я только могла, потому что я знаю, что через день или два, когда у него было время подумать спокойно, он хотел бы, чтобы он не делать, только он был слишком горд, чтобы признать это.

Я много думала об этом, как я одевалась к обеду.

Мои домашние – это предмет моих бесчисленных тревог. Порой, когда Сондерс зачесывает мне волосы – а происходит это уже целую вечность, месяцев шесть – я гляжусь в зеркало и недоумеваю, как это они у меня не поседели – я имею ввиду волосы.

Взять, к примеру, моего брата Боба. Конечно, сейчас он куда лучше, ведь я весьма усердно над ним потрудилась; но когда Боб впервые отправился в Оксфорд, он был ужасен. Ему требовалось самое решительное вмешательство с моей стороны.

И даже отец, стоит мне выпустить его из поля зрения... Вот скажем, та история с правом прохода через нашу землю.

Это случилось в то лето, после которого я стала подбирать волосы по-взрослому. Я ездила с визитом к тете Флоре. Это одна из моих заурядных родственниц: даже и близко не настолько мила, как тетя Эдит, но, с другой, стороны, и не абсолютно кошмарна, как тетушка Элизабет. Возвращаться было приятно.

Автомобиль ждал меня на станции. Вместо того чтобы сесть в тонно(1), я расположилась впереди, потому что мне хотелось поболтать с Филлипсом, нашим шофером. Он всегда рассказывает о произошедших за время моего отсутствия событиях и о мнении дворецкого по поводу этих событий.

Сегодня он начал со старого Джо Госсета. Джо – это старик, зарабатывающий кое-какие деньги тем, что заводит большие деревенские часы: церковные, часы над конюшнями у нас дома и еще парочку других. Во всяком случае, он должен их заводить. Но часто забывает, и тогда часы останавливаются, и это доставляет изрядное беспокойство. Мне Джо нравится. Он мой друг. Мы с ним ведем долгие беседы о свиньях. Джо любит рассуждать о свиньях. У него самого есть два кабанчика, и он относится к ним, словно к сыновьям. Помню, как-то он рассказывал о них три четверти часа.

- Старина Джо, - сообщил Филлипс, - снова забыл завести часы на конюшне. Он неаккуратен, мисс.

Я откликнулась: - Бедняга Джо! Отец сердился?

Филлипс хихикнул. Он единственный шофер из всех, кого я знала, который вечно хихикает.

- О! – произнес он. - Вы правы, мисс. Старина Джо, он постоянно толкует о своих благословенных свиньях, пока не забывает о том, что в мире, кроме них, есть что-нибудь еще.

Автомобиль проехал огромное расстояние, прежде чем Филлипс вновь заговорил. Таков уж он - перекрывает себя, словно водопроводный кран.

Он вновь вступил в разговор довольно неожиданно:

- В деревне необычайное волнение, мисс, по поводу этого права прохода через земли.

Вот тогда-то я и услышала об этом впервые. Филлипс сбивчиво пересказал мне историю.

Дело было так. Я сокращаю пояснения Филлипса и опускаю то, что он сказал по этому поводу дворецкому, и что дворецкий изрек в ответ.

По ту сторону леса в конце нашего озера есть поле. Жители деревни всегда использовали его в качестве короткой дороги. Это позволяло им сократить путь в обход двух сторон большого треугольника. Отец не возражал. Они никогда не сходили с тропинки, просто шли напрямую от одних ворот к другим. Деревенские жители пользовались этой дорожкой, сколько я себя помню. Так вот, отец, многие годы разрешавший им это делать, неожиданно заявил, что ходить по тропе нельзя, и закрыл проход. Это тут же вызвало превеликое волнение, оттого что жители деревни настаивали на том, что у них есть законное право пользоваться тропинкой, а отец заявлял – нет, никаких таких прав у них нету, и что это у него есть полное право не пускать их.

Это было мне несколько непонятно, ведь отец всегда был так внимателен к деревенским жителям, и я не видела причины, по которой он внезапно стал к ним нетерпимым.

Филлипс продолжил свои объяснения дальше, и тогда я все поняла.

- Мистер Моррис, - поведал он (Моррис – это наш дворецкий), - считает, что в действительности это вообще дело рук не полковника. Мистер Моррис утверждает, что это мистер Растрик надоумил хозяина и побудил его к такому поведению. Мистер Моррис упоминал, что слышал это за ужином. Мистер Моррис говорит, мистер Растрик все твердил и твердил полковнику, что того обманывают и что он обязан встать на защиту своих прав, и про "то ли еще будет". Мистер Моррис говорит, именно это и воспламенило полковника.

Вот теперь-то мне все стало ясно, поскольку мистера Растрика я знала, и знала, как он способен склонить отца на свою сторону. Я не выношу мистера Растрика. Он учился вместе с отцом и время от времени приезжает к нам погостить. У него закрытая школа под Лондоном. Мой брат Боб утверждает, что по этому поводу не питает к мистеру Растрику недобрых чувств, но вот что он не переносит, так это то, что сей гость, похоже, воспринимает наш дом как некое отделение своей частной школы. Он принадлежит к тем неприятным людям, которые пытаются контролировать дела всех и каждого. Я слышала его наставления Моррису о том, как следует хранить винные запасы. Временами он поучает Филлипса по поводу автомобилей. А когда мистер Растрик останавливался у нас в последний раз, он все время давал мне советы в отталкивающей властной манере.

Могу представить себе, как он убеждал отца. Мой брат Боб как-то заметил, что, если быть с нашим отцом обходительным, тот позволит взобраться себе на колени и похозяйничать в его карманах; но что, если отцу придет в голову, что его тайком обманывают, тут он встанет на дыбы.

Очевидно, что он вышел из себя из-за этой истории с правом прохода через наши земли.

Я про себя решила, что попытаюсь остановить эти споры, если только у меня получится. Ведь я знаю, что спустя день-два, когда у отца появится время все спокойно обдумать, он пожалеет о своем решении, вот только излишняя гордость не позволит ему отступиться.

Переодеваясь к ужину, я много раздумывала над этим.

(1) Тонно(tonneau)– старинный автомобильный кузов с задней дверью.

Семья – источник постоянных треволнений для меня. Порой я сижу перед зеркалом, Сондерс колдует над моей головкой, зачесывая волосы вверх ( совсем как тогда, в тот далекий первый выход в свет – целых шесть месяцев назад!), локон свивается за локоном, шпильки так и мелькают - и я не понимаю, почему они еще не седые. Локоны, конечно, не шпильки.

Возьмем, к примеру, моего брата Боба. Сейчас он вполне неплох, но скольких же усилий мне это стоило – поверьте, в свой первый отъезд в Оксфорд брат был воистину ужасен, и не знаю, что бы с ним случилось без моей твердой направляющей руки.

Да и папенька начинает чудить, стоит мне на секундочку отвернуться - как в этой истории с правом срезать путь.

Произошло это летом перед первым моим выходом в свет. Я гостила тогда у тетушки Флоры, одной из тех тетушек, о которых и сказать-то нечего – не так мила, как тетушка Эдит, но и совсем не так ужасна, как тетушка Элизабет. Как вы понимаете, домой от нее я возвращалась чрезвычайно охотно.

Автомобиль уже стоял на станции и я села впереди - поболтать по дороге с Филлиппсом, нашим шофером. Филлиппс всегда рассказывает, что случилось в мое отсутствие и что по этому поводу думает дворецкий.

Сегодня он начал со случая с Джо Госсеттом. Старик Джо заводит все большие часы в округе – на колокольне, у нас над входом в конюшню и еще парочку в деревне. Должен, по крайней мере – ему даже что-то за это платят. Однако частенько он забывает о своих обязанностях, и тогда часы останавливаются и начинается тарарам. Но мне Джо нравится. Мы с ним друзья и порой подолгу беседуем о свиньях. Старик обожает такие разговоры – у него самого две хрюшки, и носится он с ними, как с долгожданными детишками. Однажды он три четверти часа рассказывал, какие они чудные, и ни разу не повторился.

- Джо снова забыл про часы над конюшней, мисс, - осуждающе покачал головой Филлиппс. – Редкостная безответственность.

- Ах, бедный Джо! Папенька сильно рассердился?

Филлиппс фыркнул. Клянусь, Филлиппс – единственный шофер на моей памяти, на самом деле фыркающий себе под нос.

- Еще как, мисс. Стоит Джо заговорить о своих благословенных свинках, и обо всем остальном на свете уже и не вспоминает.

Сказав это, Филлиппс уставился перед собой. Он всегда так – раз, и кран красноречия перекрыт.

Около мили мы проехали молча.

Заговорил он неожиданно:

- Вся деревня гудит из-за права срезать угол.

В тот момент я впервые услышала эту историю. Филлиппс всю дорогу вводил меня в курс дела – как обычно, в час по чайной ложке. Вам я привожу краткую версию - опуская, что он сказал дворецкому и что дворецкий на это ответил.

Итак, за лесом рядом с принадлежащим нам озером разбито поле. Жители деревни всегда шли через него, сокращая путь на две стороны большого треугольника. Папенька не возражал, ведь никто не сходил с тропинки, наискосок пересекающей поле. И все всегда срезали угол – сколько я себя помню. А сейчас - после стольких лет – ворота вдруг закрыли. Что тут началось – жители деревни заявляли, что у них есть законное право идти напрямик, а папенька считал, что ничего подобного, это он имеет все права никуда их не пускать. Мне происходящее показалось весьма странным, он ведь всегда очень хорошо относился к жителям деревушки, и я не видела решительно никаких причин для каких бы то ни было изменений.

Однако дело начало проясняться, стоило Филлиппсу продолжить рассказ:

- Мистер Моррис (это наш дворецкий, если вы не знаете) утверждает, что господин полковник ни при чем. Мистер Моррис говорит, что слышал разговор за обедом - и все дело в мистере Растрике. Мистер Растрик объяснял вашему отцу, что жители деревни его обманывают, и что за свои права надо бороться, и еще что обвал начинается с маленького камешка. Именно из-за этого, говорит мистер Моррис, ваш отец и завелся.

Тогда-то я и увидела, что происходит – уж я знала, каков мистер Растрик и как он влияет на папеньку. Честно говоря, мистера Растрика я терпеть не могу. Он папенькин однокашник, вот иногда и приезжает к нам на пару дней отдохнуть от нелегкой жизни директора частной школы. Его собственной школы в окрестностях Лондона. Мой брат Боб считает, что быть школьным директором вовсе не порок, но это не означает, что мистеру Растрику можно стоять у нас над душой – мы ему не ученики, в конце концов. Он ведь из тех ужасных людей, которые считают себя умнее всех на свете. Однажды я слышала, как он объяснял мистеру Моррису, в каких условиях следует хранить вино. А Филлиппсу он рассказывал, какой брать бензин. В свой последний визит он даже мне пытался давать советы – снисходительно потрепав по щеке!

И меня совсем не удивляет, что папенька поддался. Боб как-то заметил, что кто угодно мало-мальски умелый может подобраться к нашему отцу вплотную и даже посмотреть, что там у него в карманах, но берегись, если он почует обман - снесет всё и вся на своем пути.

