Эгберт, лягушка-бык

«Если уж речь зашла о собаках», - сказал мой дядюшка Джеймс, - «я когда-нибудь рассказывал тебе об Эгберте, моей лягушке-быке? Я отношу Эгберта к классу собак, отчасти из-за его преданности и понятливости, а отчасти, потому что его сильный голос - ты знаешь, как рычат эти лягушки-быки - всегда напоминал мне ищейку, неожиданно напавшую на след анисового масла. Он был моим верным спутником в Северном Ассаме, где я в свое время выращивал каучук. В конце концов, он умер, объевшись вареными вкрутую яйцами, которые горячо любил, и я был так несчастен, словно потерял брата.

Думаю, Эгберт пытался проникнуть в дом несколько раз, пока я наконец его не заметил. Оглядываясь назад, я вспоминаю, как иногда встречал его в саду и, хотя я поначалу не осознавал этого, задумчиво смотрел в его глаза, безмолвно проходя мимо. Только когда к нам вломились грабители, я начал понимать, в чем его истинная ценность. Двое местных жителей ворвались в дом и, несомненно, их замысел увенчался бы успехом, если бы не исступленное рычание Эгберта, разбудившее весь дом и заставившее меня спуститься с револьвером. Почти наверняка самоотверженное животное привыкало, ночь за ночью, спать у входной двери на случай, если произойдет что-то подобное. Он всегда с недоверием относился к местным жителям.

Естественно, после этого его место в доме стало законным. Каждую ночь он спал в шаге от моей постели, и звук его глубокого размеренного дыхания в темноте очень успокаивал.

Днем мы были неразлучны. Мы могли вместе отправиться на прогулку, и я нередко проводил время, бросая палки в пруд в глубине сада, чтобы он их приносил. Это было тренировкой, которая спасла ему жизнь во время величайшего кризиса его карьеры.

Случилось так, что я растянул ногу. Я сидел в саду рядом с Эгбертом и дремал, когда меня разбудило хриплое рычание моего верного спутника. Посмотрев вниз, я увидел, что он стремительно скачет к пруду, а его преследует огромная змея уджубва, рептилия, не опасная для человека и неядовитая, но являющаяся великим бедствием для мелких животных Ассама благодаря своей привычке набрасываться на них и глотать живьем. Эта змея особенно неравнодушна к лягушкам-быкам, и судя по серьезной манере, в которой он двигался к пруду, Эгберт был осведомлен о такой особенности ее характера.

Ты можешь представить агонию моего рассудка. Я был беспомощен. Моя травмированная нога не позволяла мне погнаться за змеей и расправиться с ней так, как она того заслуживает. А тем временем неравная гонка уже приближалась к своему неотвратимому финалу. Эгберт, блестящий во всех остальных качествах, был не создан для скорости. Он был скорее степенным, чем подвижным.

Что я мог поделать? Ничего, кроме как бросить мою трость в надежде попасть в уджубву. Это была жалкая надежда, но я так поступил; и это спасло Эгберту жизнь, хоть и не тем способом, как я предполагал. Палка пролетела мимо змеи и приземлилась прямо перед Эгбертом. Этого было достаточно. Его великолепный интеллект сработал со скоростью света. Как только змея схватила его, он схватил палку; и в следующую секунду Эгберт был по шею в глотке рептилии, но спасен от полного поглощения палкой, которую он крепко держал во рту.

Мне нечасто приходилось видеть живое существо столь ошеломленным, какой была уджубва. У змей очень мало способностей к логике. Они не могут сопоставить причину и следствие. В противном случае уджубва, конечно, терзала бы Эгберта до тех пор, пока ему не пришлось отпустить палку. Вместо этого она отнеслась к палке и Эгберту как к единому целому и вообразила, что наткнулась на новое поколение непроглатываемых лягушек. Она отпустила Эгберта, чтобы хорошенько это обдумать, в то время, как Эгберт, преисполненный мужества, продолжил свое путешествие к пруду.

Три раза за следующие два ярда змея пыталась проглотить свою жертву и каждый раз терпела поражение. После очередной попытки Эгберт, очевидно обнаруживший, что постоянное полупогружение в чьи-то внутренности плохо сказывается на его нервной системе, решил двигаться к пруду задом наперед - этот процесс, хоть он и медленный, менее опасен в плане внезапного проглатывания.

Короче говоря, уджубва преследовала Эгберта до самой кромки пруда, выражая недоумение; а когда мой юный друг наконец нырнул, она лежала на отмели, подняв голову и уставившись в воду, целых десять минут. Затем она повернулась, безнадежно покачала головой и ускользнула в кусты, продолжая напряженно думать. А чуть позже я увидел голову Эгберта, осторожно показавшуюся у берега пруда, все еще с палкой во рту. Он осмотрелся, чтобы убедиться, что берег пуст, после этого поскакал ко мне и положил палку у моих ног. И, каким бы сильным человеком я ни был, я не выдержал и зарыдал как ребенок».

- Кстати о собаках, - сказал мой дядюшка Джеймс, - не помню, рассказывал ли я тебе про Эджверта, мою гигантскую лягушку? Я отношу его к семейству собачьих, отчасти из-за его преданности и ума, отчасти из-за того, что своим глубоким лаем – ну, ты знаешь, как лают эти гигантские лягушки – он всегда напоминал мне обманутого охотничьего пса, который обнаружил, что вместо следа шёл по запаху аниса. Он был моим верным напарником в Северном Ассаме, где я в то время выращивал каучук. В конце концов он умер, объевшись варёных яиц, которые просто обожал, и я был безутешен, будто потерял брата.

Я думаю, Эджверт некоторое время пытался проникнуть в мой дом, прежде чем я по-настоящему обратил на него внимание. Сейчас, оглядываясь назад, я вспоминаю, как видел его иногда в саду и, хотя я поначалу не придавал этому значения, в глазах его стояла тоска, когда я молча проходил мимо. Я не понимал, насколько он бесценен, пока в наш дом не вломились грабители. Парочка местных жителей забралась в дом и, без сомнения, преуспела бы в своём начинании, если бы Эджверт не начал бешено лаять, разбудив весь дом и заставив меня спуститься вниз с револьвером. Я почти уверен, что преданное животное взяло за правило каждую ночь проводить у входной двери, поджидая подобный случай. Эджверт никогда не доверял местным.

После такого, конечно, он прочно обосновался в доме. По ночам он спал у моей кровати, и меня очень успокаивало, когда я слышал в темноте его глубокое ритмичное дыхание.

Днём мы были не разлей вода. Мы ходили вместе на прогулки, и частенько я мог подолгу бросать палки в пруд в глубине сада, чтобы он их оттуда доставал. Именно это умение спасло его в один из самых критичных моментов его жизни.

Однажды я растянул ногу и дремал в саду, Эджверт был рядом. Вдруг меня разбудил грубый лай моего верного компаньона. Посмотрев вниз, я обнаружил, что он быстро скачет по направлению к пруду, преследуемый огромной змеёй ууджууба, которая хоть и не опасна для человека, поскольку не ядовита, но является настоящим бедствием для менее крупной фауны Ассама из-за своей привычки набрасываться на жертву и глотать её заживо. Этот вид змей питает особую слабость к гигантским лягушкам и, судя по той целеустремлённости, с которой Эджверт направлялся к пруду, он об этой особенности был осведомлён.

Вы можете представить себе мою панику. Я был беспомощен. Больная нога не позволяла мне догнать змею и отправить её туда, где она принесла бы больше пользы. А в это время неравная гонка подходила к неизбежному концу. Эджверт, несмотря на прочие свои неоспоримые достоинства, был никудышным бегуном. Ему была присуща скорее степенность, нежели подвижность.

Что я мог сделать? Разве что бросить палку в надежде оглушить ууджуубу. Это был отчаянный порыв, но я это сделал; и это спало Эджверту жизнь, хоть и не тем способом, на который я рассчитывал. Палка пролетела мимо змеи и упала прямо перед Эджвертом. Этого было достаточно. Его могучий интеллект сработал молниеносно. В момент, когда змея достала до него, он достал до палки; а в следующую секунду он по шею ушёл в горло рептилии, спасённый от полного поглощения палкой, которую крепко держал во рту.

Мне нечасто приходилось видеть, чтобы кто-нибудь был ошарашен так, как эта ууджууба. У змей плохо развито логическое мышление. Они не могут связать причину и следствие. Иначе бы, конечно, ууджууба продолжила сжимать Эджверта до тех пор, пока ему не пришлось бы выпустить палку. Но вместо этого она восприняла палку и Эджверта как единое целое и подумала, что наткнулась на новый, непроглатываемый вид лягушек. Она выплюнула Эджверта и остановилась в раздумьях, в то время как Эджверт, полный отваги, продолжил свой путь к пруду.

Три раза на протяжении следующих двух ярдов змея делала попытки поглотить свою жертву, и каждый раз бросала это дело; после её последнего эксперимента Эджверт, которому явно казалось, что периодическое полуисчезновение в чужих внутренностях вредно для его психики, стал пятиться к пруду вместо того, чтобы двигаться к нему передом; такой процесс был хоть и медленнее, но зато предполагал меньше неожиданных задержек.

В общем, змея следовала за Эджвертом до самого края пруда – живое воплощение растерянности; а когда мой маленький друг наконец нырнул, она свесила голову с берега и уставилась в воду на добрые десять минут. Затем повернулась, в отчаянии покачала головой и скользнула в кусты, по-прежнему напряжённо размышляя. Через какое-то время я увидел, как голова Эджверта осторожно появилась с той стороны пруда, всё ещё с палкой во рту. Он оглянулся, чтобы убедиться, что берег чист, затем запрыгал ко мне и положил палку у моих ног. И я, крепкий мужчина, не выдержал и расплакался, как ребёнок.

Эгберт, роющая лягушка.

«И раз уж речь зашла о собаках, - начал мой дядя Джеймс, - рассказывал ли я тебе когда-нибудь об Эгберте, моей роющей лягушке? Эгберт для меня стоит в одном ряду с собаками не только потому, что отличается преданностью и интеллектом, но и благодаря гортанным звукам, которые он издает, – ты знаешь, как лают эти роющие лягушки – этот звук всегда напоминал мне лай ищейки, столкнувшейся с чем-то неожиданным, в то время как она идет по следу, пахнущему анисом. Мы с ним были неразлучны в Северном Ассаме, где я тогда сажал каучук. В конце концов, он умер от того, что переел сваренных вкрутую яиц, они ведь были его любимым лакомством, и горе мое было столь сильно, будто я потерял брата».

«Сдается мне, Эгберт пытался незаметно протиснуться в дом еще до того, как я и вправду заметил его. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что иногда встречал его в саду, и хотя поначалу я не осознавал этого, но в его глазах отражалась тоска, стоило мне пройти мимо, не заговорив. Только после того, как нас обокрали, я начал понимать, чего он действительно стоит. Парочка туземцев пыталась взломать дверь и бесспорно преуспела бы в своих намерениях, если бы не яростный лай Эгберта, разбудивший весь дом и ставший причиной того, что я оказался внизу с револьвером. Нет почти никаких сомнений в том, что преданное животное взяло в привычку ночь за ночью спать у парадной двери на случай, если произойдет что-либо подобное. Он всегда относился к туземцам с недоверием».

«Естественно, что после этого происшествия Эгберт прочно укрепил свою позицию в доме. Каждую ночь он проводил у подножия моей кровати, и его глубокое ритмичное дыхание, слышимое в темноте, оказывало на меня успокаивающее действие».

«Днем мы были не разлей вода. Мы вместе гуляли, и я частенько проводил часы, бросая в пруд в отдаленной части сада палочки, которые он затем вылавливал. Именно этот навык спас ему жизнь в переломный момент его карьеры».

«Случилось так, что я потянул ногу, и сидел, дремля, в саду, сопровождаемый Эгбертом, когда вдруг проснулся от хриплого лая моего верного соратника и, взглянув вниз, увидел, как он быстро прыгает по направлению к пруду, преследуемый огромной змеей, почитаемой племенем Оджибве, рептилией не ядовитой и потому не опасной для человека, но наводящей ужас на меньших представителей фауны Ассама благодаря своей привычке внезапно набрасываться и проглатывать их живьем. Эта змея питает особенное пристрастие к роющим лягушкам, и, судя по основательности, с которой Эгберт припустил к пруду, он был хорошо осведомлен об этой черте змеиного характера».

«Можешь представить себе, в каком смятении я находился, стоя там и будучи совершенно беспомощным. Моя травмированная нога делала погоню за змеей совершенно невозможной, хотя погнаться за ней и применить нижнюю конечность в качестве орудия было бы самым уместным в данной ситуации. А в это время гонка неравных противников уже приближалась к своему неизбежному концу. Эгберт, кладезь многих великолепных качеств, не был задуман для быстрого бега. Он скорее величаво передвигался, чем исполнял крутые маневры».

«Что я мог поделать? Ничего, кроме как бросить мою трость в надежде оглушить ударом змею. Надежда была жалкой, но меня это не остановило; это спасло Эгберту жизнь, хотя и не таким образом, как я предполагал. Трость пролетела мимо змеи и упала прямо перед Эгбертом. Этого было достаточно. Его грандиозный ум сработал в одно мгновение. Как только змея оказалась рядом с ним, он достиг трости; и в следующий момент Эгберт, по самую шею оказавшийся в змеиной глотке, уже был спасен от полного поглощения благодаря трости, которую он крепко зажал у себя во рту».

«Редко когда мне доводилось видеть живое существо столь сильно пораженным, как та змея оджибве. Развитые умственные способности не являются сильной стороной змей. Они не в силах понять причину и следствие. В противном случае змея бы просто кусала Эгберта до тех пор, пока ему не пришлось бы отпустить трость. Вместо того, змея воспринимала Эгберта и трость как одно целое и воображала, что столкнулась с новой породой непроглатываемых лягушек. Эгберт был извергнут, и змея улеглась, обдумывая происшествие, тогда как Эгберт, исполненный мужества, продолжил путешествие к пруду».

«На протяжении последующих двух ярдов змея трижды пыталась проглотить свою жертву, и каждый раз терпела поражение; пережив последнюю попытку, Эгберт, очевидно посчитавший это непрестанное полу-исчезновение в чужих внутренностях неблагоприятно сказывающимся на его нервной системе, счел, что пятиться по направлению к пруду будет более разумно, нежели направляться к нему, смотря в лицо змее, так как подобный вид передвижения хоть и был медленнее, но имел гораздо больше шансов оставаться непрерывным».

«Что ж, дабы не углубляться в подробности, скажу только, что змея, пребывая в крайнем замешательстве, следовала за Эгбертом до самого края пруда; и когда мой маленький друг наконец-то нырнул, змея лежала там, положив голову у берега и уставившись в воду добрых десять минут. Затем она повернулась, в отчаянии покачала головой и, извиваясь, уползла в кусты, все еще ломаю голову над случившимся. Немного погодя я увидел, как голова Эгберта осторожно высунулась у края пруда, при этом трость по-прежнему торчала у него в зубах. Он огляделся вокруг, чтобы убедиться, что берег чист, и затем попрыгал в мою сторону, положив трость у моих ног. И хотя я никогда не был размазней, я не выдержал и расплакался, как ребенок».