Похоже, он и начал сносить всё и всех тех, кто решается срезать путь по нашей земле.

Нет, я непременно остановлю его (если, конечно, смогу) – ведь я-то знаю, через день-другой, спокойно все обдумав, отец наверняка раскается, только гордость уже не позволит отступить.

Именно поэтому сегодня, одеваясь к обеду, я старательно продумывала план действий.

Моя семья ѕ это причина огромного беспокойства для меня. Иногда, во время того как Сандерс делает мне прическу, которая будет держаться почти целую вечность ѕ около шести месяцев ѕ я смотрю в зеркало, и удивляюсь, почему они до сих пор не седые ѕ я имею в виду волосы.

Вот, например, мой брат Боб. Сейчас, конечно же, он намного лучше, благодаря моей кропотливой работе над ним; но когда он впервые отправился в Оксфорд, то был просто ужасен. С моей стороны потребовалось предпринять самые решительные действия.

И даже отец, когда я на него смотрю…. Например, эта история о праве прохода через чужие владения.

Это случилось летом ранее, как я начала укладывать волосы. Я отсутствовала, навещая тетушку Флору. Она одна из моих незатейливых тетушек, не такая уж и милая как тетушка Эдит, но, с другой стороны, не столь ужасная как тетушка Элизабет. Я была рада своему возвращению.

Автомобиль ожидал меня на станции. Я села впереди, вместо того чтобы сесть в кузов, потому что хотела поговорить с Филиппом, шофёром. Он всегда рассказывает мне, что произошло за время моего отсутствия, и что на этот счет думает дворецкий.

Сегодня он начал со старого Джо Гроссетта. Старик Джо, подрабатывает тем, что подводит несколько больших часов в деревне – церковные часы, одни над конюшней у дома, и ещё одни или пару. По крайней мере, все считают, что так оно и есть; но сам он частенько забывает об этом, и часы встают, создавая тем самым довольно много неразберихи. Мне нравиться Джо. Он мой друг. Бывает, мы ведем с ним длинные беседы о свиньях. Он любитель поговорить о свиньях. У него есть пара собственных, они для него словно дети. Был случай, когда он говорил три четверти часа о них.

«Старик Джо», - сказал Филипп, «опять он забыл подвести часы на конюшне. Он небрежен, Мисс».

Я ответила: «Бедный Джо! Отец сердился?»

Филипп хихикнул в ответ. Он единственный шофер, из тех, что я встречала, который вообще когда-то хихикал.

«Ах!» - сказал он. «Вы правы, Мисс. Старик Джо! Постоянно он говорит о своих священных свиньях, до тех пор, пока не забудет, что на свете существует ещё что-то, кроме них». Филипп проехал около мили, прежде чем произнести ещё что-нибудь. Таков уж он есть. Может выключить себя словно кран.

Он возобновил разговор довольно таки неожиданно.

«В деревне небывалое волнение, Мисс, об этом переходе через чужие владения».

Это был первый раз, когда я услышала эту новость. Филипп поведал мне историю отрывками.

Дело обстояло так. Я выделила суть из объяснений Филиппа, пропустив, что он сказал дворецкому об этом, и что дворецкий ответил ему.

По ту сторону леса в конце нашего озера есть поле. Сельские жители всегда использовали его как короткий путь. Это избавляло их от обхода вокруг, как по двум сторонам большого треугольника. Отец не возражал. Они никогда не сворачивали с пути, просто шли прямо от ворот до ворот. Делали они это настолько долго, насколько я вообще могу припомнить. И тут, отец, после того, как на протяжении многих лет позволял им это делать, неожиданно заявил, что они должны это прекратить, и закрыл поле. Последовало очень большое волнение; сельские жители сказали, что имеют законное право использовать этот путь, на что отец ответил отказом, и, поскольку они никогда с подобными ситуациями не сталкивались, у отца было преимущество остановить их.

Я вообще не могла этого понять, потому что отец всегда очень деликатно относился к селянам, и казалось, нет никаких причин столь внезапно изменить отношение к ним.

Затем Филипп объяснил следующее, и я всё поняла.

«Мистер Моррис», сказал он – Моррис – это наш дворецкий – «говорит что, если быть честным, это вовсе не поступок полковника. Мистер Моррис говорит, что это всё Мистер Растрик, который подтолкнул его на это, и заставил-таки сделать. Мистер Моррис говорит, что он слышал его за обедом. Мистер Моррис говорит, что Мистер Растрик продолжал убеждать отца, что тот обманут и должен отстаивать свои права, и что дела обстоят неважно. Мистер Моррис говорит, что всё это вывело полковника из себя.

Затем я увидела картину в целом, потому как знала Мистера Растрика, и просто понимала, как он мог переубедить отца. Я ненавижу этого Мистера Растрика. Он был с отцом в школе, и иногда приезжал к нам погостить. У него была частная школа близь Лондона. Мой брат, Боб, говорит, что не имеет зуба на него по этому поводу, но вот что он не любит, так это то, что кажется, Мистер Растрик рассматривает наш дом, как нечто вроде филиала своей частной школы. Он является одним из тех отталкивающих людей, которые будут пытаться управлять делами всех вокруг. Я слышала, что он объяснял Моррису, как следить за подвалом. Иногда он читал нотации Филиппу о машинах. И он всегда давал мне совет в отвратительно повелевающей манере, когда гостил у нас.

Я видела, как он убеждал отца в чем-либо. Мой брат Боб однажды сказал мне, что если быть тактичным с отцом, то он будет весьма благосклонен, но если у него зародится идея о том, что он обманут, это приведет его в бешенство.

Очевидно, он разбушевался по поводу этой истории с переходом по его владениям.

Я решила, что попыталась бы остановить это, если бы могла, потому как знаю, что через пару дней, когда он обдумает всё в спокойной обстановке, то пожалеет о произошедшем, только если не окажется слишком горд, чтобы уступить.

Я думала над этим много, пока одевалась к обеду.

Семья доставляет мне уйму хлопот. Бывает, когда Сондерс меня причесывает – а я уже очень давно – почти полгода – зачесываю волосы наверх, я смотрю на себя в зеркало и удивляюсь, почему они - волосы то есть – еще не седые.

Взять хотя бы моего брата Боба. Теперь, он, конечно, стал гораздо лучше, потому что я вложила в него немало сил, но он был просто невыносим, когда поступил в Оксфорд. Мне пришлось проявить всю твердость, на которую я способна.

И даже отец, когда остается без моего присмотра. . . Вот, к примеру, тот случай с правом прохода.

Это случилось летом, еще до того, как я стала делать взрослую прическу. Я тогда ездила навестить тетю Флору, одну из своих ничем не примечательных тетушек. Она, конечно, не такая милая, как тетя Эдит, но и не настолько невыносима, как тетя Элизабет. В общем, я была рада вернуться домой.

На станции меня ждал автомобиль. Я села не на заднее сиденье, а спереди, потому что хотела поболтать с Филлипсом, шофером. Он всегда рассказывает, что произошло, пока меня не было, и что об этом думает дворецкий.

Сегодня он начал с рассказа о старом Джо Госсете. Джо подрабатывает тем, что заводит некоторые большие часы в деревне – в церкви, над конюшней у нас дома и еще несколько других. По крайней мере, считается, что он это делает, но, вообще-то, он частенько забывает завести часы, и тогда они останавливаются и поднимается большой шум. Мне Джо нравится. Я с ним дружу. Мы подолгу беседуем о свиньях. Он любит говорить о свиньях. У него есть две свиньи, и они ему как дети. Однажды он рассказывал о них три четверти часа подряд.

- Старик Джо, - сказал Филлипс, - опять забыл завести часы на конюшне. Он такой безалаберный, мисс.

- Бедный Джо! – откликнулась я. – Отец сердился?

Филлипс хихикнул. Среди знакомых мне шоферов он один так хихикает.

- Вы правы, мисс, - сказал он. – Старый Джо постоянно болтает о своих распрекрасных свиньях и забывает обо всем на свете. – Филлипс проехал еще целую милю, прежде чем заговорил снова. С ним всегда так. Его словно выключают, как лампочку.

Неожиданно он опять включился.

- Вся деревня взбудоражена, мисс, из-за этого права прохода.

Я слышала об этом впервые. Филлипс порциями выдал мне всю историю.

Вот что произошло. Я сокращаю рассказ Филлипса и пропускаю то, что он говорил дворецкому и что дворецкий говорил ему.

У леса за нашим озером есть поле. Жители деревни всегда ходили через него напрямик, чтобы срезать путь. Иначе им пришлось бы идти в обход, что было гораздо дальше. Отец не возражал. Они никогда не сходили с дороги, а просто шли прямо от ворот до ворот. Так было всегда, сколько я себя помню. И вдруг, после стольких лет, отец заявил, что там ходить нельзя, и закрыл путь через поле. И теперь поднялась ужасная суматоха, потому что жители говорили, что у них есть законное право ходить по этой дороге, а отец говорил, что ничего подобного, а вот он имеет полное право их туда не пускать.

Я ничего не понимала - ведь отец всегда хорошо относился к жителям деревни, и, по-моему, у него не было никаких оснований, чтобы ни с того ни с сего менять свое поведение.

Затем Филлипс продолжил рассказ, и все прояснилось.

- Мистер Моррис, - сказал он (Моррис – это наш дворецкий), - считает, что, по правде говоря, полковник здесь вовсе ни при чем. Мистер Моррис говорит, что это мистер Растрик внушил Джиму эту идею и убедил его так поступить. Мистер Моррис слышал их разговор за обедом. Как говорит мистер Моррис, мистер Растрик все твердил полковнику, что ему сели на шею, что надо защищать свои права и что это к добру не приведет. Поэтому полковник и завелся – так думает мистер Моррис.

Теперь мне все стало понятно, потому что я знаю мистера Растрика и знаю, как он умеет убеждать отца. Я терпеть не могу мистера Растрика. Он учился вместе с отцом и иногда приезжает к нам погостить. У него частная школа недалеко от Лондона. Мой брат Боб говорит, что не держит на него за это зла, но ему не нравится, когда мистер Растрик ведет себя так, будто наш дом - что-то вроде филиала его школы. Он из тех несносных людей, которые вечно суют нос в чужие дела. Я слышала, как он учил Морриса смотреть за винным погребом. Филлипсу он иногда читает целые лекции об автомобилях. А в последний приезд он постоянно приставал ко мне со своими противными поучениями.

Меня не удивило, что он смог убедить отца. Боб однажды сказал, что, если вести себя тактично, отец позволит сесть к нему на колени и рыться в его карманах, но если ему покажется, что его пытаются обвести вокруг пальца, он придет в ярость.

Видимо, из-за этого права прохода он пришел в ярость.

Я решила, что постараюсь прекратить это, если смогу, потому что знаю - через день-другой, когда у отца будет время спокойно все обдумать, он пожалеет о том, что сделал, но гордость не позволит ему отступить.

Я думала об этом все время, пока одевалась к обеду.