Эгберт, Буль-Фрог

– Кстати, о собаках, – сказал дядя Джеймс, – рассказывал ли я тебе о моём Эгберте, из породы лягушек-быков? Я отношу его к собакам частично за преданность и умственные способности, а частично за низкий рев, ты же слышал этих земноводных, их лай всегда напоминает охотничьих ищеек, которых ведут по следу запахом аниса. Эгберт был моим домашним любимцем, когда в Северном Ассаме я разводил каучуконосы. Мой питомец обожал яйца вкрутую и умер, объевшись ими, а я горевал так, будто потерял родного брата.

– Думаю, Эгберт исподволь и задолго проникал в нашу усадьбу, прежде чем я его заметил. Оглядываясь назад, вспоминаю, что иногда, не придавая тому значения, встречал его в саду и замечал в его взоре мечтательное томление, когда проходил мимо, не проронив ни слова. Так продолжалось до нападения грабителей, после чего возникло понимание бесценной надёжности Эгберта. Пара туземцев проникла в наш дом, и, несомненно, их замысел был бы успешным, если бы не яростный лай буль-фрога, поднявшего на ноги всех, а меня заставившего спуститься с револьвером. Несомненно, преданное животное завело привычку спать каждую ночь у парадной двери, ожидая подобного происшествия. Он всегда относился с подозрением к местным.

Разумется, после случившегося за Эгбертом закрепили место в доме. Он спал у подножья моей кровати, а его глубокое ритмичное дыхание было для меня лучшим успокаивающим в темноте.

Даже днём мы оставались неразлучны. Мы уходили вместе на прогулку и нередко долгие часы я развлекался в отдалённой части сада, бросая палку в пруд, чтобы Эгберт достал её. Эти упражнения спасли ему жизнь в момент глубочайшего кризиса его карьеры.

Однажды я повредил ногу и дремал, сидя в парке рядом с верным компаньоном, вдруг хриплый рёв пробудил меня ото сна, я глянул вниз и обнаружил, что Эгберт стремительно скачет к пруду, а его настигает оджибве, огромная змея, не ядовитая и не опасная для людей, но страх вселенский для мелкой фауны в Ассаме, потому что естественная привычка гадины – нападать на животных и заглатывать их живьём. Она имеет особенное пристрастие к буль-фрогам, и, судя по скорости, с которой Эгберт отмахивал к воде, он вполне осознавал характерные привычки рептилии.

Можешь представить мои душевные муки. Я беспомощен. Больная нога не позволяет пуститься вслед и задать оджибве по первое число. А тем временем неравная гонка приближалась к неизбежному финалу. Эгберт, будучи великолепным в своих лучших качествах, не создан для бега. Он скорее величествен, нежели подвижен.

Что же делать? Ничего, кроме как швырнуть палку с желанием оглушить змею. Это казалось безнадёжным, но я метнул и спас Эгберта, хотя совсем не так, как предполагал. Палка пролетела мимо оджибве и упала прямо перед Эгбертом. Этого было достаточно. Его интелект сработал молниеносно. Как только змея настигла, он успел закусить палку и в следующий момент Эгберт погрузился в змеиной пасти по самую шею, но был спасён от заглатывания палкой, которую крепко зажал во рту.

Редко видел я живую скотину настолько впавшую в замешательство, как эта оджибве. Змеи весьма слабы насчёт умозаключений. Они не в состоянии разглядеть причину и следствие. В противном случае оджибве сжимала бы Эгберта, заставляя его выпустить палку. Наоборот, похоже, гадина вообразила, что палка и Эгберт – единое целое, представляющее собой новую породу непроглатываемых жаб. Поэтому выплюнула его и разлеглась, полагая, что делу конец, в то время как Эгберт, преисполенный отваги, продолжил шествие к пруду.

На протяжение следующих двух ярдов змея трижды пыталась заглотить жертву и каждый раз выпускала, последняя попытка сподвигла Эгберта к пониманию, что постоянные погружения в чужеродные внутренности вредны для его нервной системы, и он сообразил развернуться спиной к берегу и отступать задом наперёд, корячясь медленно, зато неперерывно.

Короче говоря, оджибве преследовала Эгберта до самой кромки воды, оставаясь в том же недоумении, и когда мой маленький собрат наконец нырнул в пруд, гадина выжидала, лёжа у берега, уставившись в воду не менее десяти минут. Наконец она развернулась, сокрушенно встряхнула головой и уползла в кусты, пребывая в глубокой задумчивости. Немногим спустя я увидел голову Эгберта, осторожно появившуюся над водой у берега, он по-прежнему сжимал палку во рту. Эгберт осмотрелся, убедился, что на берегу нет опасности, допрыгал ко мне и положил палку к моим ногам. И такой крепкий мужчина как я, не выдержал и расплакался, словно ребёнок.

Лающий лягушонок Эгберт

- Кстати, кстати, - вспомнил дядя Джеймс, - была у меня собака, в смысле лающий лягушонок. Я не рассказывал? Так вот. Звали его Эгберт, предан, умен и как заливисто лает. Сразу представляю себе ищейку, которая учуяла запах анисового семени и встала в стойку. Пока работал на каучуковых плантациях в Северном Ассаме, везде брал его с собой. В конце концов Эгберт сдох. Этот гурман обожал яйца в крутую, объелся и приказал долго жить. Я горевал, словно потерял брата.

Еще до нашего знакомства Эгберт не раз пытался попасть в дом. Однажды в саду я заметил его тоскливый взгляд, но тогда ничего не понял и молча прошел мимо. Только во время ограбления стало ясно, чего стоит лающий лягушонок. Два индуса залезли в дом и без сомнения хорошо бы обогатились, но Эгберт своим неистовым лаем разбудил всех. Сам не помню, как схватил пистолет и примчался на первый этаж. Затем несколько ночей подряд он спал у входной двери на случай новых вторжений. Наш верный страж не очень-то доверял индусам.

Так Эгберт стал полноправным членом семьи. Теперь каждую ночь его размеренный храп доносился из-за моей кровати и убаюкивал темноту.

Днем мы были неразлучны. Вместе ходили гулять, я частенько бросал палочки в пруд в глубине сада, а Эгберт приносил их обратно. Именно это спасло храброго лягушонка, когда его блистательная жизнь висела на волоске.

Помню, я потянул ногу, а пару дней спустя сидел с Эгбертом в саду и задремал. Все произошло внезапно. Резкий, доходящий до хрипоты лай заставил меня подскочить. Я посмотрел вниз и увидел, как лягушонок в очередном прыжке пытается побыстрее добраться до пруда, а за ним гонится огромная змея ууджубва. Эта ползучая тварь не ядовита и для человека не опасна, но в Ассаме маленькие зверьки боятся ее как огня. Ведь ууджубва может подкрасться и проглотить свою жертву в мгновение ока. Она особенно любит полакомиться лающими лягушками. Судя по прыти, Эгберт об этом знал.

Только представь, что друг попал в беду, а ты ничем не можешь помочь. На больной ноге змею не догнать, хотя стоило проучить эту тварь. Тем временем бешеная гонка шла к неизбежной развязке, ведь силы были явно не равны. Можно бесконечно говорить о других достоинствах Эгберта, но скорость – не его конек. Величавый – да, но совсем не подвижный.

Что мне оставалось? Бросить палку, а вдруг попаду и оглушу эту гадину? Шансы не велики, но я не стал мешкать и спас моего приятеля, пусть не совсем так, как предполагал. Палка перелетела через змею и упала прямо перед ним. Этого оказалось достаточно. Эгберт молниеносно сообразил, что надо делать. Ууджубва настигла его как раз, когда он добрался до палки. Через секунду Эгберт по горло увяз в змеиной глотке и пропал бы без следа, не вцепись он в спасительную деревяшку, которая у ползучей твари встала как ком в горле.

Бедная ууджубва! Редко приходилось видеть такую растерянность. Змеи вообще интеллектом не блещут и не умеют делать выводы. Будь она поумнее, стала бы кусать Эгберта, пока тот окончательно не выбьется из сил и не провалится в ее бездонное брюхо. А так, наоборот, казалось, что мой приятель и палка слились воедино и явили миру новый вид непоглотимой лягушки. Ууджубва выплюнула жертву и призадумалась, а воодушевленный Эгберт запрыгал к пруду.

Еще не раз змея пыталась проглотить свой обед, но так и осталась ни с чем. Наконец, лягушонок решил, что постоянное зависание в чужом брюхе плохо сказывается на его нервной системе, и стал двигаться не передом, а задом. Помедленнее, конечно, но тише едешь, дальше будешь.

Озадаченная ууджубва проводила лягушонка до самого пруда. Мой приятель нырнул, а она еще минут десять молча смотрела на зеркальную гладь. Потом безнадежно мотнула головой и поползла к кустам, где исчезла в траве и глубокой задумчивости. Вскоре Эгберт вместе с палкой вылез из воды и осмотрелся. Лишь убедившись, что путь свободен, он радостно запрыгал навстречу и положил деревяшку к моим ногам. И тогда твой дядя потерял всякое самообладание, рухнул на землю и зарыдал как мальчишка.

Верный друг

- Говоря о собаках, - сказал дядя Джеймс, - я когда-нибудь рассказывал тебе о моем четвероногом друге, лягушонке Эгберте? И не удивляйся, что я ставлю Эгберта в один ряд с собаками. Мой друг из крупной породы лягушек-быков был по-собачьи сообразителен и предан мне. А голос его всегда напоминал мне лай охотничьего пса, у которого из-под носа вдруг ускользнула добыча. Лягушонок был моим постоянным спутником в Индии, где в то время на севере Ассама я выращивал каучуковые деревья. Судьба Эгберта оборвалась трагично – он умер, объевшись вареных яиц, которые при жизни любил безмерно. А я горевал так, словно потерял брата.

Я думаю, что Эгберт пытался пробраться в мой дом задолго до того, как я его заметил. Обращая взор в прошлое, я припоминаю наши редкие встречи в саду и его печальные глаза, с тоской смотрящие мне вслед от того, что я прошел мимо. Но истинную ценность Эгберта я осознал лишь тогда, когда мой дом попытались ограбить. Несколько местных жителей решили проникнуть в мое жилище и без сомнения преуспели бы в этом, если бы не бешеный лай моего дорогого друга. Весь дом поднялся на ноги, и я схватился за револьвер. Я почти уверен, что каждую ночь этот преданный зверь проводил на крыльце моего дома, охраняя меня от всевозможных неприятностей. Местным жителям он не доверял в особенности.

После этого случая, Эгберт твердо обосновался в доме, где я жил. Каждую ночь он спал у подножия моей кровати, и его глубокое и размеренное дыхание в ночи приятно успокаивало меня.

Днем мы были неразлучны. Мы много гуляли вместе и часами играли в одну и ту же игру: я бросал палку в пруд в глубине сада, а он приносил мне ее обратно. И именно благодаря этой невинной забаве Эгберт вышел живым и здоровым из самой опасной передряги за все годы своей преданной службы.

Как-то я растянул ногу и, присев рядом со своим маленьким другом в саду, задремал. Вдруг хриплый лай Эгберта разбудил меня. Я увидел, как лягушонок стремительно скачет к пруду, преследуемый огромной змеей. Аджумба, как называют ее местные жители, не представляет угрозы для человека, так как она не ядовита, но для мелких представителей фауны Ассама эта рептилия смертельно опасна: она нападает на добычу внезапно и заглатывает ее живьем. Аджумба питает особое пристрастие к лягушкам-быкам, и, судя по отчаянному стремлению моего друга поскорее очутиться в пруду, ему об этом было хорошо известно.

Можешь представить, в какой агонии я находился. Я ничегошеньки не мог поделать. Моя больная нога не позволяла мне помочь дорогому другу. А тем временем неравная погоня подходила к своему неизбежному концу. Эгберт, не смотря на все свои великолепные качества, не был из породы гончих. Он всегда двигался неторопливо, с достоинством.

Ну что я мог поделать? Только бросить палку в надежде на то, что это испугает змею. Надежда была слабой, но я решил попробовать. И это спасло Эгберту жизнь, правда, не совсем так, как я предполагал. Палка пролетела мимо змеи и упала прямо перед моим другом. Этого оказалось достаточно. Он молниеносно сообразил, что ему следует делать. В тот момент, как змея схватила его, Эгберт схватил палку. Уже в следующую секунду лягушонок оказался в горле рептилии по самую шею, но во рту он крепко сжимал палку, что не дало змее проглотить его целиком.

Очень редко в жизни увидишь существо, столько обескураженное происходящим, как эта аджумба. У змей вообще-то ума маловато. Они не понимают где причина, а где следствие. Аджумба могла бы начать есть Эгберта по кусочкам, и ему пришлось бы отпустить палку. Вместо этого змея посчитала, что Эгберт и палка – это одно целое и решила, что это какая-то новая порода лягушек, которую невозможно заглотить. Она выплюнула Эгберта и в замешательстве положила голову на землю, в то время, как лягушонок мужественно продолжил свой путь к пруду.

Целых три раза на протяжении следующих нескольких метров змея пыталась проглотить свою жертву, но каждый раз она бросала это предприятие. Последняя попытка заставила Эгберта задуматься о том, что это периодическое исчезновение в недрах противника плохо влияет на его нервную систему. Он решил сменить тактику и стал пятиться задом; конечно, это занимало больше времени, но теперь путь можно было продолжать без неожиданного вмешательства.

Ну, короче, озадаченная змея преследовала Эгберта до самого пруда, и после того, как мой маленький друг нырнул в воду, она в растерянности остановилась на берегу и, склонив голову, таращилась на воду минут десять. Затем она развернулась и, отчаянно покачав головой, исчезала в кустах, все также пытаясь понять, как такое возможно. Немного погодя я увидел, как голова Эгберта осторожно поднялась над водой, во рту он по-прежнему крепко сжимал палку. Лягушонок оглянулся и, убедившись, что путь свободен, выскочил из воды и положил палку у моих ног. Не смотря на всю свою силу и мужество, я не выдержал и расплакался, как ребенок.

Лягушонок Эгберт

— Раз уж речь зашла о собаках, — заговорил дядюшка Джеймс, — я не рассказывал вам о моем верном Эгберте, лягушонке-великане? С собаками его роднили не только ум и преданность, но и утробный лай — вам ведь доводилось слышать громогласный рев этих гигантских лягушек? Оно напоминает мне рычание гончей, внезапно учуявшей анисовую приманку. Эгберт был моим неизменным спутником в Северном Ассаме, где я в то время выращивал каучук. Он скончался от того, что слишком усердно отдавал должное любимому лакомству — яйцам вкрутую. Его уход я оплакивал так, словно потерял родного брата.

До нашего знакомства Эгберт, вероятно, не раз пытался тайком проникнуть в дом. Из глубины прошлого встают передо мной картины наших мимолетных встреч в саду. Теперь я припоминаю, как он с тоской глядел на меня, когда я молча проходил мимо. Лишь после неудавшейся попытки ограбления я понял, что Эгберт — настоящее сокровище. Представьте, ночью в дом ворвалась парочка местных бандитов, которые, несомненно, осуществили бы свой коварный замысел, если бы не неистовый рев Эгберта, перебудивший всех домашних и заставивший меня примчаться из спальни с револьвером. Я почти уверен, что преданное животное имело обыкновение спать у входной двери на случай, если произойдет нечто подобное. Эгберт всегда с подозрением относился к местному населению.

Как вы понимаете, после этого происшествия лягушонок обосновался в доме. Он спал у моих ног, и ничто не действовало на меня так умиротворяюще, как его размеренное дыхание в темноте.

Днем мы были неразлучны. Во время совместных прогулок мы часы напролет проводили у пруда, укрытого в глубине сада: я бросал палки в пруд, а он приносил их обратно. Именно этот навык и спас ему жизнь в миг смертельной опасности.

По случайности накануне я потянул ногу. Я дремал в саду, Эгберт сидел рядом. Неожиданно меня разбудил хриплый лай моего верного спутника, и в следующую секунду я увидел, как он скачет со всех ног к пруду, преследуемый огромной ужумбой. Эта змея не ядовита и потому не опасна для человека, но считается грозой мелкой фауны Ассама, так как предпочитает заглатывать свою жертву целиком. Особенно большую любовь тварь питает к крупным лягушкам, и, судя по серьезному виду спешащего к пруду Эгберта, об этой ее особенности он был прекрасно осведомлен.

Представьте мои страдания. Я был совершенно беспомощен. Из-за растяжения я не мог преследовать змею и помочь своему другу в самый ответственный момент. А тем временем неравная гонка подходила к неизбежному концу. Несмотря на массу достоинств, Эгберт не был создан для погони. В его движениях сквозило величие, но, к несчастью, отсутствовало проворство.

Что я мог поделать? Ничего, кроме как бросить палку в надежде оглушить ужумбу. Надежда была весьма призрачна, но я сделал это. И что бы вы думали? Это спасло Эгберту жизнь, хотя и не так, как я предполагал. Палка пролетела мимо змеи и приземлилась точнехонько перед Эгбертом. Этого было достаточно. Его блестящий ум отреагировал с быстротой молнии. Он схватил палку в тот миг, когда змея настигла его. В следующее мгновение Эгберт по шею исчез в пасти прожорливой твари, но его спасла от неминуемого заглатывания палка, которую он крепко зажал во рту.

Сказать, что ужумба была потрясена, — ничего не сказать. Змеи вообще не отличаются большим умом. Они не умеют сопоставлять причину и следствие. Иначе ужумба могла бы кусать Эгберта до тех пор, пока не вынудила бы того отпустить палку. Но вместо этого она решила, что палка и Эгберт представляют собой единое целое, и вообразила, что случайно повстречала новую породу непроглатываемой лягушки. Она выплюнула Эгберта и лежала, обдумывая данный феномен, в то время как лягушонок отважно продолжал свой путь к пруду.

Еще два ярда — и три попытки проглотить жертву, окончившиеся неудачей. После третьей попытки Эгберт, очевидно, находя постоянное полу-исчезновение в чужих внутренностях вредным для нервной системы, решил пятиться к пруду, а не идти прямо — хоть его продвижение от этого и замедлилось, но риск внезапного нападения снизился.

Чтобы не утомлять вас долгим рассказом, скажу, что ужумба преследовала Эгберта до самого пруда, всем своим видом выражая полнейшее недоумение. Когда мой маленький друг, наконец, исчез под водой, она еще минут десять, вытянув шею, буравила взглядом водную гладь. Затем она отвернулась, в отчаянии покачала головой и отползла в кусты, пребывая в глубокой задумчивости. Вскоре над поверхностью пруда замаячила голова Эгберта с палкой во рту. Он огляделся, дабы убедиться, что путь свободен, прискакал ко мне и положил спасительный жезл у моих ног. И хотя я всегда считал себя человеком мужественным, но в тот момент не выдержал и разрыдался, как дитя.

Эгберт, верная лягушка

- Кстати о собаках, - продолжил беседу дядя Джеймс, - я никогда не рассказывал тебе об Эгберте, моей верной лягушке? Я причисляю Эгберта к собакам, во-первых, за верность и смекалку, а во-вторых, за громкое лающее кваканье – ты ведь знаешь, какие рулады издают некоторые лягушки. Это его кваканье всегда напоминало мне лай бладгаунда, напавшего на след. Эгберт был мне верным товарищем в северном Ассаме, где я в ту пору выращивал каучуковые деревья. Умер он от обжорства: бедняга слишком любил вареные яйца. Я горевал о нем так, словно потерял родного брата.

Думаю, Эгберт мечтал стать частью семьи еще до нашего знакомства. Припоминаю, что иногда, проходя по саду, я ловил на себе его тоскливый взгляд. Но настоящую цену ему я узнал, только когда нас попытались ограбить. Парочка индийцев шныряла вокруг дома и, несомненно, забралась бы внутрь, если бы не отчаянный лай Эгберта: он поднял всех нас с постели, и я сбежал вниз с револьвером в руке. Похоже, преданное животное ночь за ночью ложилось спать перед парадной дверью как раз на такой случай. Эгберт никогда не доверял аборигенам.

Надо ли говорить, что с тех пор положение Эгберта в доме навсегда изменилось. Каждую ночь он спал у моей постели, и его мерное дыхание успокаивало и убаюкивало.

Днем мы были неразлучны. Мы вместе гуляли по саду, и я, бывало, часами бросал палку в пруд, а Эгберт бегал за ней. Однажды, когда жизнь моего четвероногого друга весела на волоске, именно эта привычка спасла ему жизнь.

Как-то раз я мирно дремал в саду, Эгберт, по обыкновению, сидел рядом. Внезапно меня разбудил хриплый лай моего верного друга. Взглянув вниз, я обнаружил, что Эгберт со всех ног удирает к пруду, а за ним гонится змея уджубуа. Рептилия эта неядовита и, стало быть, для человека не опасна, зато вся мелкая фауна Ассама боится ее как огня, и недаром: она стрелой бросается на жертву и проглатывает ее прямо живьем. Любимое блюдо уджубуа – лягушки, и судя по тому, как отчаянно Эгберт стремился добраться до пруда, он был об этом осведомлен.

К несчастью, я недавно повредил ногу, а как бы она мне пригодилась в ту минуту! Но я не мог ни догнать змею, ни раздавить. Представь себе, в каком мучительном состоянии духа я пребывал! а гонка тем временем подходила к неминуемому концу. Силы были явно неравные: Эгберт обладал многими достоинствами, но только, увы, не проворством. Он был скорее степенным, чем подвижным.

Что мне оставалось? Только кинуть палку в надежде оглушить змею. Палка пролетела мимо, но спасла Эгберту жизнь, хотя и не совсем так, как я рассчитывал: она упала прямо у него перед носом. Могучий лягушачий ум среагировал в мгновение ока. В следующую же минуту уджубуа настигла Эгберта, а Эгберт настиг палку. И вот Эгберт уже барахтается в змеиной глотке, но проглотить его полностью змее не дает палка, которую он крепко сжимает во рту.

Не часто доводилось мне видеть существо более озадаченное, чем эта рептилия. Змеи наделены лишь крупицей разума. Им не дано постичь причинно-следственные связи, иначе бы уджубуа принялась щипать Эгберта и не отстала бы до тех пор, пока он не выпустил палку. Но она посчитала Эгберта и палку одним целым и решила, что ей попалась новая непроглатываемая разновидность лягушки. Уджубуа выплюнула свою жертву и глубоко задумалась, а бесстрашный Эгберт тем временем продолжил путь к пруду.

За следующие несколько ярдов змея трижды пыталась проглотить Эгберта и всякий раз вынуждена была оставить эту затею. А Эгберт, похоже, посчитал, что частичное погружение в чужие внутренности вредно для его здоровья, поэтому решил не бежать к пруду, а пятиться задом. Такой маневр, конечно, сильно замедлил продвижение Эгберта, зато его больше не прерывали.

В общем, змея проводила Эгберта до самого пруда, всем своим видом выражая замешательство, а когда мой маленький друг нырнул в воду, она еще долго лежала на берегу, недоуменно глядя вниз. Наконец уджубуа покачала головой и уползла в кусты, все еще пребывая в глубоких раздумьях. А вскоре на поверхности воды показалась голова Эгберта, так и не выпустившего палки изо рта. Он осторожно огляделся и, убедившись, что путь свободен, подскакал ко мне и положил палку к моим ногам. И я, взрослый мужчина, расплакался, как дитя.

Ranunculus sapiens

– К слову о собаках, - молвил дядя Джеймс. - Не помню, я тебе рассказывал про моего Эгберта? Вообще-то он из породы бычьих лягушек, но я его причислил к собакам – не только из-за живого ума и преданности, но и за вполне натуральный лай – слыхал когда-нибудь, как эти лягушки заливаются? Мне вот всегда напоминало удивленный лай гончей, учуявшей запах аниса. Мы с Эгбертом были не разлей вода в Северном Ассаме (я там выращивал каучуконосные фикусы), пока он, в конце концов, не умер от слишком большого количества съеденных крутых яиц – он их обожал до безумия. Я тогда словно лишился брата.

Мне кажется, что Эгберт, прежде чем я его приметил, уже какое-то время пытался прибиться к нашему семейству. Вспоминаю теперь: ведь не раз и не два встречал его в саду – и не видел поначалу той грустной задумчивости, что мелькала в его глазах, когда я равнодушно шел мимо. И только после случая с ворами я смог разглядеть в нем нечто большее, чем просто лягушку. К нам как-то забралась парочка аборигенов, и они, конечно, могли бы многое унести, но их планы спутал Эгберт: он так яростно квакал, что переполошил весь дом, а я сбежал на первый этаж с револьвером наготове. Я почти уверен, что преданный лягушонок ночь за ночью устраивался спать у нас на крыльце на случай, если произойдет что-то нехорошее. Он всегда не доверял туземцам.

Нужно ли говорить, что с тех самых пор Эгберт мог считать себя полноправным членом семьи. Ночевал он уже не на крыльце, а в ногах моей кровати. Его ровное, глубокое дыхание очень умиротворяло меня. А днем мы были неразлучны. Мы вместе гуляли, проводя по многу часов в низине сада: я кидал палочки в пруд, а Эгберт приносил их мне. Именно эта традиция оказалась спасительной, когда наступил самый критический момент в его жизни.

Как раз в тот день случилось мне на прогулке растянуть ногу. Мы с Эгбертом сидели рядышком в саду, и я уже клевал носом – как вдруг очнулся от хриплого кваканья моего верного друга и увидел, что он во всю прыть скачет к пруду, а за ним несется страшная змея уджубва. Эта тварь, знаешь ли, не ядовита и для человека не опасна. Однако она настоящий бич для мелкой живности Ассама, которую она любит заглатывать живьем. Причем особое пристрастие этот род змей питает именно к бычьим лягушкам, и, судя по отчаянным прыжкам Эгберта, ему это было хорошо известно.

Вообрази мой ужас в эти секунды. Я был бессилен. Поврежденная нога не давала мне настигнуть змею и хорошим ударом вывести ее из строя. А неравная гонка уже шла к своему неотвратимому концу. Эгберт, при всех его замечательных талантах, совсем не обладал нужным для улепетывания телосложением. Он всегда был слишком почтенным и степенным.

Что мне оставалось? Только швырнуть в змею палкой в надежде, что оглушу ее – очень слабая была надежда, но выбирать не приходилось – и я так и сделал. Что и спасло Эгберту жизнь – но совсем не так, как я рассчитывал. Палка пролетела над головой змеи и упала прямо перед Эгбертом. И этого хватило. Его блестящий ум сработал молниеносно; в следующую секунду змея настигла его, а он схватил палку – и вот уже мой Эгберт по горло исчез в змеиной пасти и все же был в безопасности, так как крепко зажатая у него во рту палка спасала от участи быть проглоченным целиком.

Мне редко доводилось видеть выражение такого обалдения, как у той уджубвы. У змей вообще слабо развит интеллект, они не понимают связи между причиной и следствием. Иначе уджубва, конечно, догадалась бы отщипывать от Эгберта по кусочку, пока он, в конце концов, не выронил бы палку. А вместо этого она вообразила, что Эгберт и палка – одно целое, и ей «посчастливилось» встретить какой-то новый, непроглатываемый вид лягушек. Поэтому она выплюнула Эгберта и притихла, задумавшись, пока лягушонок с прежним мужеством продолжал свой путь к воде.

На следующих двух ярдах змея трижды пыталась проглотить его и каждый раз с позором отступала. После третьего раза Эгберт, видимо, решил, что постоянно нырять наполовину в чьи-то внутренности – не лучший способ сохранить крепкие нервы. И он придумал вот что: развернулся к змее и начал пятиться к пруду. Получалось медленней, но зато теперь было не так-то легко вновь задержать его все тем же беспардонным образом.

Короче говоря, сбитая с толку уджубва не отставала от Эгберта, пока он, наконец, не нырнул в пруд; и там мой маленький друг просидел добрых десять минут, высунув только голову и напряженно вглядываясь в воду. Затем он повернулся, помотал безнадежно головой и скользнул в прибрежные заросли. А немного погодя я увидел, что Эгберт осторожно выглядывает из воды у самого берега – палку он по-прежнему держал во рту. Поняв, что берег чист и уджубвы нет, он вприпрыжку добрался до меня и положил палочку у моих ног. А я, взрослый мужчина, расплакался как дитя.

Экберт, лягушка-бык.

-Скажи-ка, дружок, когда я рассказывал тебе о своих собаках, говорил ли я когда-нибудь об Экберте, моей лягушке? Я всегда ставил его наравне с собаками, частично из-за того, что он был очень преданным и умным, а частично из-за его громкого «лая» - знаешь, как быки-лягушки лают – этот звук напоминает мне лай ищейки, заставшей врасплох свою добычу. Он был моим верным компаньоном в Северном Ассаме, где я в то время поселился на чайной плантации. Он был страстным любителем яиц всмятку, к сожалению, эта страсть его и погубила, он умер от перенасыщения. Я был так убит горем, как если бы потерял родного брата.

Думаю, что Экберт пытался пробраться во двор, когда я его заметил. Сейчас, оглядываясь назад, я припоминаю, что видел его пару раз в саду, и, хотя я этого сразу не заметил, взгляд его был всегда наполнен тоской, когда я проходил мимо него и не говорил ни слова. Всю его значимость я осознал во время ограбления. Пара туземцев пробрались ночью в мой дом, и наверное, они достигли бы своих целей, если бы не безумный лай Экберта, который разнесся по всему дому и заставил меня спустится с вниз с револьвером. И я почти уверен в том, что, ночь за ночью, он специально спал у входной двери, на случай, если произойдет что-то подобное. Он всегда был подозрителен к туземцам.

После этого случая, его позиции в этом доме, разумеется, утвердились. И теперь каждую ночь он спал у моей кровати, его глубокое ровное дыхание в темноте меня всегда успокаивало.

В дневное время мы были неразлучны. Гуляли мы вместе, я кидал ему палочку в пруд, который находился на самой окраине моего участка, он приносил мне ее обратно, так проходили часы. Нужно сказать, что такая практика спасла ему жизнь в момент самого тяжелого кризиса в его карьере.

Как-то я растянул ногу и сидел в саду – дремал, Экберт сидел рядом, вдруг меня разбудил сиплый лай моего верного компаньона, я посмотрел вниз и увидел, как он большими прыжками скрывается по направлению к пруду, а его преследует огромных размеров змея оджоба, эта рептилия не опасна для человека - она совсем не ядовита, но она настоящий бич малой фауны Асамма, она набрасывалась всегда внезапно и заглатывала свою жертву живьем. Эта змея особенно любила полакомиться лягушками-быками, и, судя по тому как живо он удирал к пруду, Экберт не был в неведении об этой ее черте.