Ну и морока мне с моей семьей! Когда Сондерс укладывает мне волосы – а я ношу высокую прическу уже целую вечность (почти полгода!) – я иногда смотрю в зеркало и думаю: «Как это она до сих пор не поседела?» – в смысле, я, а не Сондерс.

Вот, например, мой брат Боб. Сейчас он еще ничего – и это, надо сказать, моя заслуга – а когда только поступил в Оксфорд, просто сладу с ним не было. Пришлось держать его в ежовых рукавицах.

И даже папа, стоит мне отвернуться… Взять хоть ту историю с правом прохода.

Случилось это летом, еще до того, как я начала носить высокую прическу. Я тогда гостила у тети Флоры – это одна из моих ничем не примечательных тетушек, не такая милая, как тетя Эдит, но зато и не такая отвратительная, как тетя Элизабет. Домой я возвращалась с радостью.

На станции меня ждала машина. Я села на переднее сиденье, чтобы поболтать с Филипсом, нашим шофером. Филипс всегда рассказывает мне, что случилось в мое отсутствие и что по этому поводу думает дворецкий.

На этот раз он начал со старика Джо Гассетта. Джо живет тем, что подводит все большие часы в деревне – на церкви, у нас над конюшней и еще пару других. Вернее, должен подводить, но все время забывает, и тогда часы встают, и начинается переполох. Мне нравится Джо. Мы с ним друзья. Мы подолгу беседуем о свиньях. Джо любит о них поговорить. У него есть две собственных свиньи, и они ему как дети родные. Помню, как-то Джо проговорил о них добрых три четверти часа.

– Этот старый Джо опять забыл подвести часы над конюшней, – сказал Филипс. – Он такой растяпа, мисс.

– Бедный Джо! – ответила я. – Папа очень сердился?

Филипс рассмеялся. Никогда не слышала, чтобы другие шоферы смеялись.

– О да, мисс! – сказал Филипс. – Этот Джо только и знает, что разглагольствовать о своих ненаглядных свиньях, вот и забывает обо всем на свете.

Мы проехали целую милю, прежде чем Филипс заговорил снова. Он всегда такой. Замолкает так резко, будто его выключили.

Включился он так же внезапно, как заглох.

– В деревне настоящий переполох из-за права прохода, мисс.

Вот так я и услышала об этом в первый раз. Филипс пересказал мне всю историю, поминутно умолкая.

Дело было так. (Я сокращаю рассказ Филипса и опускаю то, что он сказал дворецкому и что дворецкий сказал ему.)

За лесом, на дальнем берегу нашего озера, есть поле. Деревенские всегда ходили через него, чтобы срезать угол. Папа был непротив. Они никогда ничего не топтали, а просто проходили по тропинке от одних ворот до других. Так было, сколько я себя помню. В общем, после стольких лет папа ни с того ни с сего заявил, что это безобразие, и запретил ходить через поле. И вот теперь поднялся большой переполох. Деревенские возмущаются и говорят, что по закону они могут пользоваться тропой, а папа отвечает, мол, ничего подобного, у него есть полное право им запретить.

Я была в недоумении. Папа всегда ладил с деревенскими, с чего бы вдруг ему так гадко с ними поступать?

Но потом Филипс рассказал все до конца, и я все поняла.

– Мистер Моррис, – это наш дворецкий, – говорит, полковник в общем-то и ни при чем. Мистер Моррис говорит, это мистер Растрик его надоумил. Мистер Моррис слышал, как за обедом мистер Растрик повторял полковнику, что деревенские нагло пользуются его добротой и так этого оставить нельзя, иначе они окончательно сядут ему на шею. Мистер Моррис говорит, тут-то полковник и взорвался.

Тут мне все стало ясно. Я знаю мистера Растрика и знаю, как он умеет обрабатывать папу. Терпеть не могу этого мистера Растрика. Он учился вместе с папой и частенько к нам наведывается. У него своя школа неподалеку от Лондона. Мой брат Боб говорит, что в этом мистера Растрика винить нельзя, но зачем же было превращать наш дом в отделение своей школы? Это один из тех невыносимых типов, которые вечно лезут в чужие дела. Помню, однажды мистер Растрик учил Морриса вести хозяйство. Иногда он читает Филипсу лекции об автомобилях, а когда гостил у нас последний раз, то вечно давал мне советы этаким мерзким наставительным тоном.

Я прямо видела, как мистер Растрик убеждает папу. Мой брат Боб говорит, что папа – просто душка, пока ты сидишь тихо и не выступаешь, но стоит ему заподозрить, что его пытаются обвести вокруг пальца, как он начинает рвать и метать.

Похоже, из-за права прохода он тоже начал рвать и метать.

Я сразу решила – так это оставить нельзя. Через пару дней папа успокоится и сам поймет, что погорячился, и не отступится только из гордости.

Я только об этом деле и думала, пока переодевалась к обеду.

Моя семья – это постоянный источник тревог и волнений. Порой, когда Сандерс укладывает мои волосы – я уже сто лет ношу высокую прическу – почти полгода – я смотрю в зеркало и размышляю, и как это я до сих пор не поседела?

Взять хотя бы моего брата, Боба. Сейчас-то он, конечно, уже не так плох, потому что я хорошенько над ним потрудилась; но когда он впервые поехал в Оксфорд, это был сущий кошмар! Пришлось держать его прямо-таки в ежовых рукавицах.

Даже отец, стоит ему хоть на минутку выйти из-под моего контроля …. Взять хотя бы ту историю с правом прохода.

Это произошло тем летом, когда я еще не носила высокую прическу. Я уезжала навестить тетушку Флору. Это одна из моих тетушек средней противности; и близко не такая душка, как тетушка Эдит, но, с другой стороны, и не такое кошмарище, как тетушка Элизабет. В общем, я была рада вернуться.

Автомобиль поджидал на станции. Я устроилась впереди; мне хотелось поболтать с Филлипсом, нашим шофером. Он всегда рассказывает мне обо всем, что произошло за время моего отсутствия, сопровождая рассказ замечаниями нашего дворецкого.

В тот день он начал с Джо Госсета. Джо – старый человек, и зарабатывает на кусок хлеба тем, что заводит большие часы в деревне – часы на ратуше, часы над конюшнями в нашем поместье, и еще парочку. По крайней мере, предполагается, что он их заводит, на самом же деле, он частенько об этом забывает, и тогда часы останавливаются, что вызывает понятное недовольство. А мне Джо нравится. Мы с ним дружим. Ведем долгие беседы о хрюшках. Он просто обожает говорить о хрюшках. Он сам содержит двух, и они для него как дети. Как-то он целых 45 минут говорил только о них.

- Старый Джо, - сказал Филлипс, - опять забыл завести часы над конюшней. – Халтурщик он, мисс.

Я сказала. – Бедняга Джо! Папа сильно рассердился?

Филлипс захихикал. Он единственный хихикающий шофер из всех, что я встречала.

- А! – сказал он. – Угадали, мисс. Ох уж этот Джо, вечно заболтается о своих треклятых свиньях, и забудет обо всем на свете. Филлипс умолк, и целую милю мы проехали в молчании. Он такой. Замолкает - будто кран завернули.

Тут он снова заговорил, довольно неожиданно.

- В деревне большой переполох, мисс, по поводу права прохода.

Вот тогда я впервые услышала об этой истории. Филлипс выпаливал ее по частям.

Вот как обстояло дело. Объяснения Филлипса я привожу в сжатом виде, и опускаю обмен мнениями об этом происшествии между ним и дворецким.

За лесом на дальнем конце озера лежит поле, по которому деревенские жители издавна срезали длинную дорогу, которая огибала поле большим углом. Отец никогда не возражал. Просто так по полю никто не гулял, люди строго придерживались тропинки и шли прямо от одной калитки до другой. Так было всегда, сколько я себя помню. И вот отец, все эти годы ничего не имевший против, вдруг заявил, что ходить там нельзя, и запер калитки. И теперь вся округа бурлит, потому что жители настаивают на своем праве пользоваться тропинкой, а отец говорит, что ничего подобного, и что у него есть полное право их не пускать.

Я была в полнейшей растерянности и ничегошеньки не поняла. Что случилось? Ведь отец всегда был очень добр к деревенским, и не было никакой видимой причины, чтобы так на них ополчиться.

А потом Филлипс продолжил рассказ, и все встало на свои места.

- Мистер Моррис, сказал он (Моррис – это наш дворецкий), говорит, что, по правде говоря, вся эта затея – дело рук не полковника. Мистер Моррис говорит, что это мистер Растрик подговорил его, и убедил так поступить. Мистер Моррис говорит, что слышал их беседу за ужином. Мистер Моррис говорит, мистер Растрик все убеждал полковника в том, что его добротой нагло пользуются, и он должен встать на защиту своих прав, а еще о том, что «это еще цветочки, дальше ягодки пойдут». Мистер Моррис считает, что это именно из-за него полковник будто с цепи сорвался.

И вот тогда я увидела картину в целом, потому что прекрасно знаю мистера Растрика, и его способность влиять на отца. Я мистера Растрика не-на-ви-жу. Они с отцом знакомы со студенческих времен, и иногда он гостит у нас. У него есть частная школа, где-то в предместьях Лондона. Как говорит мой брат Боб: «Не то, чтобы я жаловался, но, похоже, мистер Растрик считает наш дом частью своего заведения». Он относится к тому противному типу людей, которые всюду суют свой нос и пытаются всем руководить. Однажды я слышала, как он объяснял Моррису, как содержать винный погреб. Иногда он читает Филлипсу лекции на тему автомобилей. А в свой последний визит к нам он и мне постоянно давал советы, да еще таким ужасным поучающим тоном!

Я живо представила себе, как он убеждал отца. Боб однажды сказал мне, что если подходить к отцу с умом, он позволит тебе сидеть у него на коленях и шарить по его карманам, но если он решит, что его обманывают по-тихому, то разразится гром.

Судя по всему, гром разразился из этого права прохода.

Я твердо решила, что приложу все усилия к тому, чтобы дать этому делу обратный ход, если это вообще возможно, поскольку я была уверена, что через пару дней, спокойно все обдумав, отец будет сожалеть о своем решении, но гордость не позволит ему пойти на попятный.

Эти мысли не покидали меня до самого ужина.

Я очень волнуюсь за домашних. Порой, когда Саундерс меня причесывает - ведь мне уже целую вечность, месяцев шесть, убирают волосы наверх как взрослой - я смотрю в зеркало и удивляюсь, как они еще не поседели - это я про волосы.

Взять хотя бы моего брата Боба. Конечно, теперь он уже исправился, ведь я столько сил в него вложила, однако впервые очутившись в Оксфорде, он вел себя просто ужасно. Без моих строгих напутствий ему было бы не обойтись.

И даже за отцом нужен глаз да глаз… Чего стоит, к примеру, история с правом сельчан проходить через нашу землю.

Дело было летом, еще до того, как я стала носить настоящие прически. Я была в гостях у тети Флоры. Это одна из моих тетушек, которую сложно отнести к какой-либо группе: она не так любезна, как тетя Эдит, но и не так несносна, как тетя Элизабет. Я была рада вернуться домой.

На станции меня ждала машина. Мне хотелось поболтать с Филлиппсом, нашим шофером, и поэтому я устроилась на переднем сидении вместо того, чтобы сесть назад. Филлиппс всегда рассказывает обо всем, что происходит, пока меня нет, и еще о том, что думает об этом наш дворецкий.

В тот день он заговорил о старом Джо Госсетте. Джо - пожилой человек, скромно зарабатывающий тем, что подводит в деревне уличные часы – на церкви, над нашей конюшней и еще где-то. Во всяком случае, это его работа, о чем он часто забывает - часы останавливаются, и начинается жуткая неразбериха. Мне нравится Джо. Он мой друг. Мы ведем долгие беседы о свиньях. Джо любит о них поговорить. У него у самого два поросенка, и они ему словно сыновья. Иногда его рассказы длятся по три четверти часа.

- Старина Джо, - начал Филлиппс, - он опять забыл подвести часы на конюшне. Он такой рассеянный, мисс.

- Бедняга! Папа разозлился? – спросила я.

Филлиппс хихикнул. Кроме Филлиппса я ни разу не встречала шофера, который бы хихикал.

- Ага, - ответил он довольно, - вы угадали, мисс. Уж этот старина Джо! Он все не наговорится о своих благословенных свинках, как будто кроме них и других дел нет.

Мы проехали еще милю, пока Филлиппс вновь не заговорил. Таков уж он: внезапно точно воды в рот наберет.

Он снова начал неожиданно.

- В деревне необычайный переполох из-за запрета ходить через вашу землю, мисс.

Так я впервые услышала об этой истории. Филлиппс рассказал мне ее в общих чертах.

Дело было так. Здесь я вкратце приведу объяснение Филлиппса, опуская подробности их обсуждений с дворецким, как и мнение самого дворецкого.

За лесом у озера есть одно поле. Жители деревни всегда ходят через него напрямик, чтобы срезать путь. Так им не нужно тратить время и обходить углы огромного треугольника. Отец был не против. Они никогда не сворачивают с тропинки и проходят только от ворот до ворот. Насколько я помню, так всегда было. А через столько лет папа внезапно запрещает и закрывает ворота. И теперь все в замешательстве: сельчане считают, что у них есть полное право ходить по тропинке, а папа не соглашается и настаивает на том, что имеет полное право их не пускать.

Я немного не понимала в чем дело, ведь отец всегда был так любезен с сельчанами, да и не было никакой причины ни с того ни с сего так с ними поступать.

Однако Филлиппс рассказывал дальше, и все прояснилось.

- Мистер Моррис, - продолжал он (Моррис - это наш дворецкий), - говорит, что полковник, по правде-то, здесь ни при чем. Он утверждает, что это мистер Растрик подбил его на это. Мистер Моррис слышал все за обедом. Мистер Растрик постоянно говорил полковнику, что его используют и что ему нужно защищать свои права, что это якобы только цветочки. Если верить Моррису, именно это и стало для полковника последней каплей.

Теперь-то мне было все ясно, потому что я знаю мистера Растрика и знаю, как он может заговорить отцу зубы. Я терпеть не могу мистера Растрика. Он учился вместе с папой и иногда приезжает к нам в гости. Ему принадлежит частная школа недалеко от Лондона. Мой брат Боб говорит, что ничуть не в претензии на него за это, но вот с тем, что мистер Растрик ведет себя так, словно наш дом это продолжение его школы, он смириться никак не готов. Он из того типа докучливых людей, которые всегда суют нос не в свое дело. Я слышала, как он поучает Морриса смотреть за погребом. Иногда он читает лекции Филлиппсу об автомобилях. А еще в прошлый приезд он постоянно давал мне наставления своим противным менторским тоном.

Я знала, что он может убедить папу. Мой брат Боб однажды сказал мне, что человеку с чувством такта отец спокойно позволит обвести себя вокруг пальца, но как только он узнает, что его тайком провели, то придет в ярость.

И он явно был в ярости из-за этой истории с полем.

Я решила попытаться помешать этому, если получится, потому что знала, что через пару дней, все спокойно обдумав, отец будет сожалеть о сделанном, но он слишком горд, чтобы признать ошибку.

Я много думала обо всем этом, пока одевалась к обеду.

Родные доставляют мне массу хлопот. Порой я даже удивляюсь, глядя в зеркало на руки Сондерс, которая укладывает мои волосы – скоро уже полгода, как я хожу с настоящей укладкой, как взрослая – почему они не белые? Я имею в виду волосы.

Вот, к примеру, мой брат Боб. Сейчас-то он уже не тот, конечно, что уезжал в Оксфорд, поскольку я серьезно им занялась. Потрудиться пришлось изрядно, ведь тогда он был просто ужасен и требовал самого строго обращения.

Даже папу нельзя надолго оставлять без присмотра, а то такого натворит…. Взять хотя бы прошлое лето (я тогда еще ходила без укладки), стоило мне погостить у тети Флоры – и разгорелся спор из-за тропинки.

Отношения у нас с тетей Флорой средние. Она далеко не такая милая, как тетя Эдит, но все же с ней можно ладить – не то, что с тетей Элизабет. В общем, я была рада вернуться. На станции меня поджидало авто. Я села на переднее сиденье – так сказать, в партер, поскольку хотела поболтать с Филипсом, нашим шофером. Он всегда рассказывает мне, что случилось в мое отсутствие, и что об этом думает дворецкий.

В тот день он начал свой рассказ со старика Джо Госсета. Джо подрабатывает тем, что заводит самые большие часы в деревне - церковные, да еще те, что висят у нас на конюшне, ну, и еще кое-какие. По крайней мере, берется заводить; да сплошь и рядом забывает, часы встают, и тогда начинается кутерьма.

Я люблю Джо. Мы с ним приятели и можем подолгу обсуждать свиней. Он любит говорить о свиньях. У него - две своих, и они ему как дети. Помню, как-то он говорил про них сорок пять минут кряду.

- Старый Джо, - сказал Филипс, - опять забыл про часы на конюшне. Безалаберный он, мисс.

Я ответила:

- Бедный Джо! Отец сердился?

Филипс беззвучно хохотнул. Я больше не встречала шоферов, которые бы так смеялись.

- Ага, - сказал он. – Угадали, мисс. Старый Джо вечно болтает о своих драгоценных свиньях и забывает обо всем на свете.

Мы проехали целую милю прежде, чем Филипс вновь заговорил. Всегда он так – умолкает, точно кран перекрыли, а потом вдруг ни с того, ни с сего:

- Расшумелись в деревне, мисс, а все из-за тропинки.

Так я впервые услышала о конфликте. Красноречие то и дело покидало Филипса, и я передаю вам его слова сжато, не отвлекаясь на то, что он сказал дворецкому, и что на это заметил дворецкий.

А дело в следующем - пройдя лесок, что начинается за нашим озером, вы окажетесь на поле. Местные срезают там путь – иначе им пришлось бы обходить две стороны большого треугольника - и папа не возражает. С тропинки люди не сходят, а идут прямиком от одной калитки до другой. Так было, сколько себя помню. И вот папа, много лет позволявший им это делать, вдруг ни с того, ни с сего запретил ходить через поле. И теперь все в деревне возмущаются и утверждают, что у них есть законное право ходить по тропинке, а папа говорит – ничего подобного у них нет, а вот он имеет полное право их туда не пускать.

Я никак не могла понять, в чем тут дело – ведь папа никогда местных не обижал. И зачем ему вдруг ссориться с ними?

Потом Филипс заговорил снова, и мне все стало ясно.

- Мистер Моррис, - сказал он (Моррис – наш дворецкий), - говорит – винить надо вовсе не полковника. Мистер Моррис говорит – мистер Рэстрик подбил его на это и заставил так поступить. Мистер Моррис говорит, что слышал их разговор за обедом. Мистер Моррис говорит - мистер Рэстрик все твердил полковнику, что его ни в грош не ставят, и что надо иметь твердость, а то дальше будет еще хуже. Мистер Моррис говорит – он накрутил полковника.

Теперь я все поняла, поскольку знаю мистера Рэстрика и знаю, как он мог уговорить папу. Я не переношу мистера Рэстрика. Он - папин школьный товарищ и время от времени гостит у нас. Мистер Рэстрик держит частную школу под Лондоном. Мой брат Боб говорит, что не винит его за это, но только не может понять, почему мистер Рэстрик считает наш дом филиалом своей школы. Такие учат уму-разуму любого, кто под руку подвернется. Моррису он втолковывал, как обращаться с винными запасами, а Филипсу не раз объяснял, как чинить авто. И мне мистер Рэстрик вечно читает нотации, когда гостит у нас.

Представляю, как он убеждал папу. Боб однажды сказал мне – если действовать тактично, отец позволит вам и на колени к нему залезть, и в карманах пошарить; но встает на дыбы при одной мысли, что его используют.

Сейчас, очевидно, он встал на дыбы из-за этой тропинки.

Я решила остановить его любой ценой, поскольку знаю – через день-другой он сам будет жалеть, что погорячился, но тогда гордость не позволит ему идти на попятный.

Переодеваясь к обеду, я серьезно все обдумала.

От моего семейства столько хлопот… Иногда, когда Сондерс колдует над моей прической (уже почти шесть месяцев – подумать только!), я, глядя в зеркало, удивляюсь, почему они еще не поседели – я имею в виду волосы.

Взять, например, моего брата Боба. Пришлось немало потрудиться, чтобы изменить его в лучшую сторону. А ведь когда он впервые отправился в Оксфорд, это был сущий кошмар. Если бы не мое деятельное участие, не знаю, что было бы.

И даже когда я перестала им заниматься, забот не убавилось… Да вот хотя бы это дело с «правом прохода».

В ту пору мне еще не укладывали волосы по-взрослому. Я как раз гостила у тети Флоры, которую отношу к разряду своих сносных теток: она не такая милая, как тетушка Эдит, но и не такая ужасная, как тетка Элизабет. Словом, я была рада снова оказаться дома.

Авто ожидало меня на станции. Я села на переднее сиденье, чтобы поболтать с Филипсом, нашим шофером. Он рассказывает обо всем, что происходит в мое отсутствие, не забывая упомянуть, что по этому поводу думает дворецкий.

На сей раз он начал свой рассказ со старины Джо Госсета. Старичок подрабатывает тем, что заводит самые большие часы в деревне – церковные, часы над конюшнями и еще парочку. Но он частенько забывает о своих обязанностях. Тогда часы останавливаются, и начинается сыр-бор. Я люблю Джо, он – мой друг. Мы с ним подолгу беседуем о поросятах. Старик любит поболтать о своих питомцах. У него их двое, и он любит их, как родных детей. Джо может говорить о них три четверти часа кряду.

- Старый Джо, - начал Филипс, - опять забыл завести конюшенные часы. Он неисправим, мисс.

- Бедный Джо! Отец рассердился?

Филипс усмехнулся. Единственный знакомый мне шофер, способный улыбаться.

- А то! Да уж, мисс. Этот Джо постоянно болтает о своих распрекрасных свиньях и до того заговаривается, что забывает обо всем на свете.