Вы можете представить, как лихорадочно мой мозг искал выхода. Я был беспомощен. Из-за моей раненной ноги я не мог кинуться в погоню за змеей и показать ей, где раки зимуют. А пока эта неравная гонка приближалась к неминуемому концу. Экберт был превосходен во всех отношениях, но он не был сложен для скорости. Он был благородным, но совсем не мобильным.

Что я мог сделать? Ничего, кроме как бросить палку в надежде оглушить оджоба. Эта была безнадежная идея, но я решился и бросил; и это спасло Экберту жизнь, хоть и не тем образом, как я ожидал. Палка не попала в змею, а упала прямо перед Экбертом. Этого было достаточно. Его великолепный ум сработал быстрее молнии. Когда змея догнала его, он успел добраться до палки; в следующий момент Экберт очутился по шею в глотке у оджоба, но крепко сжатая палка во рту спасла его от участи быть полностью проглоченным.

Никогда в жизни я не видел существа, которое бы находилось в таком сильном замешательстве, как сейчас оджоба. Змеи практически не обладают логикой. Они не видят взаимосвязи между причиной и следствием. И в противном случае, оджоба, разумеется, проглотила бы Экберта, и он был бы вынужден прекратить навсегда игру в апорт. Но вместо этого, она увидела палку и Екберта, который был с палкой одним целым и, видимо, подумала, что встретила новый вид лягушки, не годный для поглощения. Она выплюнула Экберта и улеглась, обдумывая произошедшее, Экберт, тем временем, полный отваги, продолжил свой путь к пруду.

Три раза на пути в два ярда змея пыталась проглотить свою жертву, но каждый раз бросала эту затею; после последней попытки, Экберт, который, по-видимому, считал такие постоянные полу-исчезновения во внутренностях другого животного губительными для своей нервной системы, решил продвигаться к пруду, не поворачиваясь спиной к змее, процесс был более длителен, но зато вероятность быть прерванным значительно снижалась.

Что ж, чтобы сократить эту историю, скажу только, что оджоба преследовала Экберта да самой кромки пруда, олицетворяя полное недоумение; и когда мой маленький друг нырнул в пруд, змея улеглась, подняла свою голову и не отрываясь смотрела в воду еще минут десять. Затем она развернулась, потрясла отчаянно головой и свернулась кольцами, продолжая усиленно размышлять. Немного погодя, я увидел как над водой осторожно поднялась голова Экберта, он по-прежнему держал палку во рту. Он осмотрелся, чтобы убедиться, что берег пуст, выпрыгнул из воды и положил палку к моим ногам. И, несмотря на то, что я человек сильный, в тот момент я разрыдался, как дитя.

Эгберт, лягушка-бык.

- Говоря, - произнес мой дядя Джеймс, - о собаках, рассказывал ли я тебе о Эгберте, моей лягушке-быке? Я числю Эгберта среди собак частично из-за его преданности и ума, и частично из-за его низкого лая, ты знаешь, как эти лягушки-быки лают, это всегда напоминало мне бладхаунта, лающего, мчась по следу анисовой приманки. Он был моим постоянным спутником в Северном Ассаме*, где я был в период высадки каучуконосов. Он в результате умер из-за излишнего потребления яиц сваренных в крутую, которые он страстно любил, и я был так несчастен, как если бы потерял брата.

- Я думаю, Эгберт пытался внедриться в семью в течение некоторого времени, прежде чем я заметил его. Оглядываясь назад, я могу припомнить встречи с ним иногда в саду и, хотя я не осознавал это в начале, в его глазах был горячий призыв, когда я проходил мимо не заговаривая. Это продолжалось до нашего ограбления, после которого я начал понимать его подлинную ценность. Парочка местных туземцев пытались проникнуть в наш дом и, несомненно их злодеяние увенчалась бы успехом, если бы не неистовый лай Эгберта, который поднял весь дом и заставил меня спуститься вниз с револьвером в руках. С этого времени стало почти обычаем, что преданное животное привыкло, ночь за ночью спать около парадной двери, на случай если что-то подобное произойдет опять. Он всегда не доверял туземцам.

- После этого, конечно, его положение в доме было признано. Он спал каждую ночь в ногах моей постели и большим облегчением было слышать его глубокое ритмичное дыхание в темноте.

- В дневное время мы были неразлучны. Мы ходили гулять вместе, и я часто проводил часы, бросая палку в пруд в нижней части сада для того, чтобы он отыскал ее. Это была привычка, которая спасла ему жизнь в самый критический момент его карьеры.

- Случилось мне растянуть ногу, и я сидел в саду, подремывая, с Эгбертом рядышком, вдруг я был разбужен сиплым лаем моего верного приятеля, и, посмотрев вниз, нашел его быстро скачущим в направлении пруда, и преследуемым огромной змеей, уджубвой - рептилией, неопасной для человека, не ядовитой, но ставшей настоящим бичем для мелкой фауны Ассама, взявшей в привычку бросаться на них и проглатывать их живьем. Эта змея несомненно привыкла к лягушкам-быкам, и, судя по манере, в которой он действовал в пруду, Эгберт знал об этой ее особенности.

- Вы можете представить мучения моей души. Я был совершенно беспомощен. Моя травмированная нога сделала невозможным для меня гнаться за змей и помочь, по-возможности, наиболее продуктивно. И в это время результат их неравного соревнования был уже предопределен. Эгберт, превосходный во всех отношениях, был не создан для скорости. Он был скорее величавым, чем маневренным.

- Что мог я сделать? Ничего, кроме как бросить палку в надежде оглушить уджубву. Это было безнадежно, но я сделал это, и это спасло жизнь Эгберта, хотя и не так, как я рассчитывал. Палка миновала змею и упала прямо перед Эгбертом. Этого было достаточно. Его благородный разум работал со скоростью молнии. В тот момент, кода змея бросилась на него, он добрался до палки и в следующий минуту, Эгберт был заглочен по самую шею в горло рептилии, но был спасен от полного поглощения благодаря палке, которую он твердо держал во рту.

- Я редко видел какое-нибудь живое существо в таком затруднении, как была эта уджубва. Змеи обладают очень небольшой способностью к мышлению. Они не могут оценить причину и следствие. В противном случае, конечно, уджубва сжала бы Эгберта с такой силой, что он был бы вынужден оставить палку. Вместо этого, она приняла палку и Эгберта за единое существо, и вообразила, что она натолкнулась на новый вид непроглатываемых лягушек. Она выплюнула Эгберта, и лежала, обдумывая это, пока Эгберт, полный мужества, продолжал свой путь к пруду.

- Три раза на протяжении следующих двух ярдов змея предпринимала попытку проглотить свою жертву, и каждый раз она сдавалась; и после последнего эксперимента Эгберт, очевидно, находя этот постоянное частичное исчезновение в чьих-то внутренностях вредным для своей нервной системы, принял решение двигаться спиной в направлении пруда, вместо того, чтобы двигаться головой вперед в этом направлении, хотя это было медленнее, но уменьшалась вероятность внезапной остановки.

- Ну, короче говоря, уджубва преследовала Эгберта до самой кромки воды в пруду, являя собой картину растерянности, и когда мой маленький друг в результате нырнул, она легла, положив голову на кромку берега, уставившись в воду, на целых десять минут. Затем она развернулась, покачала безнадежно головой и, поползла, извиваясь между кустами, и все еще усердно размышляя. А немного времени спустя я увидел голову Эгберта, появившуюся осторожно на другой стороне пруда, все еще с палкой во рту. Он огляделся вокруг, чтобы убедиться, что горизонт пуст, и затем поскакал ко мне и положил палку к моим ногам. И, я, сильный мужчина, потерял самообладание и плакал как ребенок.

_____________________________________

* Штат в Индии

Эгберт, лягушка-бык.

- Кстати о собаках, - сказал мой дядя Джеймс, - рассказывал ли я тебе когда-нибудь об Эгберте, моей лягушке из породы лягушек-быков? Я неспроста вспомнил Эгберта, упомянув о собаках. Он обладал умом, преданностью и низким, грудным лаем (ты ведь знаешь, как умеют лаять лягушки-быки) зачастую напоминавшим мне лай бладхаунда, напавшего на след анисовых семян. Эгберт был моим верным спутником в Северном Ассаме, где я когда-то разводил каучуковую плантацию. Потом, когда он всё-таки умер от неумеренного поедания сваренных вкрутую яиц, которые страстно любил, я скорбел так, словно потерял родного брата.

Думаю, Эгберт уже не раз пытался пробраться в дом, до того как я впервые обратил на него внимание. Сейчас, оглядываясь назад, я вспоминаю наши встречи в саду, которые поначалу не замечал, и тот задумчивый взгляд, что сопровождал меня, когда я молча шёл мимо. И только попытка ограбления заставила меня оценить Эгберта по достоинству. Как-то раз, двое местных жителей хотели проникнуть в наш дом, и, несомненно, осуществили бы в свой коварный план, если бы не отчаянный лай Эгберта, поднявший на ноги весь дом и заставивший меня броситься вниз с револьвером в руке. Я почему-то уверен, что преданный зверёк, ночь за ночью устраивался на ночлег возле парадной двери и караулил свой шанс. Коренное население никогда не вызывало у него доверия.

После этого случая позиции Эгберта в доме заметно упрочились. Каждую ночь он засыпал у меня в ногах и громкое, ритмичное дыхание в темноте убаюкивало меня.

Днём мы тоже были неразлучны. Частенько, во время наших совместных прогулок, я бросал палки в пруд в конце сада, а Эгберт доставал их и приносил обратно. Именно этот навык и спас Эгберту жизнь в один чёрный день его жизни.

Случилось мне как-то растянуть ногу, и вот, расположившись в саду, я сидел в кресле и дремал, когда услышал хриплый лай моего верного спутника, устроившегося неподалеку, я посмотрел вниз и увидел, как он стремительно прыгает к пруду, преследуемый огромной змеёй ууджубва, рептилией не ядовитой и потому не опасной для человека, но для мелкой фауны Ассама она была сущим бедствием, поскольку имела обыкновение нападать на них и глотать живьём. Змея эта питала особую слабость к лягушкам-быкам и, судя по тому рвению, с которым Эгберт прыгал к пруду, он был прекрасно осведомлён об этой черте её характера.

Вообрази мои душевные страдания. Я был там, совершенно беспомощный. Больная нога не позволяла мне догнать змею и помешать ей. Между тем, конец неравной схватки был близок. Скорость не входила в число достоинств Эгберта. Он был степенной лягушкой и совсем не обладал проворностью.

Что я мог поделать? Ничего, кроме как бросить свою трость в надежде оглушить ууджубву. Что и говорить, надежда была слабая, но я всё-таки осуществил задуманное, и это спасло Эгберту жизнь, пусть и не совсем так, как я предполагал. Пролетев над змеёй, трость приземлилась прямо перед Эгбертом. Большего и не требовалось. Мощный лягушачий ум работал со скоростью света. Он бросился к трости, а змея бросилась на него, и в следующий миг из горла рептилии торчала только голова Эгберта, но трость, которую он крепко сжимал рту, спасла его от полного поглощения.

Едва ли мне доводилось видеть любое другое живое существо в таком замешательстве, в какое пришла ууджубва. Змеи не отличаются умственными способностями. Причинно-следственные связи не их конёк. Иначе, ууджубва душила бы Эгберта до тех пор, пока тот не выронит трость. Она же приняла Эгберта и трость за единое целое и решила, что открыла новую породу несъедобной лягушки. Выпустив Эгберта, она лежала и осмысливала произошедшее, в то время как исполненный отваги Эгберт продолжил своё путешествие к пруду.

Трижды на протяжении следующих двух метров змея пыталась проглотить Эгберта и трижды капитулировала. Пережив очередное нападение, Эгберт, вероятно находивший столь частую перемену интерьеров вредной для своей психики, решил сменить тактику и начал пятиться к пруду, что, несомненно, замедлило движение, но в то же время уменьшило число препонов на пути.

Так вот, история эта завершилась тем, что до крайности озадаченная ууджубва, преследовала Эгберта до самого пруда, и когда мой маленький друг всё-таки нырнул в воду, она минут десять лежала у самой кромки пруда и смотрела на его поверхность. Потом отвернулась и, беспомощно покачав головой, извиваясь, поползла в кусты, всё ещё пребывая в глубокой задумчивости. Некоторое время спустя, я увидел Эгберта, осторожно вынырнувшего из воды возле берега, по-прежнему с тростью во рту. Он осмотрелся вокруг и, убедившись, что путь свободен, направился ко мне, прискакал и положил трость у моих ног. Я сильный человек, но даже я не выдержал и заплакал как ребенок.

Лягушка-вол по имени Эгберт.

- Кстати, – промолвил дядюшка Джеймс, - раз уж речь зашла о собаках…

- Рассказывал ли я тебе об Эгберте, в бытность мою в Индии моей любимой лягушке, их ещё называют лягушкой - быком или лягушкой – волом?

Я числю его среди собак за его преданность и ум, а ещё за его раскатистый голос. Ты ведь знаешь, как “лают” лягушки-волы, точь-в-точь гончая, настигающая добычу.

Эгберт был неразлучен со мной в Северном Ассаме, когда я выращивал там каучук. В конце концов, он скончался, переев крутых яиц, до которых он был большой охотник и оставил меня в неутешной скорби, как если бы я потерял родного брата.

- Думаю, он не раз пытался попасть в дом, прежде, чем я обратил на него внимание. Теперь-то я вспоминаю, что и раньше замечал его в саду. Он провожал меня каким-то тоскующим взглядом, но мне до этого не было особого дела и я молча проходил мимо. Так продолжалось до того дня, когда к нам забрались воры. Только тут я понял истинную цену этой лягушке. Пара туземцев пробралась в дом, и, наверняка, преуспела бы в своих намерениях, если бы не исступлённый лай Эгберта, поднявший всех на ноги и побудивший меня с револьвером в руках поспешить на место преступления. Несомненно, преданное животное в ту ночь уже не впервые чутко дремало у порога, по-видимому, ожидая чего-нибудь подобного. Эгберт всегда с подозрением относился к местным.

- После этого он стал полноправным членом семьи. Еженощно он охранял мой сон, устроившись у изножья кровати, и так умиротворяющее звучало в темноте его глубокое ритмичное дыхание. Днем мы были неразлучны. Совместные прогулки вошли у нас в привычку и, порой, на задах сада я часами готов был забавляться, швыряя палку в пруд и ожидая, что верный спутник принесет мне её обратно. Этот-то навык и спас жизнь Эгберту в критический момент.

-Случилось так, что я повредил ногу и в тот день подремывал в шезлонге в саду недалеко от пруда, а мой друг, как всегда, неотлучно был поблизости. Я очнулся от хриплого лягушачьего лая. Опустив глаза, я обнаружил, что Эгберт во весь дух скачет по направлению к пруду, спасаясь от громадной змеи, называемой в тех краях “уджубва”. Змеи эти, будучи неядовитыми, для людей неопасны, но для мелкой живности Ассама являются сущим бедствием. Они обладают ужасным обыкновением набрасываться на жертву и проглатывать её живьём, любой же другой пище особенно предпочитают лягушек-волов. И по нешуточной поспешности, с которой Эгберт приближался к пруду, я понял, что кулинарные пристрастия змеи от него не укрылись.

-Представь же, что за муку я пережил! Я был совершенно беспомощен. Моя хромота не позволяла мне ни спугнуть змею, ни отвлечь, а погоня тем временем близилась к неизбежной развязке. Эгберт, неподражаемый в остальном, для бега создан не был. Он был величествен, но не суетлив.