Следующую милю Филипс проехал в молчании. Такая уж у него привычка. Он иссякает, словно вода в кране.

Филипс продолжил совершенно неожиданно.

- В деревне жуткие волнения, мисс, из-за права прохода.

Тогда-то я впервые услышала об этом деле. Филипс кратко изложил мне подробности. Я привожу его рассказ, опустив ненужные подробности (что он сказал дворецкому и что тот ответил). Дело было так.

За лесом, сразу за нашим озером начинается поле. Чтобы не обходить весь участок вокруг, жители деревни шли напрямик через поле. Отец не возражал. Они никуда не сворачивали, просто шли от ворот до ворот. Так было, сколько я себя помню. Так вот, отец, который долгие годы смотрел на это сквозь пальцы, вдруг запретил проход и закрыл поле. С этого и начались волнения. Крестьяне утверждали, что у них есть законное право ходить по этой дороге, на что отец отвечал, что ничего подобного, и он имеет полное право помешать им.

Я была в полном недоумении. Ведь отец всегда был так добр к селянам, с чего бы ему вдруг злиться?

Но дальнейшие объяснения Филипса все расставили по своим местам.

- Мистер Моррис, - продолжал он (Моррис – это наш дворецкий), - говорит, что, по правде, полковник здесь и ни при чем. Мистер Моррис говорит, что это мистер Растрик во всем виноват. Мистер Моррис говорит, что все слышал за ужином. Мистер Моррис говорит, что мистер Растрик постоянно твердил полковнику, что того обманывают, что он должен отстаивать свои права и что все это еще цветочки. Мистер Моррис говорит, что именно из-за этого полковник и взбеленился.

Тогда я все поняла. Я прекрасно знала мистера Растрика и отлично себе представляла, как он обрабатывает отца. Я ненавижу мистера Растрика. Школьный товарищ отца, он иногда гостит у нас. Еще он владеет частной школой неподалеку от Лондона. Мой брат Боб говорит, что это его, Боба, не особенно трогает, но против чего он решительно возражает, так это против того, чтобы мистер Растрик считал наш дом филиалом своей частной школы. Он из тех неприятных типов, которые повсюду суют свой нос. Он рассказывал Моррису о том, как правильно ухаживать за винным погребом. Иногда он читает Филипсу лекции об автомобилях. А в свой последний визит он до смерти надоел мне своими высокомерными замечаниями.

Так и вижу, как он убеждает отца. Однажды Боб заметил, что если вы обладаете достаточным тактом, то отец посадит вас себе на колени и предоставит в распоряжение содержимое своих карманов, но взорвется, как только поймет, что его обманывают исподтишка.

Теперь понятно, почему дело о праве прохода заставило его рвать и метать.

Про себя я решила сделать все возможное, чтобы остановить его. Я же знаю, что через день-два, когда у отца будет время все спокойно обдумать, он пожалеет о своем решении, но из гордости не пожелает пойти на попятную.

Пока я одевалась к ужину, все мои мысли были заняты только этим.

Мои домашние доставляют мне уйму хлопот. Иногда, пока Саундерс занимается моими волосами, - я ведь уже больше полугода ношу высокую прическу – я смотрюсь в зеркало и думаю: и как это я до сих пор не поседела?

Взять хотя бы моего брата Боба. Конечно, сейчас он уже не такое чудовище, но сколько сил я на это положила! До того как его отправили в Оксфорд, он был просто невыносим. Мне приходилось применять к нему самые жесткие воспитательные меры.

И даже папа, стоит мне хоть ненадолго отвлечься… Чего стоит только эта история с «правом прохода»!

Дело было прошлым летом, когда я еще ходила с детской прической. Я была в гостях у тети Флоры. Это одна из моих «средних» тетушек: я хочу сказать, что она не такой ангел, как тетя Эдит, но и не такая противная, как тетя Элизабет. Словом, я была рада вернуться домой.

Автомобиль ждал меня на станции. Я села на переднее сиденье, чтобы поболтать с Филлипсом, нашим шофером. Он всегда рассказывает мне, что произошло в мое отсутствие и что об этом говорит дворецкий.

На этот раз он начал с очередного промаха Джо Госсетта. Джо уже пожилой и зарабатывает тем, что за умеренную плату заводит кое-какие большие часы в деревне: церковные, те, что у нас дома над конюшней, и еще несколько. Увы, он регулярно забывает о своих обязанностях, часы останавливаются, и поднимается шум. Мне нравится Джо. Мы с ним приятели и подолгу болтаем о свиньях: это его любимая тема. Своих свиней у него двое, и он относится к ним с отеческой нежностью.

- Старина Джо опять забыл завести конюшенные часы, мисс. Совершенно безалаберный человек, - сказал Филлипс.

- Бедный Джо! И что же, папа рассвирепел?

Филлипс фыркнул. У него редкий для шофера смешливый характер.

- О да, мисс, - сказал он, - вы угадали. Старина Джо только и делает, что рассуждает о своих драгоценных свиньях, пока не позабудет обо всем на свете.

Мы проехали не меньше мили, прежде чем Филлипс снова заговорил. Он такой: замолкает внезапно, и тогда из него слова не вытянешь.

И тут вдруг он говорит:

- В деревне большой переполох, мисс, из-за «права прохода».

И Филлипс в общих чертах объяснил мне, что случилось.

А случилось вот что. Я немного сокращаю рассказ Филлипса, опуская, что по этому поводу сказал он сам и что на это ответил дворецкий.

На том берегу озера, за лесом, - наше поле. Жители деревни всегда ходили через поле наискосок, чтобы не делать крюк, обходя его. Папа ничего не имел против. От калитки до калитки была протоптана тропинка, и с нее никогда не сворачивали. На моей памяти так было всегда. И вот папа совершенно неожиданно запрещает ходить через поле и вешает на калитку замок! Естественно, случился скандал: жители деревни доказывали, что закон на их стороне, а папа заявлял, что у них нет ни малейшего права пользоваться тропинкой, и он имеет все основания им это запретить.

Я никак не могла взять в толк, с чего это папа, всегда бывший в прекрасных отношениях с окрестными жителями, вдруг принялся так строжиться с ними.

Но Филлипс рассказывал дальше, и я начала кое-что понимать.

- Моррис говорит, - (Моррис – это наш дворецкий) – Моррис говорит, что, по большому счету, полковник здесь ни при чем. Моррис говорит, что это мистер Рэстрик повлиял на него. Моррис слышал, как за обедом мистер Рэстрик доказывал полковнику, что его доверием злоупотребляют, что он должен отстоять свои права и что лиха беда начало, скоро ему сядут на шею окончательно. С этого все и началось, говорит Моррис.

Тут мне все стало ясно. Зная мистера Рэстрика, я хорошо представляла себе, как он обрабатывает папу. Я терпеть не могу этого Рэстрика. Они с папой вместе учились, и он иногда гостит у нас. У него своя школа в Лондоне. Мой брат Боб говорит, что это ему еще можно простить, если бы только он и наш дом не считал чем-то вроде загородного отделения собственной школы. Этот несносный господин пытается руководить каждым, кто попадется на его пути. Я своими ушами слышала, как он объяснял Моррису, как смотреть за винным погребом, а Филлипсу читал лекцию об устройстве автомобиля. А уж меня он просто замучил своими нравоучениями, когда в прошлый раз был у нас в гостях.

Впрочем, в случае с папой ему частенько удавалось настоять на своем. Боб как-то сказал, что при хорошо развитом чувстве такта можно обчищать папины карманы, сидя у него же коленях; но если папа заподозрит, что его обводят вокруг пальца, - он страшен в гневе.

Поэтому он и вышел из себя из-за этого «права прохода».

Я решилась сделать все, что в моих силах, чтобы исправить положение. Я была уверена, что через день-другой, когда папа успокоится и хорошенько все обдумает, он будет сожалеть о случившемся и с радостью пойдет на попятный.

Одеваясь к обеду, я обдумывала план действий.

Семья для меня предмет особого беспокойства. Бывает, пока Сондерс «лепит» на моей голове отметивший недавно, казалось, целую вечность, а точнее – почти полгода, хвостик, я изучаю зеркальное отражение и вижу: в нем явно не хватает немного седины. Моих волос, не Сондерса, конечно.

Вот возьмем, к примеру, моего брата Боба. Конечно, он выглядит сейчас намного лучше. А все потому, что я над ним как следует поработала. Но перед первой поездкой в Оксфорд, на него было просто страшно смотреть. С моей стороны пришлось принять очень строгие меры.

И даже отец здесь не исключение, когда выпадает из поля моего зрения. Да что говорить, чего стоит хотя бы нашумевшее дело о праве прохода через чужую территорию!

Все произошло в то последнее лето, когда мою голову еще не украшал эффектный хвостик. Я тогда гостила у своей тетушки Флоры. Она, как и все мои тетки, так и норовит посеять неразбериху в голове своей любимой племянницы. У Флоры нет той кротости, что отличает Эдит, но и абсолютно несносной, как Элизабет, ее тоже не назовешь. В день отъезда, моей радости не было конца.

Машина уже ждала на стоянке. Пришлось занять место не на заднем сиденье, как обычно, а спереди, чтобы потолковать с водителем по имени Филлиппс. Он всегда расскажет, что произошло, пока меня не было дома, и что об этом думает дворецкий.

В этот раз речь зашла о Джо Госсетте. Немолодой уже мужчина зарабатывает свой скромный хлеб заводя большие настенные часы. Такие весят на здании церкви, на нашей конюшне и на стенах еще одного или двух деревенских домов. По крайней мере, это входит в его обязанности, которые он иногда забывает. Тогда часы останавливаются, и начинается полный хаос. Мне нравится Джо, мы друзья. Мы подолгу беседовали о свиньях. Это его конек, он сам держит двух и просто души в них не чает. И чтобы вдоволь наговориться, ему порой не хватало и сорока пяти минут.

- Старина Джо, - начал Филлиппс, - опять забыл завести часы на нашей конюшне. Он такой рассеянный, мисс.

- Ах, бедняга Джо! Отец, наверное, разозлился?

На что Филлиппс тут же рассмеялся. Пожалуй, это единственный шофер из тех, что довелось увидеть, которому знаком смех.

- О да, - последовал ответ. – Вы правы, мисс. Ох уж старина Джо! Обо всем на свете забудет, чтобы в который раз вы услышали, какие счастливые у него свиньи. Мы проехали целую милю, а мой попутчик не проронил ни слова. В этом он весь - замолчит ни с того ни с сего, как будто воду в кране перекроет.

Филлиппс обратился ко мне столь же внезапно.

- Такого переполоха в нашей деревушке, что поднялся из-за какого-то несчастного клочка земли, мисс, я еще не помню.

Тогда-то я и услышала эту историю впервые. Филлиппс поведал ее мне дрожащим от дорожной тряски голосом.

Я несколько сокращу рассказ, оставив лишь то, что он сообщил дворецкому, и как последний отреагировал на новость. Дело было так.