Что же мне оставалось делать? Конечно, только кинуть в змею палкой, чтобы оглушить её. Я метнул палку, почти не надеясь на удачу, и тем спас своему другу жизнь, хотя и совершенно неожиданным образом. Палка просвистела мимо змеи и плюхнулась прямо перед Эгбертом.

Этого оказалось довольно. Его мощный разум сработал с быстротой молнии. Не успела к нему подскочить змея, как он уже сжимал в челюстях палку. Миг – и задняя часть Эгберта уже по плечи была в пасти змеи! Но палка, которую он по-прежнему крепко держал во рту, спасла его от полного поглощения!

Змея оторопела. Вообще-то интеллектуальная мощь у змей невелика. Им нелегко сопоставить причины и следствия. Будь иначе, эта уджубва, конечно же, укусила бы Эгберта, чтобы он выронил палку. Но она упорно продолжала считать лягушку и палку единым целым, представлявшим собою “Особую Лягушку, Которую Невозможно Проглотить”. Затем она выплюнула Эгберта и слегка задумалась, в то время как отважное земноводное продолжило свой путь к пруду. Трижды на протяжении двух ярдов последовали ещё попытки проглатывания, прежде чем Эгберт, сочтя слишком утомительным испытанием для нервов эти постоянные полуисчезновения в чужом желудке, не решил, наконец, что пятиться к пруду будет хоть и медленнее, но спокойнее.

-Вот так, змея, сама воплощенная растерянность, проводила Эгберта до самого пруда. Когда мой товарищ нырнул и исчез, уджубва грустно улеглась у края воды и пролежала так с четверть часа, пристально вглядываясь в глубину. Затем отвернулась и, сокрушенно покачивая головой, по-прежнему в тяжком раздумье, заскользила в кусты.

Прошло немного времени, и из воды у берега осторожно высунулась голова Эгберта. Он все так же держал палку во рту. Внимательно осмотревшись по сторонам, он прыжками приблизился к шезлонгу и положил палку у моих ног. И вот тут я, сильный, взрослый человек, не выдержал и разрыдался как дитя.

Лягушка по имени Эгберт

- Кстати о собаках, - заметил дядя Джеймс. - Я рассказывал вам об Эгберте, лягушке-быке? Не удивляйтесь, мой Эгберт был умен и предан, как пес, а его густой бас... вы ведь знаете этих лягушек, так заливается испуганная гончая, идущая по следу на запах аниса. В то время я выращивал гевеи в Северном Ассаме, и Эгберт не отходил от меня ни на шаг. А погубило его любимое лакомство - крутое яйцо. Однажды он им объелся и умер. Я был неутешен, как будто потерял брата.

Думаю, Эгберт пытался завоевать мою дружбу задолго до того, как я обратил на него внимание. Теперь я вспоминаю, как несколько раз встречал его в саду. Я проходил мимо него, ничего не говоря, и поначалу даже не замечал его взгляда, полного томительного ожидания. По-настоящему же я его оценил лишь после одного происшествия. Как-то ночью несколько туземцев пытались забраться в наш дом, и, несомненно, осуществили бы задуманное, если бы не Эгберт - он так исступленно лаял, что поднял на ноги всех домашних, а я схватил револьвер и спустился вниз. Не сомневаюсь, что по ночам мой преданный друг охранял нашу дверь на случай, если к нам пожалуют такие гости. К местным он относился с недоверием.

Конечно, после этой истории Эгберт занял особое положение в нашем доме. Каждую ночь он спал около моей кровати, и в темноте его ровное дыхание действовало на меня успокаивающе.

Днем мы были неразлучны. Вместе ходили на прогулку. Много часов проводили в саду, у пруда. Я бросал в воду палку, а Эгберт доставал ее и приносил мне. Именно это и спасло моему другу жизнь, когда судьба приготовила ему серьезное испытание.

Однажды я растянул ногу и, сидя в саду, дремал. Эгберт был рядом со мной. Вдруг меня разбудил хриплый лай моего товарища, я посмотрел вниз и увидел, как он быстро скачет в сторону пруда. За ним ползла огромная змея уджубва. Змея эта неядовитая, и для человека не опасна, зато наводит ужас на мелких представителей ассамской фауны, ибо имеет привычку внезапно нападать и заглатывать их живьем. Особую слабость уджубва питает к лягушкам-быкам, и судя по тому, с какой прытью Эгберт устремился к пруду, ему об этом было хорошо известно.

Можете себе представить мое состояние! Я был в отчаянии. С больной ногой я не мог догнать змею и нанести ей решающий удар. А пока что неравная схватка подходила к неизбежному концу. Эгберт, при всех своих других замечательных качествах, резвостью не отличался. Он не был суетлив, а, напротив, сдержан и исполнен достоинства.

Что я мог сделать? Ничего. Разве что бросить палку, надеясь поразить уджубву. Шанс был небольшой, и я его использовал. И спас Эгберту жизнь, хотя не так, как ожидал. В змею я не попал, и палка приземлилась прямо перед Эгбертом. Этого было достаточно. Он принял решение в мгновение ока. Как раз, когда змея его настигла, Эгберт схватил палку, и в следующий момент оказался в глотке уджубвы, так что снаружи торчала только его голова. Змея не заглотила Эгберта, потому что ей помешала палка, которую он крепко держал во рту.

Удивлению уджубвы не было предела! Змеи не способны мыслить. Где причина, где следствие - понять им не дано. Иначе уджубва кусала бы Эгберта до тех пор, пока он не выпустил бы палку. Однако Эгберт и палка представлялись змее одним целым, и она решила, что наткнулась на новую породу неглотаемых лягушек. Выплюнув Эгберта, уджубва остановилась, чтобы обдумать происходящее, в то время как исполненный отваги Эгберт продолжал двигаться по намеченному пути.

Еще трижды за короткий путь уджубва предприняла попытку проглотить свою жертву, и все напрасно. В конце концов Эгберт решил, что погружение по пояс в нутро змеи вредит его нервной системе, и задумал двигаться в сторону пруда задом. Пусть это займет у него больше времени, но хотя бы неожиданных остановок будет меньше.

Короче говоря, уджубва в полном недоумении преследовала Эгберта до самого пруда. Когда мой маленький друг наконец-то достиг своей цели, змея, свесив голову, уставилась на воду и пролежала так целых десять минут. Потом она повернулась, в отчаянии тряхнула головой и поползла в кусты, силясь понять, что же случилось. Через некоторое время на другой стороне пруда осторожно показалась голова Эгберта, палку изо рта он так и не выпустил. Эгберт оглядел берег и, убедившись, что угроза миновала, запрыгал ко мне и положил палку у моих ног. И я, сильный мужчина, не сдержался и расплакался, как ребенок.

Лягушка по кличке Эгберт

- Кстати, раз мы уж заговорили о собаках, - сказал мой дядюшка Джеймс, - я тебе никогда не рассказывал об Эгберте, моем лягушонке, относящемся к виду Бычьих? Я причислил Эгберта к собакам, частично за его преданность и ум, и частично за его пронзительное мычание, так похожее на скулеж гончих собак, взявших след аниса. Этот лягушонок был моим бессменным спутником в поездке в Северный Ассам, где когда-то я выращивал фикусы. В конце концов, он умер от переедания – он объелся яйцами, сваренными вкрутую, - это было его самым отъявленным лакомством. Как мне было плохо тогда! Я будто бы потерял брата.

Я думаю, Эгберт пытался попасть в дом до того, как я его по-настоящему заметил. Оглядываясь сейчас в прошлое, я припоминаю, как видел его иногда в саду, и хоть сначала я и не отдавал себе в этом отчет, но его взгляд становился печальным, когда я проходил мимо, не пытаясь заговорить с ним. Благодаря лишь тому случаю с взломом я стал понимать его ценность. Парочка местных жителей залезла к нам в дом, и без сомнения осуществила бы свой план, если бы не этот неистовый крик Эгберта, который поднял весь дом на уши и буквально спустил меня вниз со второго этажа с револьвером в руках. Почти уверен, что это самоотверженное существо специально дежурило каждую ночь возле двери, надеясь, что нечто подобное рано или поздно случится. Он никогда не испытывал доверия к местным жителям.

После этого случая, естественно, он обосновался в доме. Ночью он спал у меня в ногах, и его глубокое ритмичное дыхание в ночной тиши действовало на меня убаюкивающе.

Днем же мы были неразлучны. Мы вместе гуляли, и я частенько проводил время у пруда на задворках сада, бросая в воду палочки с тем, чтобы он их оттуда вытаскивал и возвращал мне обратно. Благодаря этим упражнениям он уцелел в самый катастрофический момент его жизни.

Как-то я растянул свою ногу, и сидя в саду, задремал. Со мной рядом был Эгберт. Вдруг я проснулся от громкого рокотания моего преданного друга, и посмотрев вниз, я увидел, как он быстро скачет к пруду, преследуемый огромной змеёй ууджуба, не столько опасной для человека, так как не является ядовитой, сколько ненавистной для мелких особей животного мира Ассама из-за её привычки нападать на них и заглатывать их живыми. Эта змея особенно жалует лягушек, и, судя по тому, с каким упорством Эгберт скакал к пруду, он не был в неведении относительно этой особенности её характера.

Вы можете себе представить, какой поток мыслей тотчас пронесся в моей голове. Рядом – ни души, погнаться за змеёй нет возможности – у меня больная нога, дать указания, как лучше помочь бедняге, тоже не могу. Тем временем, неравная скорость уже приближала неизбежный конец. Эгберт, обладающий уймой блестящих качеств, не был создан для скорости. По натуре он был степенным, но никак не проворливым.

Что мне оставалось делать? Ничего, кроме как швырнуть палку в надежде, что она попадет в ууджубу и оглушит её. Совсем уже было отчаявшись, я так и сделал; и спас Эгберту жизнь, но не так, как я себе это представлял. Я промахнулся, и палка пролетев мимо змеи, упала прямо перед Эгбертом. Больше ничего и не требовалось. Реакция его была молниеносной. Он подпрыгнул к ней, когда змея настигла его. И в следующий миг голова Эгберта уже была в пасти змеи, но она не могла его проглотить из-за палки, которую он крепко держал во рту.

Нечасто мне доводилось видеть живых созданий настолько потрясенных, как эта ууджуба в тот момент. У змей мало развита логика, они не разбираются в причинах и следствиях. Иначе, естественно, ууджуба бы принялась кусать Эгберта, пока тот не выпустил бы свою палку. Вместо этого, она посчитала, что Эгберт и палка были одним целым, и, полагая, что она наткнулась на новый вид непроглатываемых лягушек, выпустила его из пасти. Отважный Эгберт продолжил свой путь к водоему, пока змея неподвижно обдумывала произошедшее недоразумение.

На протяжении двух последующих ярдов трижды наша хищница пыталась проглотить свою жертву, и каждый раз она её отпускала. После таких экспериментов Эгберт, очевидно находя, что такое частое попадание внутрь чужого организма нежелательно для его нервной системы, решил, что прыгая спиной к пруду, он будет менее подвержен внезапным остановкам, хоть это и значительно замедлило его путешествие к пруду.

Итак, дабы приблизить конец истории скажу лишь, что ууджуба преследовала Эгберта до самого пруда. Трудно себе представить, не так ли? Так вот, когда, наконец, мой маленький друг нырнул в воду, его гонительница ещё десять минут выжидала на берегу, не отводя глаз от водоема. Затем, от отчаяния мотая головой, развернулась и с озадаченным видом уползла в кусты. Спустя некоторое время я увидел, как осторожно над водой появилась голова Эгберта с неизменной палкой во рту. Он оглядел берег, и, убедившись, что опасность миновала, выпрыгнул из воды, и пустился ко мне, чтобы вернуть мне палку. Даже такой сильный мужчина, как я, не выдержал и расплакался, словно дитя.

Эгберт, лягушонок - бык

- Кстати о собаках, - сказал мой дядя Джеймс, - я рассказывал тебе об Эгберте, моем лягушонке – быке? Я отношу Эгберта к собакам отчасти благодаря его верности и интеллекту, отчасти же из-за того, что его глухой лай – а ты знаешь, как умеют лаять эти лягушки – всегда напоминал мне застигнутого врасплох бладхаунда, идущего по запаху анисового семени. Этот лягушонок был моим постоянным компаньоном в Северном Ассаме, где я в то время занимался выращиванием каучука. В конечном итоге он скончался, проявив неумеренность в поедании сваренных вкрутую яиц, коими был страстно одержим, и я был в таких расстроенных чувствах, как если бы потерял родного брата.

Я полагаю, что Эгберт пытался пробраться в наш дом еще до того, как я впервые по-настоящему заметил его. Оглядываясь в прошлое, я припоминаю, что порой встречал его в саду, и хотя тогда я и не отдавал себе в этом отчета, сейчас я осознаю, что он с тоской во взгляде провожал мои безмолвно – равнодушные прогулки. И только после ограбления я, наконец, узнал истинную цену этому существу. В дом пытались проникнуть туземцы и, несомненно, им бы это удалось, если бы не Эгберт, который своим неистовым лаем взбудоражил весь дом и заставил меня спуститься вниз с револьвером в руке. Вне всякого сомнения, этот преданнейший лягушонок ночь за ночью устраивался у нашей входной двери в надежде на подобный произошедшему случай. Он всегда с подозрением относился к местным жителям.

После этого происшествия он, наконец, занял свое законное место в доме. Каждую ночь он спал у меня в ногах, и звук его глубокого ритмичного дыхания в темноте был для меня сродни успокоительному средству.

Днем мы были неразлучны. Мы вместе прогуливались, и нередко целыми часами я только и делал, что бросал палки в пруд в нижней части сада, а он приносил их мне обратно. Именно это упражнение, вошедшее у него в привычку, и спасло ему жизнь в момент величайшего кризиса его карьеры.

Мне случилось растянуть ногу, и я подремывал, сидя в саду, с Эгбертом у ног, как вдруг меня разбудил хриплый лай моего верного друга. Оглядевшись, я увидел, что он изо всех сил скачет по направлению к пруду, спасаясь от преследования огромной оджибвы, рептилии не ядовитой, а потому и не опасной для человека, но в то же время представляющей собой настоящую кару небесную для малой фауны Ассама из-за своей дурной привычки внезапно набрасываться на жертву и заглатывать ее живьем. Особенным же лакомством для этой змеи является лягушка – бык, и, судя по тем отчаянным усилиям, с которыми Эгберт рвался к пруду, мой лягушонок был вполне наслышан о таковой черте змеиного характера.

Можешь себе представить мое состояние. Я был там и ничем не мог помочь. Моя поврежденная нога не давала мне возможности догнать змею или найти кого-нибудь, кто бы справился с этим лучше. А в это время неравная гонка уже подходила к неизбежной развязке. Эгберт, во всем блеске своих великолепных качеств, вовсе не был создан для скоростных передвижений. Он был скорее величав, нежели подвижен.

Что я мог? Ничего, кроме жалкого броска палки в надежде оглушить змею. Попытка была практически тщетной, тем не менее, я предпринял ее. И не напрасно: это спасло Эгберту жизнь, пусть и не таким образом, как то было мной задумано. Я промахнулся, и палка упала прямо перед Эгбертом. Этого оказалось вполне достаточно. Его блестящий ум сработал просто молниеносно. Как раз в ту секунду, когда змея настигла его, он оказался рядом с палкой; и в следующее мгновение я увидел Эгберта по самую шею в змеином горле, но все же спасенного от полного заглатывания благодаря той самой палке, которую он крепко держал во рту.