Сразу за лесом, на краю озера, есть поле. Жители деревни всегда использовали его как кратчайший путь. Им не нужно было идти в обход - дорогой, длина которой на всей линии движения образовывала пару сторон большого треугольника. Отец был не против. Они никогда не сворачивали в сторону: просто шли напрямик - от ворот до ворот. И так продолжалось, сколько я себя помню. И вот отец, несмотря на то, что годами закрывал на это глаза, неожиданно объявил, что прохода нет. И запретил посещать поле. Это вызвало бурю эмоций, после чего люди заявили, что имеют полное право хождения на этом участке. Ответ отца был категоричен: нет, ничего подобного, у него есть исчерпывающие основания их туда не пускать.

Я ничего не могла понять: он к односельчанам всегда относился весьма великодушно, и, казалось, нет никаких оснований здесь что-либо менять.

Затем Филлиппс продолжил рассказ, и тут все стало на свои места.

- Мистер Моррис, наш дворецкий, утверждает, что, в общем-то, это не полковника рук дело вовсе. Мистер Рестрик всячески подстрекал и настраивал Джима на подобные действия. Со слов мистера Морриса, за обедом Рестрик недвусмысленно дал понять, что, дескать, добротой отца бессовестно пользовались другие, свое законное право нужно отстаивать, а иначе дальше будет еще хуже. Дворецкий уверен, что именно после таких слов полковник предпринял первые шаги.

Ну а потом передо мной предстала вся ситуация как на ладони. Я хорошо знала Рестрика и догадалась, как ему удалось «обработать» отца. Не нравится мне этот господин. Они с отцом вместе учились в школе, и он иногда заглядывает к нам в гости. В Лондоне у него частная школа. Боб говорит, что не питает к нему из-за этого никакой неприязни, но категорически против попыток мистера Рестрика превратить наш дом в филиал своего учреждения. Он относится к тому отвратительному типу людей, которые стараются за вас все решить. Сама слышала, как Рестрик учил Морриса правильному уходу за подвалом, а Филлиппсу чуть ли не лекции читал про моторы. Во время последнего пребывания в нашем доме, Рестрик не прекращал мне делать наставления в своей возмутительной, командной манере.

Представляю, как он уговаривал отца! А Бобби однажды заметил: будь во мне хоть грамм такта, отец пустил бы меня к себе на колени, где можно вволю похозяйничать в его карманах. Но узнав, что с ним тайком жульничают, пришел бы в ярость.

Судя по всему, так и случилось, когда всплыл факт посягательства на нашу землю.

Я твердо решила использовать все шансы, если таковые имеются, чтобы не дать этому делу ход. Потому что знаю: не пройдет и двух дней, как отец, поразмыслив на досуге, пожалеет о том, что произошло. Вот только гордость потом не позволит ему во всем честно признаться.

Как раз об этом я и думала не переставая, пока выбирала, что же сегодня одеть на обед.

Мое семейство доставляет мне немало хлопот. Порой, когда Саудерс делает мне прическу, а я уже давным-давно, почти целых полгода, как подобает леди, собираю волосы в пучок, я смотрю в зеркало и поражаюсь, как это им удалось до сих пор не поседеть. Волосам, разумеется.

Пример тому мой брат Боб. Сейчас он, разумеется, не без моего участия, исправился, но после его поступления в Оксфорд мне пришлось применить всю строгость, ведь этот молодой человек был просто кошмарен.

Даже за отцом нужен глаз да глаз… Хотя бы та история с дорогой.

Это произошло прошлым летом, за год до того, как я стала носить взрослую прическу. Я гостила у тетушки Флоры. Она одна из моих заурядных теток, далеко не такая милая как тетя Эдит, но, по крайней мере, не настолько невыносимая, как тетя Элизабет. Я была рада вернуться домой.

Экипаж дожидался на станции. Я села впереди, вместо того, чтобы устроиться на заднем сидении. Мне не терпелось послушать байки Филлиппса, нашего шофера. Он всегда по пути рассказывает обо всем, что произошло за время моего отсутствия, и о том, что по этому поводу думает дворецкий.

В тот день он начал с новостей о Джо Госсете. Старик Джо зарабатывает на жизнь, заводя некоторые большие часы в деревне: церковные часы, часы над конюшней и, кажется, еще какие-то. По крайней мере, это входит в его обязанности, но он часто о них забывает, и тогда часы встают, и начинается жуткая неразбериха. Мне нравится Джо. Мы часто ведем долгие беседы о свиньях, как настоящие приятели. Это его любимая тема. У Джо есть два поросенка, и он их обожает как родных детей. Однажды он почти целый час рассказывал мне о своих любимцах.

- Старик Джо, - начал Филлипс, - опять забыл завести часы над конюшней. Он такой рассеянный, мисс.

- Бедняга Джо! – огорчилась я. – Отец рассердился?

Филлиппс усмехнулся. Пожалуй, среди всех шоферов, которых я когда-либо встречала, он единственный умеет улыбаться.

-Ах! – ответил он. – Вы правы, мисс. Ох уж этот старый Джо. Если речь заходит о его любимых поросятах, забывает обо всем на свете. Мы проехали не меньше мили, прежде чем Филлипс проронил еще хоть слово. Это в его духе. Глохнет как мотор.

Он заговорил вновь довольно внезапно.

- В деревне царит редкостное волнение, мисс, из-за права прохода по дороге.

То был первый раз, что я о нем услышала. Филлиппс сбивчиво поведал мне всю историю.

Дело было так. Я передам рассказ Филлиппса вкратце, опустив подробности о том, что он сказал об этом дворецкому, и что дворецкий ответил ему. За лесом, на краю озера есть поле. Деревенские всегда пользовались им, чтобы проходить напрямую, не делая крюк. Отец не возражал. Они никогда не сходили с тропинки, просто переходили от ворот к воротам. Местные срезали таким образом путь, сколько я себя помню. И отец, после того, как позволял им это годами, внезапно решил перекрыть проход. И теперь крестьяне подняли переполох, потому что считали, что имеют законное право пользоваться дорогой, а отец был против. Он считал, что у них такого права нет, и что он им может запретить на ней появляться.

Я никак не могла взять это в толк, отец ведь всегда был так добр к ним, и с чего бы ему вдруг менять свое отношение?

Но Филлиппс продолжил, и мне все стало ясно.

- Мистер Моррис, - сказал он, Моррис – это наш дворецкий, - говорит, что то, что делает полковник, совершенно неправильно. Он считает, что Мистер Растрик подначил его на это. Мистер Моррис сказал, что слышал их разговор за обедом. Он говорит, что мистер Растрик все твердил полковнику, что ему сели на шею, и что он должен отстаивать свои права, и о неприятностях, которые его могут поджидать. Мистер Моррис говорит, что именно это раззадорило полковника.

Тут все стало на свои места, ведь я хорошо знала мистера Растрика, и знала, как он умел повлиять на отца. Я не выношу этого джентльмена. Мистер Растрик школьный друг отца, и иногда гостит у нас. К тому же он владеет частной школой неподалеку от Лондона. Боб говорит, что не держит на него зла за это, но то, что мистер Растрик по всей видимости считает наш дом своего рода отделением своей школы, ему не по душе. Он один из тех невыносимых людей, которые вечно суют свой нос в чужие дела. Я слышала, как мистер Растрик учил Морриса следить за погребом. Время от времени он читает Филлиппсу лекции о моторах. И он не переставал давать мне наставления противным покровительственным тоном, когда гостил у нас в последний раз.

Я ясно представляла себе, как мистер Растрик уговорил отца. Боб как-то сказал, что если быть деликатным, папочка будет тебе потакать и позволит тратить его деньги, но если уж он вобьет себе в голову, что его водят за нос, сразу выходит из себя.

Несомненно, он вышел из себя из-за этого права на проход.

Я решила, во что бы то ни стало попытаться остановить его, потому что знала, что через денек-другой, когда он все обдумает, то пожалеет о содеянном, но тогда уже гордость не позволит ему отступить.

Пришлось изрядно поломать над этим голову, одеваясь к ужину.

С нашей семьей забот не оберешься. Порой, когда Саундерс приводит в порядок мои волосы — уже около полугода она укладывает их наверх — смотрю в зеркало и поражаюсь, как они еще не поседели.

Вот, например, мой брат Боб... Сейчас, конечно, он ведет себя намного лучше, ведь я немало потрудилась над его воспитанием. Но когда этот сорванец впервые приехал в Оксфорд, его поведение оставляло желать лучшего. Пришлось взять мальчишку в ежовые рукавицы.

Стоит недоглядеть, и даже отец учудит такое… как в тот раз, когда решил ограничить права деревенских жителей.

Это случилось примерно полтора года назад, в то время у меня еще не было взрослой прически. Тогда я была в отъезде – навещала Флору, одну из моих тетушек, являющих собой нечто среднее между любезной Эдит и невыносимой Элизабет. Я радовалась возвращению домой.

На станции меня ожидал автомобиль. Вместо того чтобы пройти в пассажирский салон, я уселась впереди – хотелось поболтать с шофером Филлиппсом. Он всегда рассказывал о событиях, происходящих в мое отсутствие, не забывая вставить мнение дворецкого о случившемся.

На сей раз Филлиппс завел разговор о Джоу Госсетте, старике, зарабатывающем на жизнь, заводя большие деревенские часы – церковные, конюшенные и прочие. Хотя и считается, что следить за временем – его святая обязанность, он часто об этом забывает. Тогда часы останавливаются, и начинается неразбериха. Мне нравится старый Джоу. Он – мой друг. Мы подолгу болтаем о свиньях. Часовщик это любит, ведь он держит двух кабанчиков и относится к ним, как к собственным детям. Я знаю, он может говорить о своих "сыночках" чуть ли не часами.

– Старый Джоу, – начал Филлиппс, – опять позабыл завести конюшенные часы. Он такой невнимательный, мисс.

– Бедняга Джоу! Отец рассердился? – спросила я.

Филлиппс хохотнул. Из всех шоферов, которых я видела на своем веку, он был единственным, кто мог себе это позволить.

– А! – воскликнул он, – вы правы, мисс. Старый Джоу только и говорит о своих обожаемых свиньях, забывая обо всем на свете. Следующую милю шофер не проронил ни слова. Уж такой он есть, этот Филлиппс – иногда умолкает так внезапно, словно перекрыли воду в кране.

Неожиданно шофер заговорил снова:

– Редкостная шумиха, мисс, разыгралась в деревне. А все из-за того случая с полем...

Так впервые, из сбивчивого рассказа Филлиппса, я узнала о том, что произошло в деревне на этот раз.

Я старалась уловить суть, пропуская мимо ушей то, как шофер обсуждал случившееся с дворецким.

В общем, дело было так. По ту сторону леса, за нашим озером простирается поле. Деревенские всегда использовали его, чтобы сократить путь. Благодаря этому, им не приходилось огибать образовавшийся большой треугольник с двух сторон. Отец ничего не имел против. Местные никогда не сворачивали с привычной тропинки, а просто шли напрямик. Так было на протяжении многих лет, сколько себя помню. Но вот отец, не возражавший все это время, вдруг возмутился и перекрыл поле. Тут начался ужасный переполох – жители деревни утверждали, что по закону они могут ходить той дорогой, но отец заявил, что это не так, и он вправе запретить вторжение на его территорию.