Едва ли я когда-нибудь видел иное живое существо в таком замешательстве, в каком оказалась оджибва. Умственные способности у змей почти не развиты. Они не могут выявить причину и следствие. В противном случае, вне всякого сомнения, оджибва принялась бы кусать Эгберта до тех пор, пока он бы не был вынужден выпустить палку изо рта. Вместо этого рептилия восприняла палку и Эгберта как одно целое и вообразила, что наткнулась на новый вид непроглатываемых лягушек. Змея выплюнула Эгберта и свернулась в клубок, чтобы поразмыслить над случившимся, в то время как Эгберт в отчаянном рывке продолжил свой путь к пруду.

Трижды в последующие два ярда предпринимала змея попытку заглотить свою жертву и всякий раз тщетно. После последней попытки Эгберту, очевидно, находившему это постоянное полу-исчезновение в чужих внутренностях весьма губительным для своей нервной системы, пришла в голову блестящая мысль начать пятиться к пруду вместо того, чтобы двигаться туда в привычной манере, отчего процесс передвижения стал хоть и более медленным, все же менее уязвимым для внезапного вмешательства.

Завершая рассказ, хочу лишь добавить, что оджибва преследовала Эгберта до самой кромки пруда, являя собой воплощение полнейшей растерянности; когда же мой маленький друг в конечном итоге нырнул в воду, то еще целых десять минут змея оставалась на берегу, уставившись на пруд. Затем она повернулась, в отчаянии тряхнула головой и уползла в кусты, все еще в глубоких раздумьях. А немного погодя я увидел голову Эгберта, осторожно появившуюся над поверхностью пруда. Во рту он все еще держал палку. Он осмотрелся вокруг, а затем направился ко мне и положил палку к моим ногам. И я, сильный мужчина, расплакался, как дитя.

Эгберт

- Кстати о собаках, -сказал дядя Джеймс. - Я когда-нибудь рассказывал о своем питомце - лягушке Эгберте? К собакам я его причисляю, во-первых, за преданность и сообразительность, а во-вторых - за утробное кваканье, которым, как известно, отличаются все крупные лягушки. Оно всегда напоминало мне лай бладхаунда, внезапно взявшего след. Эгберт был моим неизменным компаньоном в Северном Ассаме*, где я в то время выращивал каучуконосные фикусы. Увы, мой верный друг в конце-концов умер от чрезмерного увлечения вареными яйцами, которые он просто обожал. Я горевал так, будто потерял брата.

Думаю, к тому времени, как я заметил Эгберта, он уже не раз пытался попасть к нам в дом. Теперь я припоминаю, что порой встречал его в саду — я молча проходил мимо, а он провожал меня грустным, задумчивым взглядом, на который я обратил внимание только позднее. Лишь когда в дом проникли грабители, я действительно понял, в чем его ценность. Те двое местных, что забрались к нам, безусловно преуспели бы в своем преступном замысле, если бы не Эгберт. Его неистовый "лай" поднял всех на ноги и заставил меня спуститься вниз с револьвером в руках. Должно быть, преданное животное ночь за ночью проводило у нас на пороге, ожидая чего-то подобного - Эгберт всегда с подозрением относился к местным жителям.

Конечно, после такого случая его положение в доме упрочилось. Каждую ночь он засыпал у подножия моей кровати, и его мерное дыхание, раздававшееся в темноте, действовало на меня успокаивающе.

Днем мы с ним были неразлучны. Во время наших совместных прогулок я частенько бросал ветки в пруд, находившийся в глубине сада, а он их доставал. Бывало, я часами проводил за этим занятием, и как оказалось, именно оно помогло спасти Эгберта в самый драматичный момент его жизни.

Растянув накануне ногу, я сидел в саду и дремал, как вдруг меня разбудило хриплое кваканье моего верного компаньона, который, как всегда, был тут же. Посмотрев вниз, я увидел, что он торопливо прыгает к пруду, спасаясь от огромной уджубвийской змеи, гнавшейся за ним. Неядовитая, а значит, неопасная для человека, эта рептилия была сущим наказанием для более мелких представителей местной фауны, которых она обычно атаковала, а затем проглатывала живьем. К лягушкам эти змеи испытывали особенное пристрастие, и судя потому, как рьяно Эгберт принялся скакать по направлению к воде, он был осведомлен о предпочтениях рептилии.

Представьте мое состояние — я находился рядом и не мог помочь. Травма не позволяла мне броситься к змее и прогнать ее восвояси. А между тем, неравная гонка уже близилась к своему неотвратимому концу. Эгберт, обладавшей массой прочих достоинств, не отличался особым проворством и был скорее степенным, чем подвижным.

Что мне оставалось делать? Лишь кинуть в змею палку и попытаться оглушить её. Затея была почти безнадежной, однако своими действиями я все же спас Эгберту жизнь, хотя и не так, как рассчитывал. Не попав по змее, брошенная мной ветка приземлилась прямо возле Эгберта. Этого оказалось достаточно. Мой питомец в один миг сообразил, что делать. Как только змея к нему приблизилась, он схватил палку, и еще через мгновенье Эгберт был уже по самую шею в пасти рептилии, однако проглотить полностью его не давала та самая палка, которую он крепко сжимал во рту.

Мне нечасто доводилось видеть кого-то столь ошеломленного, как эта уджубвийская змея. Рептилии, как известно, не обладают большим интеллектом и не могут сопоставить причину и следствие. Будь иначе, змея, конечно же, продолжала бы сжимать Эгберта до тех пор, пока он не выпустил бы палку. Вместо этого она посчитала Эгберта и ветку единым целым и предположила, что ей встретился какой-то новый вид непроглатываемых лягушек. Змея отпустила моего питомца и впала в раздумья, а бесстрашный Эгберт тем временем продолжил свой путь к пруду.

Следующую пару метров рептилия еще трижды пыталась заглотить свою жертву, но каждый раз безуспешно. Осознав после очередного захода, что такое постоянное полупогружение в змеиную утробу действует ему на нервы, Эгберт решил не скакать к пруду вперед головой, а стал пятиться в ту сторону задом. Хотя продвижение несколько замедлилось, зато риск подвергнуться внезапному нападению так был гораздо меньше.

Короче говоря, озадаченная змея преследовала Эгберта до самого пруда, и после того, как мой маленький друг, наконец-то, нырнул в воду, еще целых десять минут лежала на берегу, пристально вглядываясь в глубину. Затем, сокрушенно покачав головой, рептилия повернулась и уползла в кусты, все еще о чем то сосредоточенно размышляя. Некоторое время спустя я увидел, как у края пруда осторожно вынырнул Эгберт — во рту у него по-прежнему была ветка. Оглядевшись по сторонам и удостоверившись, что берег чист, он прискакал ко мне и положил палку к моим ногам. И тут я, такой сильный духом мужчина, уже не смог сдержать слез и разрыдался, как дитя.

*Асса́м — штат на северо-востоке Индии.

Эгберт, жабодог - Раз уж речь зашла о собаках, хочу рассказать тебе об Эгберте, моем жабодоге. Ты ведь еще не слышал о нем? – спросил меня дядя Джеймс. – Я называю Эгберта собакой отчасти из-за его преданности и сообразительности, отчасти из-за того, что его глухое гавканье – ну, ты знаешь, как жабодоги гавкают – всегда напоминало мне лай бладхаунда, которого вспугнули во время нагонки. Эгберт повсюду следовал за мной, пока я жил в Северном Ассаме, где у меня были плантации каучукового дерева. Когда он умер, объевшись своим излюбленным лакомством, вареным яйцом, я так страдал, будто потерял брата.

Думаю, прежде чем я обратил на него внимание, Эгберт уже пытался какое-то время обрести приют под крышей моего дома. Сейчас я припоминаю, что пару раз видел малыша в саду, и – хотя я и не замечал этого сначала – он жалобно смотрел на меня, когда я молча проходил мимо. Его истинную ценность я начал осознавать только после того, как ему удалось помешать ограблению моего дома. Парочка местных хотела забраться внутрь, и их попытки, несомненно, увенчались бы успехом. Но яростное гавканье Эгберта подняло всех на ноги, и я, бросившись на первый этаж с пистолетом, смог задержать преступников. Я почти уверен, что мой маленький преданный друг каждую ночь спал у входной двери как раз на случай, если произойдет нечто подобное. Эгберт всегда недолюбливал индийцев.

После этой истории он занял прочное место в доме. Ночью Эгберт устраивался у меня в ногах, и, слыша его мерное дыхание в темноте, я спокойно засыпал.

Днем мы тоже не расставались, вместе совершали прогулки. Я порой часами кидал ему палку в пруд, находящийся в конце сада. Именно приобретенный таким образом навык спас Эгберта в самый критический момент его жизни.

Однажды я подвернул ногу, и мы с Эгбертом сидели в саду, подремывая – как вдруг меня разбудил хриплый лай моего верного товарища. Опустив взгляд, я увидел, что он скачет к пруду, а следом за ним скользит огромная уджубва, змея неядовитая, а потому неопасная для человека, но наводящая ужас на всю мелкую живность Ассама своей манерой внезапно нападать на жертву и проглатывать ее целиком. Особенно эта змея любит полакомиться жабодогами, и, судя по скорости, с какой Эгберт пустился в бегство, мой друг был наслышан об этом.

Ты, наверное, можешь представить себе, как мысли судорожно метались в моей голове. Я ничем не мог помочь. Травма не позволяла мне броситься вслед за змеей и спасти Эгберта. А между тем погоня приближалась к неминуемой развязке. Эгберт, хотя и наделенный множеством других достоинств, был не способен перемещаться быстро. Он двигался скорее величаво, чем проворно.

Что я мог? Только бросить палку в надежде оглушить уджубву. Этот, казалось бы, безнадежный замысел и спас жизнь Эгберта, хотя и не так, как я ожидал. Палка не задела змею и упала прямо перед моим питомцем. Этого было достаточно. Его непревзойденный ум молниеносно нашел решение. Когда змея уже догнала Эгберта, ему удалось схватить палку. В следующую секунду он, с палкой во рту, был уже наполовину в пасти змеи, но такая добыча оказалась рептилии не по зубам.

Никогда бы не подумал, что пресмыкающиеся способны так удивляться, как уджубва в тот момент. Змеи вообще не отличаются умом. Они не могут связать между собой причину и следствие. Иначе уджубва, конечно, сжала бы Эгберта зубами так, что ему пришлось бы выпустить палку. Вместо этого она решила, что Эгберт и палка – неделимое целое, и что ей пришлось столкнуться с неизвестным видом неглотаемых лягушек. Она выплюнула Эгберта и замерла в недоумении, в то время как мой маленький друг, полный решимости, продолжил свой путь к пруду.

Трижды на следующих двух ярдах змея пыталась проглотить свою жертву, но каждый раз безрезультатно. В конце концов, Эгберт, очевидно считавший регулярные визиты в чьи-то внутренности вредными для своей нервной системы, решил пятиться к пруду, что было хоть и медленным, но более надежным способом отступления.

В общем, растерянная уджубва преследовала Эгберта до самого пруда. И еще минут десять после того, как мой маленький друг скрылся там, змея оставалась на берегу и вглядывалась в воду. Затем она развернулась, сокрушенно покачала головой, и уползла в кусты, глубоко погруженная в свои мысли. А чуть позже я увидел, как Эгберт с опаской высунулся из воды, по-прежнему с палкой во рту. Он огляделся кругом и, убедившись, что ему ничего не угрожает, запрыгал ко мне и, оказавшись рядом, положил палку у моих ног. Тут я, сильный мужчина, не выдержал и разрыдался, как ребенок.

Эгберт, индийская лягушка

- Кстати о собаках! – сказал дядя Джеймс. – Кстати о собаках, я рассказывал тебе об Эгберте? Вообще-то он был индийской лягушкой, но я числю его среди собак: отчасти из-за ума и преданности, отчасти из-за того, что его звучный лай – а ты знаешь, как лают эти твари, - был точь-в-точь как у бладхаунда, когда тот, идя по следу, учует запах аниса. Эгберт был моим постоянным компаньоном и верным товарищем, когда я жил в северном Ассаме и выращивал каучук. Бедняга скончался от переедания: всему виной его страсть к крутым яйцам. Я горевал так, словно потерял родного брата.

Думаю, Эгберт предпринимал попытки к сближению ещё до того, как я обратил на него внимание. Теперь я вспоминаю, что мы как будто несколько раз встречались в саду, но я проходил мимо, не заговаривая с ним, а он провожал меня печальным взглядом, которого я тогда даже не замечал. Только после истории с ограблением я смог оценить его по достоинству. Парочка туземцев уже почти взломала дверь и, несомненно, осуществила бы свои преступные намерения, если бы не Эгберт, чей отчаянный лай разбудил весь дом и заставил меня самого броситься вниз с револьвером. Я почти уверен, что преданное животное ночь за ночью проводило у парадного входа, предчувствуя нечто подобное. Он всегда настороженно относился к местному населению.

Само собой, после этого Эгберт занял подобающее положение в доме. Спал он у меня в ногах, и его глубокое ровное дыхание убаюкивало меня по ночам.

Днём мы тоже были неразлучны и часто уходили вместе на долгие прогулки. В глубине сада был пруд; я часами бросал в воду палочки, а Эгберт доставал их. Именно это нехитрое развлечение однажды спасло жизнь Эгберта, когда вся его карьера чуть было не пошла прахом.

Случилось так, что я повредил ногу и не мог ходить. Сидя в саду, я дремал, а Эгберт пристроился рядом. Внезапно меня разбудил хриплый лай моего товарища, и я с ужасом увидел: Эгберт стремительно скачет в направлении пруда, а за ним по пятам несётся огромная змея-уджубва! Эта рептилия неядовита и потому неопасна для человека, но для мелкой живности Ассама она – просто бич божий: набрасываясь на свою жертву, чудовище заглатывает её живьём. Лягушки – любимое лакомство этого идола, и судя по тому, как Эгберт дал стрекача, - он это знал.

Можешь представить себе, что я пережил! Беспомощный из-за больной ноги, преследовать змею и обойтись с ней как следует я не мог. А между тем погоня приближалась к неутешительной развязке. Склонный скорее к философскому созерцанию, Эгберт, увы, не был лёгок на ногу. Что же мне оставалось делать? Я запустил палкой в уджубву, напрасно надеясь поразить врага. Этим я, неожиданно для самого себя, спас своего друга: пролетев мимо змеи, палка приземлилась ровнехонько под носом у Эгберта. Этого оказалось достаточно. Его мощный интеллект сработал со скоростью света! Как раз в тот момент, когда уджубва настигла его, он дотянулся до палки; в следующее мгновение Эгберт уже очутился по горло в змеиной пасти, однако от окончательного и бесповоротного поглощения его спасла палка – которую он из всех сил сжимал во рту!

Уджубва в эту минуту являла собой образец крайней озадаченности. Змеи довольно туго соображают и зачастую не могут связать причину и следствие. В противном случае уджубва, конечно, смогла бы усилиями горловых мышц принудить Эгберта выпустить палку. Но она, видимо, решила, что палка и Эгберт составляют одно целое, и вообразила, что напала на новый вид незаглатываемой лягушки. Она выплюнула Эгберта и задумалась, как ей дальше быть, а мой отважный друг тем временем вновь устремился к пруду.

На протяжении следующих двух ярдов пути змея трижды повторяла попытку проглотить свою жертву, и трижды терпела фиаско. После очередного такого эксперимента Эгберт, похоже, нашёл, что периодическое ощущение под ногами бездонной пропасти чужой глотки плохо действует на нервную систему, и решил пятиться в направлении пруда, отказавшись от перемещения головой вперед. Дело пошло хотя и медленнее, но стабильнее и без эксцессов.

Короче говоря, уджубва с видом полного недоумения преследовала Эгберта до самого пруда, и когда мой маленький приятель наконец скрылся в глубине, ещё добрых десять минут пролежала на берегу, глядя на воду. Затем она повернулась, разочарованно покачала головой и скрылась в кустах, всё ещё с печатью напряжённого раздумья на лице. Чуть позже голова Эгберта осторожно высунулась из воды, по-прежнему с палкой во рту. Осмотревшись, он убедился, что берег чист, вприпрыжку приблизился ко мне и положил палку у моих ног. Сильный мужчина, я не смог сдержать чувств и разрыдался, как ребёнок!

Эгберт, лягушка-бык

«Говоря о собаках, - произнес мой дядя Джеймс,- я когда-нибудь упоминал о моем Эгберте, лягушке-быке?». Я ставил его в один ряд с собаками, отчасти из-за преданности и интеллекта, отчасти из-за глубокого лая. Знаете ли вы, как она лает? Всегда напоминает бладхаунда, который почуял вдруг анисовый запах. Этот лягушонок стал моим верным товарищем в Северном Ассаме, где я был во время посадки каучука. И когда он все-таки умер, переев крутых яиц, которые он так страстно любил, я был несчастен будто потерял брата.

Я думаю, Эгберт периодически пытался проникнуть в дом, еще до того как я это заметил. Оглядываясь в прошлое, я вспоминаю наши встречи в саду, он тоскливо смотрел на меня, когда я, не замечая его, проходил мимо. И только после нападения на мой дом я в полной мере оценил его. Ко мне залезли двое аборигенов, которые, несомненно, осуществили бы свои намерения, если бы не яростный лай Эгберта. Он разбудил весь дом и я, схватив револьвер, прогнал их. Я почти уверен, что преданный лягушонок ночь за ночью спал возле передней двери, охраняя нас. Он никогда не доверял местным жителям.

Конечно, с той поры его положение в доме укрепилось. Каждую ночь он спал у меня в ногах. Я успокаивался, слыша его глубокое ритмичное дыхание в темноте.

Днем мы были неразлучны. Бывало, вместе ходили гулять, и я часами бросал палку в пруд в низу сада, для того чтобы он принес её обратно. Именно этот навык и сохранил ему жизнь в самый переломный момент.

Случилось так, что я растянул ногу и, подремывая, сидел в саду. Эгберт был рядом со мной. Меня разбудил сиплый лай моего верного спутника. Я взглянул вниз и обнаружил, что он быстро прыгает к пруду, и его преследует огромная змея ууджуубва. Эта рептилия не ядовита и не опасна для человека, но представляет большую угрозу мелким животным Ассама, внезапно атакуя и проглатывая их живьем. Она особенно любит лягушек-быков, и, увидев, как быстро она продвигается к пруду, Эгберт это понял.

Представьте себе, как я переживал. Я ни чем не мог помочь. Моя поврежденная нога не позволяла мне догнать и проучить змею. Тем временем неравный бой уже близился к концу. Мой Эгберт, несмотря на все его достоинства, не мог набрать скорость. Его трудно было назвать подвижным, конечно больше ему подходило неторопливый.

Но что я мог сделать? Ничего, кроме как кинуть свою трость и оглушить ууджуубву. Надежда была слабая, но я попытался. Именно это, хотя не так как я планировал, сохранило Эгберту жизнь. Трость не попала в змею, она упала прямо перед Эгбертом. Но этого было достаточно. Его великолепный интеллект работал со скоростью света. Как только змея поймала его, он взял трость. В следующий момент мой Эгберт с головой ушел в пасть рептилии. Трость он крепко держал во рту, тем самым спасаясь от полного поглощения.

Редко увидишь живое существо в таком затруднительном положении как эта ууджуубва. У змей достаточно небольшие умственные способности. Они не могут сопоставить причину и следствие. Конечно, при других обстоятельствах ууджуубва укусила бы Эгберта и дождалась, когда он бросит трость. Вместо этого, она решила, что Эгберт и трость одно целое и что она напала на новую породу неглотаемых лягушек. Змея выплюнула лягушонка и улеглась раздумывать о случившемся, а Эгберт, полный мужества, продолжил путешествие к пруду.

Следующие два ярда змея трижды пыталась проглотить свою жертву, и каждый раз неудачно. Попробовав в последний раз и явно убедившись, что постоянное полуисчезновение плохо влияет на нервную систему, она решила двигаться к пруду вместо того, чтобы изменить направление, путь хоть и долгий, но менее подверженный внезапным препятствиям.

Короче говоря, ууджуубва преследовала Эгберта до самого края пруда. Сцена была нелепая. И когда мой маленький друг наконец нырнул, змея легла, положила голову на самую грань берега, и в течении десяти минут пристально вглядывалась в воду. Потом она повернулась, в отчаянии потрясла головой и, извиваясь, уползла в кусты все еще напряженно думая. Немного погодя я увидел голову Эгберта. Он осмотрительно поднимался из-за берега и все еще держал во рту трость. Он огляделся вокруг, убедился, что берег чист, взобрался ко мне и положил трость у моих ног. Я не выдержал и расплакался как ребенок, хотя всегда считал себя сильным мужчиной.

Тигрушка по имени Эгберт.

- Кстати о собаках, - произнес дядя Джеймс, - я никогда не рассказывал тебе про Эгберта, мою тигрушку? Да, да, я отношу Эгберта к собакам - ни верностью, ни умом он им не уступил бы. А его утробный лай.... Ну, ты-то знаешь, как квакают американские тигрушки - ни дать, ни взять ищейка, почуявшая добычу. На севере Индии, в Ассаме, где я разводил гевеи, мы с Эгбертом были неразлучны. Увы, в конце концов, он объелся яйцами в крутую, которые так страстно обожал, и умер - я был безутешен, словно потерял родного брата.

Полагаю, Эгберт стремился потихоньку прижиться в моем доме задолго до того, как я обратил на него внимание. Оглядываясь назад, я припоминаю, что не раз встречал его в саду, и хоть не осознавал этого поначалу, в глазах его читалась тоска, когда я, не обронив ни слова, проходил мимо. И лишь когда меня попытались ограбить, я по достоинству оценил его золотое сердце. Однажды ночью пара индусов решила пробраться в мой дом, и, несомненно преуспела в своих замыслах, если б неистовый лай Эгберта не поднял всех на ноги и не заставил меня спуститься с револьвером в руке. Почти наверняка преданное животное вменило себе в обязанность каждую ночь укладываться спать возле порога моего дома - на случай подобных происшествий. К индусам Эгберт всегда относился с подозрением.

Вот так исполнилась его мечта. Теперь каждую ночь Эгберт спал в ногах моей кровати, и до чего ж приятно было слышать в темноте его размеренное дыхание.

И днем мы не раставались - гуляли всегда на пару, и я нередко проводил час за часом на берегу пруда в глубине сада, бросая палки в воду и наблюдая, как Эгберт приносит их обратно. Однажды, в минуту смертельной опасности эта привычка даже спасла ему жизнь.

Случилось так, что я растянул себе лодыжку. И вот сижу я как-то в саду - Эгберт, разумеется, подле меня - и начинаю клевать носом. Как вдруг меня вырывает из этого дремотного состояния хриплый лай моего верного спутника, и я вижу, как он поспешно скачет в сторону пруда, а по пятам его преследует змея ууджубва. Она не ядовита и для человека неопасна, зато привычка набрасываться и проглатывать целиком свою жертву превратила ее в подлинный бич для мелких обитателей Ассама. Тигрушки - излюбленное лакомство ууджубвы, и, судя по тому, как он улепетывал во все лопатки к пруду, Эгберт был осведомлен о повадках змеи.

Вообрази мои душевные страдания. Что я мог сделать? Больнаю нога не позволила бы мне догнать змею и рассчитаться с ней по заслугам. А неравная гонка, между тем, приближалась к своему неизбежному финалу. Эгберт, при всех его достоинствах, не был, увы, прирожденным спринтером. И горделивая осанка плохо компенсирует недостаток расторопности.

Что же оставалось делать? Только одно - швырнуть трость в надежде, что она оглушит ууджубву. Надежда была чисто иллюзорной, но все же я сделал попытку и тем спас Эгберту жизнь, хотя спасение это явилось для меня полной неожиданностью. В змею я не попал - трость упала перед самым носом у Эгберта. Большего смышленному существу и не требовалось. Его восхитительная голова работала с быстротой молнии. Змея бросилась на Эгберта, Эгберт - на трость и в следующий миг по самую шею оказался в пасти рептилии, однако полнстью проглотить его змее не дала трость, которую Эгберт крепко сжал челюстями.

Не часто встретишь живое существо, которое привели бы в подобное замешательство. Интеллект у змей, несомненно, оставляет желать лучшего. Им не под силу проследить связь между причиной и следствием. В противном случае, конечно, ууджубва сжимала бы Эгберта до тех пор, пока он не выпустил бы трость. Вместо этого змея восприняла трость и Эгберта как нечто неразъемное и, должно быть, вообразила, что наткнулась на ранее неизвестную породу - непроглатываемых лягушек. Она отпустила Эгберта и улеглась, раздумывая над случившимся, тот же, исполненный отваги, продолжил свой путь к водоему.

Трижды на протяжении двух последующих ярдов змея пыталась проглотить свою жертву и каждый раз отказывалась от своей затеи. После третьей попытки Эгберт, видимо, счел, что слишком часто оказываться в полупроглоченном состоянии в утробе другого существа вредно для нервной системы, и решил дальше к пруду скакать задом наперед. Скорость, правда, при этом снизилась, но вместе с ней снизилась и угроза непредвиденных заминок.

Короче говоря, ууджубва с крайне растерянным видом преследовала Эгберта до самой кромки воды и, когда мой маленький друг таки нырнул, минут десять - не меньше! - лежала на берегу, напряженно вглядываясь вглубь пруда. Наконец, она повернулась, озадаченно покачала головой и, все еще в глубокой задумчивости, поползла, извиваясь в джунгли. Спустя некоторое время я заметил, как Эгберт - по-прежнему с тростью во рту - осторожно выглянул из-под воды. Он огляделся, чтоб убедиться - не притаился ли на берегу его враг, а затем прискакал и положил трость к моим ногам. При виде этого я, сильный человек, разрыдался точно ребенок.

Эгберт-лягушка

- Кстати, о собаках, - сказал мой дядя Джеймс. – Рассказывал ли я тебе когда-нибудь о моей лягушке, Эгберте? Я числю его собакой, как из-за его ума и преданности, так и из-за его звучного лая – ты ведь знаешь, как гавкают эти тигровые лягушки. Этот лай всегда наводил меня на мысль об идущем по следу бладхаунде. Эгберт был моим постоянным спутником в Северном Ассаме, где я в то время выращивал каучук. В конце концов, он умер, объевшись крутых яиц, которые страстно любил. Я был в таком отчаянии, будто потерял брата.

Мне кажется, Эгберт пытался исподволь проложить себе путь в дом еще до того, как я обратил на него внимание. Оглядываясь назад, я припоминаю, что иногда видел его в саду, и, хотя сперва я этого и не осознавал, появлялось в его глазах какое-то робкое ожидание, когда я молча проходил мимо. Истинную цену Эгберту я узнал лишь тогда, когда нас попытались ограбить. Несколько местных залезли в дом, и наверняка преуспели бы в своих замыслах, если бы не отчаянный лай Эгберта, пробудивший всех домочадцев и заставивший меня спуститься вниз с револьвером. Я почти уверен, что преданный зверь ночь за ночью спал около входа на случай, если произойдет нечто подобное. Он всегда подозрительно относился к туземцам.

После того происшествия позиции Эгберта в доме укрепились. Каждую ночь он спал в ногах моей постели, и как же успокаивающе действовало в темноте его глубокое ритмичное дыхание...

Днем мы были неразлучны, вместе гуляли, и часто я подолгу развлекался, кидая палки в садовый пруд – а Эгберт приносил их обратно. Именно это и спасло ему жизнь в самый критический момент.

Тогла мне случилось растянуть ногу; сидя в саду, я дремал, а Эгберт устроился рядом. Разбудил меня хриплый лай моего верного товарища. Посмотрев вниз, я увидел, как он быстро прыгает к пруду, преследуемый гигантской змеей вида уджубва – рептилией, которая, не будучи ядовитой, безопасна для человека, зато является настоящим бичом для мелких животных Ассама, на которых она набрасывается и проглатывает заживо. Эта змея питает слабость именно к тигровым лягушкам, и, судя по тому, с какой скоростью Эгберт направлялся к пруду, это не было для него секретом.

Можешь представить себе мое отчаяние. Я был беспомощен. Из-за поврежденной ноги я не мог подойти к змее и прогнать ее. А тем временем, неравная гонка близилась к неизбежному финалу. Какими бы великолепными качествами ни обладал Эгберт, скорость не была его сильной стороной. Благородство его намного превышало мобильность.

Что я мог поделать? Только лишь швырнуть свою палку в надежде испугать уджубву. Надежда была невелика, но я сделал это – и спас Эгберту жизнь, хоть и не так, как рассчитывал. Палка пролетела мимо змеи, упав прямо перед Эгбертом. Этого хватило. Его интеллект сработал со скоростью молнии. Как только змея догнала его, он схватил палку; в следующий миг Эгберт был в змеиной глотке по самую шею, но зажатая во рту палка уберегла его от полного проглатывания.

Редко мне доводилось видеть столь ошарашенное живое существо, как та уджубва. Змеи вообще не блещут мыслительными способностями. Они не могут сопоставить причину и следствие. В противном случае, уджубва удерживала бы Эгберта до тех пор, пока ему не пришлось бы выпустить палку. Вместо этого, рептилия восприняла Эгберта и палку как единый организм и вообразила, что столкнулась с новым видом непроглатываемых лягушек. Она выпустила Эгберта и задумалась, а мой товарищ отважно продолжил свой путь к пруду.

Три раза на протяжении следующих трех ярдов пыталась змея проглотить свою жертву и всякий раз отступалась; по окончании последнего эксперимента Эгберт, очевидно, решил, что постоянное полу-исчезновение вредит его нервной системе, и стал пятиться к пруду задом наперед вместо того, чтобы продвигаться к нему как положено. Так процесс хоть и замедлился, зато перестал прерываться.

Короче говоря, сбитая с толку уджубва преследовала Эгберта до самого пруда, и когда мой друг, наконец, нырнул туда, добрых десять минут лежала на берегу, уставившись в воду. Затем змея повернулась, в отчаянии потрясла головой и все еще в раздумьях уползла в кусты. Чуть позже я увидел, как над водой появилась голова Эгберта, во рту его все еще была палка. Он посмотрел вокруг, чтобы убедиться, что путь свободен, приблизился ко мне и положил палку у моих ног. Уж на что я был сильным человеком, но тут не выдержал и разрыдался как ребенок.