Для меня оставалось загадкой, почему отец, всегда такой приветливый с местными, вдруг ни с того, ни с сего начал притеснять их.

Но когда Филлиппс поведал о своем разговоре с дворецким Моррисом, стало ясно, откуда ветер дует:

— Мистер Моррис сказал, что полковник здесь вовсе ни при чем. Это мистер Растрик настропалил его против местных. Во время ужина он все твердил, что крестьяне водят полковника за нос, и если тот не будет отстаивать свои права, то они сядут ему на шею. Мистер Моррис уверяет, что именно из-за этих слов батюшка ваш так осерчал.

Картина становилась ясной, как день. Я понимала, что мистер Растрик мог запросто настроить моего родителя против жителей деревни. Терпеть не могу этого невежу! Когда-то он учился с моим отцом, и теперь время от времени наведывается к нам. Где-то недалеко от Лондона находится частная школа, которой он владеет. Боб говорит, что и его терпению приходит конец, когда мистер Растрик начинает вести себя так, будто находится не в гостях, а в своем пансионе. Этот отвратительный тип из числа тех, кто постоянно учит всех жизни. Я слышала, как он читал Моррису наставления о правильном содержании винного погреба. Филлиппсу иногда приходилось выслушивать лекции об автомобилях. В прошлый раз и мне не удалось избежать неприятных поучений.

Несомненно, отец попал под влияние мистера Растрика. Однажды Боб сказал мне, что перед тактичным человеком наш родитель вывернет карманы, но мысль о том, что кто-то пробрался туда тайком, приведет его в бешенство.

Очевидно, отец не на шутку разозлился на местных.

Я решила положить этому конец, поскольку знала – пройдет день-другой, и отец, основательно обдумав все на досуге, будет раскаиваться в содеянном, хотя его гордость не позволит пойти на попятную.

Пока я одевалась к ужину, мысли об этом не выходили из моей головы.

Моя семья – большое беспокойство для меня. Иногда, когда Сондерс меня причесывает – а так происходит уже целую вечность – почти шесть месяцев – я смотрю в зеркало и удивляюсь, почему они все еще не седые – волосы, я имею в виду.

Ест мой брат Боб, например. Он сейчас гораздо лучше, конечно же, потому что я очень усердно работала над ним; но когда он впервые приехал в Оксфорд, то был просто ужасен. Ему требовалось самое тщательное обращение с моей стороны.

И даже отец, когда я за ним не слежу… Был тот случай с полосой отчуждения, например.

Это случилось в то лето, когда я еще не отрастила волосы. Это был визит к тетушке Флоре. Она – одна из моих бестолковых тетушек, далеко не такая милая как тетушка Эдит, но, с другой стороны, и не такая ужасная как тетушка Элизабет. Я была рада вернуться.

Автомобиль ждал меня на станции. Я села впереди, а не на пассажирское сиденье, потому что я хотела поговорить с Филлипсом, шофером. Он всегда рассказывает мне, что произошло за то время, пока меня не было, и что об этом думает дворецкий.

Сегодня он начал о старом Джо Госсете. Джо – это старикан, который чуть-чуть зарабатывает, заводя часы в деревне – часы на церкви, часы над конюшней дома, и еще одни или двое. По крайней мере, предполагается, что он это делает; но он часто забывает, а потом часы останавливаются, и возникает сумятица. Мне нравится Джо. Он мне друг. Мы подолгу болтаем о поросятах. Ему нравится болтать о поросятах. У него есть два, и они ему как сыновья. Как-то раз он говорил о них три четверти часа.

-Старик Джо, - сказал Филипс, - он забыл завести часы опять. Он беспечен, Мисс.

Я сказала:

-Бедняжка Джо! Папа рассердился?

Филипс тихонько посмеялся. Он единственный шофер из тех, кого я когда-либо встречала, кто тихонько смеется.

-А! – сказал он. – Вы правы, Мисс. Старик Джо, он вечно говорит о своих преподобных поросятах, пока не вспоминает, что кроме них в мире существует что-то еще. Филипс вел машину еще примерно милю, пока не заговорил. Он такой. Он умолкает внезапно, как будто закрывается кран.

Он снова заговорил довольно неожиданно.

-Редкое волнение в деревне, мисс, по поводу этой полосы отчуждения.

Тут в первый раз я услышала об этом. Филипс рассказал мне об этом отрывисто.

Это было так. Я рассматриваю объяснения Филипса и опускаю то, что он сказал дворецкому, и то дворецкий сказал ему.

За пределами леса на конце нашего озера есть поле. Деревенские жители всегда использовали его, чтоб срезать путь. Это избавляло их от необходимости идти по двум длинным сторонам треугольника. Папа не возражал. Они никогда не сходили с тропинки, но просто каждый раз шли т ворот до ворот. Они так делали так долго, сколько я могу помнить. И вот, папа, после того, как разрешал им делать это в течение столькиз лет, вдруг заявил, что нельзя, и закрыл поле. И тут было большое волнение, потому что деревенские жители сказали, что у них есть законное право использовать дорожку, а папа сказал, что нет у них ничего подобного, и что у него есть совершенное право остановить их.

Я совсем не могла этого понять, потому что папа был всегда так добр с деревенскими жителями, и не было никакой причины вдруг становиться таким ужасающим с ними.

Затем Филипс объяснил дальше, и я поняла.

-Мистер Моррис, - сказал он – Моррис – это наш дворецкий – говорит, что, по правде говоря, это не дело полковника совсем. Мистер Моррис говорит, что это был мистер Растрик, кто подговорил Джима на это и заставил его сделать это. Мистер Моррис говорит, что он слышал это за обедом. Мистер Моррис беспрестанно говорил, что полковника ставят в смешное положение, что он должен защищать свои права, и про «острие ножа». Мистер моррис говорит, что именно это завело полковника.

Тогда мне стало все ясно, потому что я знала мистера Растрика и знала, как он может оболтать папу. Я ненавижу мистера Растрика. Он учился в одной школе с папой, и иногда останавливался у нас. У него было частноя школа около Лондона. Мой брат Боб говорит, что это ему никак не досаждает, но вот против чего он возражает, так это против того, что мистер Моррис рассматривает наш дом, как одно из ответвлений своей частной школы. Он один из тех ужасных людей, которые постараются влезть в дела каждого. Я слышала, как он говорил Моррису, как нужно ухаживать за погребом. Он иногда читает лекции Филипсу о моторах. И он вечно давал мне советы в своей ужасной командирской манере, когда в споследний раз останавливался у нас.

Я прямо-таки видела, как он убеждал папу. Мой брат Боб однажды сказал мне, что если будешь вести себя тактично, то папа позволит тебе сидеть у него на коленях и угощаться из его карманов; но что, если ему покажется, что его облапошивают втихаря, то он придет в ярость.

Очевидно, он пришел в ярость по поводу полосы отчуждения.

Я решила, что я попытаюсь это прекратить, если конечно, у меня получится, потому что я знаю, что через день или два, когда он это обдумает в спокойной обстановке, он пожалеет о том, что сделал это, но будет слишком горд, чтобы отступиться.

Я много думала об этом, пока переодевалась к обеду.

Одно беспокойство от этих родственников! Бывает, когда Сондерс укладывает мои волосы - а высокая прическа у меня уже целую вечность, почти шесть месяцев, смотрю я на свое отражение в зеркале, и думаю, как это они, то есть волосы, еще не поседели.

Взять хотя бы моего брата Боба. Сейчас, конечно, он стал намного лучше - труды мои не пропали даром, но когда он только поступил в Оксфорде, вот где был кошмар! Тут требовалась моя твердая рука.

И даже отец, если хоть на минуту выпустить его из виду. Чего стоил тот случай с правом прохода!

Произошел он летом, за год до того, как я стала носить высокую прическу. Я тогда гостила у тети Флоры. Тетя Флора у нас так, ни то ни се по сравнению с двумя другими тетками: милашкой Эдит и сущим дьяволом Элизабет. Я была рада, что вернулась домой.

Автомобиль ждал меня на станции. Я села не под тент, а на переднее сидение, потому что хотела поговорить с Филлиппсом, нашим шофером. Он всегда мне рассказывает о том, что произошло, пока меня не было дома, и что обо всем этом думает наш дворецкий.

Сегодня он начал со старика Джо Госсетта. Джо зарабатывает тем, что заводит большие часы в деревне - в церкви, в нашей конюшне и пару других. Во всяком случае, он должен их заводить, но часто забывает, и тогда часы останавливаются, и начинается неразбериха. Джо мне нравится. Мы дружим. Подолгу говорим о поросятах. Это его любимая тема. У него есть два поросенка, и он относится к ним, как к своим сыновьям. И часами может о них говорить.

- Старик Джо, - сказал Филлиппс, - опять забыл завести часы в конюшне. И о чем он думает, мисс!

Я сказала:

- Бедный Джо! Отец злился?

Филлиппс хихикнул. Из всех шоферов, что я встречала, он единственный, кто хихикает.

- Ах! - сказал он. - Да уж, мисс. Старина Джо, он все время говорит о своих священных свиньях, и ничего другого для него в мире не существует. Следующую милю мы проехалии в молчании. Филлиппс такой. Выключается как кран с водой.

Заговорил он неожиданно.

- Редкое оживление в деревне, мисс, по поводу права прохода.

Так для меня началась эта история. Филлиппс мне ее сбивчиво поведал.

А дело было вот в чем. Рассказ Филлиппса я сокращаю, опуская его собственные замечания и замечания дворецкого.

За лесом, там, где кончается наше озеро, раскинулось поле, через которое всегда ходили деревенские жители, чтобы не делать крюк. Отец не возражал. С тропы они никогда не сворачивали и шли прямиком от ворот до ворот. Так было сколько я себя помню. И вот отец по прошествии десяти лет неожиданно запретил ходить через поле и закрыл ворота. Поднялась шумиха. Жители деревни заявили, что у них есть законное право ходить по этой тропе, а отец сказал, что никакого такого права у них нет, зато у него есть полное право не пускать их.

Отец всегда по-доброму относился к сельчанам, и я никак не могла взять в толк, что заставило его к ним так перемениться.

Филлиппс рассказал дальше, и мне стало все ясно.

- Мистер Моррис, - сказал он, - Моррис - это наш дворецкий - говорит, что дело здесь совсем не в полковнике. Моррис считает, что его подговорил мистер Растрик. Мистер Моррис слышал, как за ужином мистер Растрик убеждал полковника, что его водят за нос, и что он должен постоять за свои права, иначе то ли еще будет. Мистер Моррис считает, что из-за этого полковник и взвинтился.

Тогда у меня и открылись глаза. Я знала мистера Растрика и понимала, что он вполне мог уговорить отца. Ненавижу Растрика. Он учился вместе с отцом и иногда приезжает к нам погостить. У него частная школа около Лондона. Мой брат Боб говорит, что это еще не так страшно, но вот с чем смириться нельзя, так с тем, что мистер Растрик, по-видимому, считает наш дом филиалом своей школы. Он из тех ужасных людей, которые любят всех поучать. Помню, Моррису он рассказывал, как управлять винным погребом. Филлиппсу он иногда читает лекции об автомобилях. А мне в прошлый свой приезд с противным важным видом давал наставления.

Могу себе представить, как он убеждал отца. Боб однажды сказал мне, что, если вы тактичны, отец сам посадит вас к себе на колени и вывернет перед вами карманы, но если он решит, что его под шумок обманывают, он встанет на дыбы.

Очевидно, история с правом прохода взбесила его.

Я решила попытаться и, если возможно, остановить отца, потому что знаю, через день-два он одумается и пожалеет о случившимся, но гордость уже не позволит ему отступить.

Это и занимало все мои мысли, пока я одевалась к ужину.

Моя семья доставляет мне немало беспокойства. Иногда, когда Сондерс делает мне прическу по утрам – а она делает это уже давно – почти шесть месяцев – я смотрюсь в зеркало и удивляюсь, почему они все еще не седые – волосы, я имею в виду.

Взять хотя бы моего брата Боба, например. Сейчас-то он уже не выглядит таким деревенщиной, потому что я очень усердно работала над ним; но когда он впервые приехал в Оксфорд, то был просто ужасен. Мне необходимо было как следует за него взяться.

И даже папа, когда я за ним не слежу… Например, тот случай с полосой отчуждения.

Это случилось в то лето, когда я еще не отрастила волосы. Я уехала в гости к тетушке Флоре. Она – одна из моих бестолковых тетушек, далеко не такая милая, как тетушка Эдит, но, с другой стороны, и не такая кошмарная, как тетушка Элизабет. Я была рада, когда пришло время возвращаться.

Автомобиль ждал меня на станции. Я села впереди, а не на пассажирское сиденье, потому что хотела поговорить с Филипсом, шофером. Он всегда рассказывает мне, что произошло за то время, пока меня не было, и что об этом думает дворецкий.

Сегодня Филипс начал о старом Джо Госсете. Джо – это старикан, который чуть-чуть зарабатывает, заводя часы в деревне – часы на церкви, часы на наших воротах, и еще одни или двое. По крайней мере, предполагается, что он их заводит; но он часто забывает, а потом часы останавливаются, и возникает путаница. Мне нравится Джо. Он мне друг. Мы подолгу болтаем о поросятах. Ему нравится болтать о поросятах. У него их двое, и они ему как сыновья. Как-то раз он говорил о них три четверти часа.

-Старик Джо, - сказал Филипс, - опять забыл завести часы. Он беспечен, Мисс.

Я сказала:

-Бедняжка Джо! Папа рассердился?

Филипс тихонько посмеялся. Он единственный шофер из тех, кого я когда-либо встречала, кто тихонько смеется. -А! – ответил он. – Вы угадали, Мисс. Старик Джо, вечно он говорит о своих преподобных поросятах, пока не вспоминает, что кроме них в мире существует еще что-то.

Еще примерно милю Филипс вел машину молча. Он такой. Умолкает внезапно, как будто закрывается кран.

Снова он заговорил довольно неожиданно.

-Редкое волнение в деревне, мисс, по поводу этой полосы отчуждения.

Так я в первый раз услышала об этом. Филипс описывал все довольно сбивчиво.

Вот как это было. Я привожу рассказ Филипса и опускаю то, что он сказал дворецкому и что дворецкий сказал ему.

За пределами леса на конце нашего озера есть поле. Деревенские жители всегда использовали его, чтобы срезать путь. Это избавляло их от необходимости делать большой крюк. Папа не возражал. Они никогда не сходили с тропинки, и просто каждый раз шли от ворот до ворот. Они всегда так делали, насколько я помню. И вот, папа, после того, как разрешал им так ходить в течение стольких лет, вдруг заявил, что нельзя, и закрыл поле. И тут было большое волнение, потому что деревенские жители сказали, что у них есть полное право использовать дорожку, а папа сказал, что нет у них такого права, и что у него есть законные основания им запретить.

Я совсем не могла этого понять, потому что папа был всегда так добр с деревенскими жителями, и не было никакой причины вдруг стать таким враждебным к ним.

Затем Филипс объяснил дальше, и я поняла.

-Мистер Моррис, - сказал он (Моррис – это наш дворецкий), – говорит, что, по правде говоря, это затея вовсе не полковника. Мистер Моррис говорит, что это дело рук мистера Растрика, который и подбил папу на это. Мистер Моррис говорит, что он слышал все во время обеда. Мистер Растрик беспрестанно говорил, что полковника ставят в смешное положение, что он должен защищать свои права, и про «острие ножа». Мистер Моррис говорит, что именно это завело полковника.

Тогда мне стало все ясно, потому что я знала мистера Растрика и знала, как он может подействовать на папу. Я ненавижу мистера Растрика. Он учился в одной школе с папой, и иногда останавливается у нас. У него частная школа под Лондоном. Мой брат Боб говорит, что ему нет дела до школы мистера Растрика, но вот против чего он возражает, так это против того, что мистер Растрик рассматривает наш дом, как одно из ее ответвлений. Он один из тех ужасных людей, которые постараются влезть в дела каждого. Я слышала, как он говорил Моррису, как нужно ухаживать за погребом. Он иногда читает лекции Филипсу о моторах. И он беспрестанно давал мне советы в своей неприятной командирской манере, когда в последний раз останавливался у нас.

Я прямо-таки видела, как он убеждал папу. Мой брат Боб однажды сказал мне, что если будешь вести себя скромно, то папа позволит тебе сидеть у него на коленях и угощаться из его карманов; но что если ему покажется, что его облапошивают втихаря, то он придет в ярость.

Очевидно, он пришел в ярость по поводу полосы отчуждения. Я решила, что попытаюсь его переубедить, если, конечно, у меня получится, потому что знаю, что через день или два, когда папа обдумает это в спокойной обстановке, он пожалеет о сделанном, но будет слишком горд, чтобы отступиться.

Я много думала об этом, пока переодевалась к обеду.

Мое семейство доставляет мне немало хлопот. Временами, когда Сандерс делает мне прическу настоящей леди, уже и забыла, как давно её ношу, целых шесть месяцев, я смотрюсь в зеркало и размышляю, почему же они не дымчатые, волосы, конечно.

Познакомьтесь, это мой братец Боб. Сейчас он уже ничего, так как я с ним хорошенько позанималась, но первый год в Оксфорде, он был настоящим чудовищем. С моей стороны потребовались неимоверные усилия.

Да и папенька, оставь я его без присмотра… К примеру, тот случай с правом прохода по нашей земле.

Все случилось в то лето, когда я еще носила детские прически. Я навещала тетушку Флору. Она средняя из трех моих теток, не такая милая, как тетушка Эдит, но и не такая грымза, как тетка Элизабет. Не могла нарадоваться возвращению домой.

Автомобиль поджидал меня на станции. Я устроилась на переднем, а не на заднем сидении, потому как хотела поболтать с Филиппом, шофером. Он всегда рассказывает мне, что происходило за время моего отсутствия, и какие комментарии по поводу случившегося дает дворецкий.

Сегодня он заговорил о Джо Госсетте. Джо – старик, зарабатывающий самые крохи тем, что заводит большие часы по всей деревне – церковные часы, и еще те, что висят у нас над конюшне, и еще парочку. По крайней мере, подразумевается, что он это делает, если не забывает, иначе часы встают, вот тут-то и начинает суматоха. Мне нравится Джо. Он мой приятель. Мы частенько беседуем о свинюшках. Он обожает такие разговоры. У него есть две свинки, они ему как сыновья. Как-то раз он целых сорок пять минут рассказывал о них.

- Старина Джо, - сказал Филипп, - снова забыл завести часы. Такой растяпа, мисс.

Я ответила: «Бедный Джо! Папа был сильно зол? »

Филипп тихо рассмеялся. Он единственный знакомый мне шофер, который вечно посмеивается.

- Ага! – ответил он, - в самую точку, мисс. Старина Джо все время болтает о своих чертовых свиньях, пока последний ум не потеряет, как будто на свете ничего кроме них нет.

Филипп замолчал, мы проехали целую милю в тишине. С ним всегда так. Как водопроводный кран, сам себя перекрывает.

Он внезапно продолжил разговор.

- В деревне необычное волнение, мисс, по поводу тех трех проходов.

Впервые за все время я услышала об этом. Филипп кратко пересказал мне историю.

А случилось следующее. Я оставляю только пояснения Филиппа, опуская то, что он сказал дворецкому, и что тот ему ответил.

За лесом на краю озера находится поле. Селяне всегда использовали его, чтобы срезать путь. Так можно сэкономить время, не ходя кругами. Папенька не возражал. Они никогда не покидали дорожку, а просто проходили от одних ворот до других. Так было всегда, сколько я себя помню. И вот папенька, сначала приучив местным так делать, вдруг решил, что они не должны больше там ходить и перекрыл проход на поле. Влозникло серьезное волнение, потому что селяне говорят, у них есть законное право пользоваться тропинкой, а папенька отвечает, что ничего подобного нет, напротив, он в праве их остановить.

Мне не все было ясно в этой истории, поскольку папенька всегда хорошо относился к селянам, и не понятно, почему он внезапно решил попугать местных.

Филипп продолжил, и я уловила суть.

- Мистер Моррис, - сказал он, – Моррис служит у нас дворецким – рассказывает, по правде, не полковник придумал такое. Мистер Моррис говорит, что мистер Рэстрик втянул его в это дело. Мистер Моррис сам слышал во время ужина. Мистер Моррис говорит, что мистер Рэстрик не переставал повторять полковнику, что его обманывают, что он должен бороться за свои права, и про источник всех бед. Мистер Моррис говорит, вот это стало последней каплей для полковника.

Тогда-то все встало на свои места, поскольку мистер Рэстрик был мне знаком, и известно, как он умеет уговаривать папеньку. Мистера Рэстрика я не выношу. Он папин школьный друг, и порой приезжает погостить к нам. У него собственный частный пансион недалеко от Лондона. Мой братец Боб говорит, не надо держать на него зла за это, а сам категорически против того, что мистер Рэстрик похоже считает наш дом филиалом своей частной школы. Он один из тех ужасных людей, которые суют нос в чужие дела. Мне доводилось присутствовать, когда он поучал Морриса, как ухаживать за коллекцией вин. Временами он читает лекции Филиппу по поводу автомобилей. И, остановившись у нас крайний раз, он постоянно давал мне какие-нибудь советы в своей отвратительной манере.

Я так и представляла себе, как он уговаривает папеньку. Мой братец Боб однажды сказал: если быть тактичным, папа сам посадит к себе на колени и вывернет карманы, но если он поймет, что его тихонько провели, то встанет на дыбы.

Очевидно, он пришел в ярость из-за права прохода.

Я решила, что по возможности попробую остановить все происходящее, потому как знаю, пару дней спустя, спокойно обдумав ситуацию, папенька будет сожалеть по поводу сделанного, но гордость не позволит ему пойти на попятную.

Я хорошенько поразмыслила над всем этим, одеваясь к ужину.