Альберт, гигантская кашмирская лягушка

- Кстати, о собаках, - воскликнул мой дядюшка Джеймс, - разве я не рассказывал об Альберте? Хотя он был лягушкой, я отношу его к собакам, отчасти из-за ума и преданности, отчасти из-за его хриплого лая – ну, вы ведь слышали, как лает гигантская кашмирская лягушка. Его лай напоминал мне голос молодой ищейки, почуявшей добычу. Альберт был моим верным компаньоном в Северном Ассаме, где я занимался разведением гевеи на тамошних плантациях. Он был тонким ценителем вареных яиц, которые собственно и погубили его. Когда он умер от обжорства, я буквально осиротел – мне казалось, я потерял брата.

Думаю, Альберт довольно долго присматривался к моему дому, прежде чем в нем поселиться – задолго до того, как я заметил его. Помнится, я несколько раз видел его в саду: прогуливаясь по дорожкам, я неоднократно ловил его преданный собачий взгляд, значение которого я понял позднее. Да и оценить Альберта по достоинству я смог лишь после того, как парочка туземцев попыталась ограбить мой дом. Им бы непременно удалось исполнить свой черный замысел, если бы не Альберт. Его неистовый лай поднял на ноги весь дом, в том числе и меня с револьвером. Я практически уверен, что преданное животное намеренно взяло себе за привычку спать прямо у порога, просто на всякий случай. К туземцам он всегда относился с подозрением.

Разумеется, после этого происшествия он поселился в доме уже на законных основаниях. Каждую ночь он спал у меня в ногах, и его тихое ритмичное похрапывание действовало на меня крайне умиротворяюще. Днем мы были неразлучны. Мы прогуливались вместе по саду и я частенько бросал в маленький прудик возле самой ограды щепки и палки, а Альберт неизменно находил и приносил их мне. Именно это упражнение и спасло ему жизнь в один из самых темных дней в его блестящей биографии.

Так вышло, что я вывихнул колено. Сидя в саду, я мирно дремал, Альберт по обыкновению был рядом. Вдруг хриплый лай преданного компаньона прервал мой сладкий сон. Едва открыв глаза я увидел, что он стремительно скачет к пруду, а за ним мчится огромный чирангский питон, хищник жестокий, но не ядовитый и посему для человека не опасный. Однако эта рептилия – просто бич малой фауны Ассама, поскольку охотится она так: набрасывается и глотает добычу живьем. Особенно питательной эта змея считает гигантскую кашмирскую лягушку, о чем Альберту, видимо, было прекрасно известно, судя по небывалой скорости, с которой он несся к пруду.

Можете представить, каково мне пришлось! Вследствие травмы я оказался совершенно беспомощен и даже бесполезен! Иначе я бы непременно погнался за змеей и определил ее туда, где ей самое место. А тем временем, поскольку силы участников забега были неравны, трагическая развязка казалась неизбежной. При всех своих многочисленных достоинствах Альберт не был спринтером. Чувство собственного достоинства редко сочетается с маневренностью.

Что мне было делать? Оставалось лишь метнуть свою трость в надежде испугать питона. Шансы были ничтожны, но я хотя бы попытался… Моя трость спасла Альберту жизнь, но не совсем так, как я ожидал. Палка пролетела мимо змеи и чуть не зашибла беднягу Альберта. Но он не растерялся! Могучий интеллект Альберта работал со скоростью молнии. Как только змея настигла его, он настиг трость! И вот змея заглатывает Альберта почти по самую макушку, а Альберт вцепляется изо всех сил в трость, крепко держа ее во рту, что и спасает его от полного поглощения гадом.

Не так часто приходится видеть настолько оторопелое создание, как тот чирангский питон. Способность рассуждать чужда рептилиям, им никогда не понять связи между причиной и следствием. Иначе бы змея, разумеется, держала Альберта во рту до тех пор, пока он не ослабел и не выпустил трость. Видимо, питон счел Альберта и палку единым целым, эдаким новым видом лягушки, которую невозможно проглотить. Змея исторгла Альберта и, свернувшись кольцами, попыталась переварить эту новость, в то время как отважный Альберт продолжил свой путь к заветному пруду.

На протяжении следующих двух ярдов змея трижды пыталась проглотить свою жертву и каждый раз отступала. После третьей попытки Альберт, наконец, счел это упражнение чересчур вредным для своих расшатанных нервов и сменил тактику, развернувшись лицом к противнику. Конечно, пятиться к прудику с тростью во рту было не слишком сподручно, зато удалось бы избежать многократного погружения в ненасытное змеиное нутро, что Альберт и проделал, предпочтя скорости безопасность.

Короче говоря, питон проводил Альберта до самого берега, являя при этом картину в высшей степени уморительно-назидательную. Когда мой маленький друг, наконец, нырнул в пруд, змея в полном недоумении воззрилась в расходящиеся круги. Свесив голову с крутого берега, питон по меньшей мере четверть часа всматривался в воду. Потом он отвернулся, разочарованно покачал головой и скрылся в кустах, все еще напряженно о чем-то размышляя. А чуть позже я увидел и моего Альберта! Он с опаской вынырнул на поверхность, причем во рту крепко сжимал мою трость. Альберт огляделся, убедился, что горизонт чист, после чего запрыгал ко мне и положил трость у моих ног. Скажу вам, нервы у меня крепкие, но тут я рыдал как дитя!

Бульфрог Эгберт

Когда речь заходит о собаках, не могу не упомянуть об Эгберте, моем бульфроге (такое прозвище он получил за сходство с лягушкой-быком), – сказал дядя Джеймс. – Я выделяю Эгберта среди других собак не только за его преданность и смышленость, но и за глубокий басистый лай — вы знаете, какие звуки издают лягушки-быки — очень напоминает лай бладхаунда, внезапно учуявшего запах аниса. Эгберт был моим постоянным спутником в Северном Ассаме, где я выращивал каучуконосные фикусы. В конце концов, этот пес умер, объевшись сваренными вкрутую яйцами, которые он безумно любил, и я почувствовал себя таким несчастным, будто потерял родного брата.

Сдается мне, что Эгберт в течение некоторого времени пытался прибиться к нашему дому еще до того, как я по-настоящему обратил на него внимание. Оглядываясь в прошлое, могу припомнить, как иногда он попадался мне в саду, а я молча проходил мимо, поначалу не замечая его тоскливого взгляда. Только когда нас попытались ограбить, я стал понимать, каким бесценным сокровищем был этот пес. Однажды двое аборигенов проникли в наш дом, и, наверняка, успешно осуществили бы свой замысел, если бы не яростный лай Эгберта, который переполошил всех домочадцев и заставил меня выйти с револьвером в руках. Скорее всего этот преданный пес взял за правило проводить все ночи у двери на случай, если произойдет нечто подобное. Эгберт всегда относился к местным жителям с недоверием.

После той истории его положение в доме, конечно же, упрочилось. Каждую ночь он спал у моей кровати в ногах, и его глубокое ритмичное дыхание, раздававшееся в темноте, успокаивающе действовало на меня.

Я и Эгберт были неразлучны и в дневное время. Прогуливаясь вдвоем, мы часто забирались в самую глушь сада. Там я часами кидал в пруд ветки, а пес приносил их обратно. Благодаря этим тренировкам была спасена жизнь Эгберта в самый критический момент его службы.

Случилось так, что я потянул мышцу на ноге, и дремал, сидя в саду. Эгберт был рядом. Вдруг меня разбудил хриплый лай моего верного товарища. Опустив глаза, я увидел, как он быстро метнулся в сторону пруда, преследуемый огромной змеей оджибвой. Будучи неядовитой, эта рептилия не опасна для человека, но она – настоящий бич для мелких представителей фауны Ассама, поскольку имеет обыкновение набрасываться на них и заглатывать живьем. Такие змеи особенно любят лакомиться лягушками-быками. Судя по тому, как Эгберт во всю прыть помчался к пруду, от него не утаилась эта особенность змеиного характера.

Можете ли вы представить мое душевное смятение? Я был беспомощен. Поврежденная нога лишала возможности преследовать змею и наилучшим образом разрешить эту ситуацию. Тем временем неравная гонка подходила к своему неизбежному завершению. Эгберту, обладавшему великолепными качествами, не хватало лишь скорости. Он был скорее представительным и степенным, чем живым и подвижным.

Что я мог сделать? Мне ничего не оставалось, как бросить свою трость в надежде оглушить оджибву, хотя не очень-то верилось, что это сработает. Жизнь Эгберта была спасена, но все произошло совсем не так, как я предполагал. Палка пролетела мимо змеи, упав прямо перед Эгбертом. Этого было достаточно. Грандиозный интеллект пса сработал с быстротой молнии. В тот самый момент, когда змея настигла его, Эгберт уже подскочил к трости. В следующее мгновение пес чуть было не оказался по самую шею в глотке этой рептилии, но он крепко зажал палку зубами, что его и спасло.

Нечасто мне доводилось видеть кого-либо в состоянии такой полной растерянности, в котором пребывала оджибва. Змеи не отличаются большой сообразительностью. Они не могут устанавливать связь между причиной и следствием. А если бы могли, то, разумеется, оджибва сцапала бы Эгберта прежде, чем он был вынужден помчаться за тростью. Вместо того, чтобы сделать это, она посчитала, что и палка, и собака являются одним живым существом, неглотаемой лягушкой новой породы. Змея прогнала Эгберта и улеглась, обдумывая произошедшее, пока отважный пес продолжал свое путешествие к пруду.

Далее, на протяжении двухярдовой погони оджибва три раза пыталась проглотить свою жертву и каждый раз оставляла свою затею. В конце концов, Эгберт видимо решил, что постоянные попытки этой рептилии хотя бы наполовину затолкать его в свою утробу невыносимо действуют ему на нервы. И тут его осенило, что хорошо бы, пятясь, добраться до пруда, вместо того, чтобы подставлять змее спину. Хотя этот процесс и более медленный, но зато меньше вероятности быть застигнутым врасплох.

Короче говоря, оджибва преследовала Эгберта до самого водоема,и эта картина была довольно странной. Когда мой маленький друг, наконец, погрузился в пруд, и на поверхности осталась лишь его голова, он в течение целых десяти минут оставался там, пристально вглядываясь в воду. Потом пес повернулся, отчаянно встряхнул головой и рванул в кусты, продолжая напряженно размышлять над случившимся. Немного погодя я увидел, как над водой осторожно появилась голова Эгберта. В собачьей пасти все еще была моя трость. Пес огляделся, чтобы убедиться, что на берегу все спокойно, а затем подбежал ко мне вприпрыжку и положил палку к моим ногам. И тут я, сильный мужчина, не выдержал и расплакался, как дитя.

Эгберт, лягушка-быкоглав

- Кстати, о собаках, - промолвил дядя Джеймс, - а я не рассказывал тебе про Эгберта? Мою лягушку? Ручного быкоглава? Думаю, что его с полным правом можно причислить к собакам, во-первых, за преданность и ум, во-вторых, за басовитый лай – наверное, ты слышал, как быкоглавы квакают – будто лают? Ни дать ни взять бладхаунд, который мчался-мчался по следу и вдруг чему-то удивился. Мы с ним были закадычными приятелями в Индии, у меня тогда были каучуковые плантации на севере Ассама. Он умер, переев крутых яиц, которые сильно любил – чересчур сильно. Я горевал о нем, словно о родном брате.

Теперь-то мне кажется, что Эгберт довольно долго пытался обосноваться в доме, просто я не сразу обратил на него внимание. Я припоминаю, что несколько раз встречался с ним в саду – я проходил мимо, не говоря ни слова, а он смотрел на меня грустными глазами – тогда я этого не замечал. Только когда меня попытались ограбить, я понял, какое мне досталось сокровище. Шайка туземцев попыталась проникнуть в дом, и их замысел непременно увенчался бы успехом, если бы Эгберт не начал бешено лаять. В доме поднялся переполох, а я схватил револьвер и сбежал вниз. Я почти уверен, что мой преданный быкоглав именно на случай вроде этого взял себе за привычку каждую ночь укладываться спать возле входной двери. Туземцам он ни капельки не доверял.

- Конечно, после такого происшествия Эгберт занял в доме подобающее положение. Каждую ночь он засыпал под кроватью у меня в ногах, и как же спокойно становилось от его глубокого мерного дыхания в темноте!

- Днем мы не расставались. Мы ходили гулять, я целыми часами бросал ему палки в пруд, что был в глубине сада, а он приносил их назад. Однажды это умение спасло ему жизнь – то был самый драматический момент в его биографии.

- Я растянул ногу, и как-то раз дремал, сидя в саду. Эгберт был где-то рядом, как вдруг меня пробудил хриплый лай моего верного спутника, и взглянув вниз, я увидел, что он проворно скачет к пруду, а за ним по пятам гонится огромная ооджобва. Эти змеи не ядовиты и потому не опасны для человека, однако для мелких животных Ассама, на которых они набрасываются и глотают заживо, эти твари – сущее проклятье. Быкоглавы – любимое лакомство этих пресмыкающихся, и судя по нешуточному старанию, с каким Эгберт устремился к пруду, гастрономические пристрастия змеи не были для него секретом.

- Можешь вообразить себе мои нравственные муки. Я сидел совершенно беспомощный. Из-за больной ноги у меня никак не вышло бы догнать змею и выдать ей по первое число. А между тем неравная схватка близилась к неизбежному концу. Эгберт обладал массой достоинств, однако к ним не относилось спринтерское телосложение. Его поступь скорее отличалась величавостью, нежели проворством.

- Что мне оставалось делать? Только швырнуть в ооджобву палкой в надежде оглушить. Тщетная надежда! Однако я исполнил задуманное и тем спас Эгберту жизнь, хотя и не совсем так, как рассчитывал. Палка, пролетев мимо змеи, приземлилась прямо под носом у Эгберта, и для столь мощного интеллекта этого оказалось достаточно. Догадка озарила его с быстротой молнии. Не успел он схватить палку, как змея схватила его; и вот уже Эгберт по шею в змеиной пасти, однако палка, крепко зажатая во рту, не давала змее проглотить добычу.

- Не часто мне приходилось видеть живые создания столь остолбеневшими, как эта ооджобва. Змеи не мастера мыслить логически. Они не умеют соотносить причину и следствие. Иначе, конечно, рептилия продолжала бы сжимать челюсти, пока Эгберт не выпустит палку. Вместо этого змея приняла палку с Эгбертом за единое целое, решив, что перед ней новый биологический вид, лягушка неглотаемая. Она выплюнула Эгберта и какое-то время лежала, обдумывая происходящее, а Эгберт с геройским видом шествовал к пруду.

- На протяжении следующих двух ярдов змея трижды пыталась проглотить свою жертву, и всякий раз тщетно. По завершении последнего эксперимента Эгберт, очевидно сообразив, что для его нервной системы совсем не полезно то и дело наполовину исчезать в какой-то посторонней пасти, решил продвигаться в направлении пруда не головой вперед, а спиной – проиграв в скорости движения, но существенно выиграв в равномерности.

- Короче говоря, ооджобва с видом крайнего недоумения проследовала за Эгбертом до самого края пруда; и вот, когда мой маленький приятель наконец нырнул в воду, змея залегла на берегу, свесив голову, и добрых десять минут пристально вглядывалась в воду. Потом она развернулась, покачала в безысходности головой и, извиваясь, уползла в кусты, по-прежнему в напряженных раздумьях. Через несколько мгновений Эгберт осторожно высунул голову из пруда, так и не выпуская изо рта палку. Он огляделся, убедился, что горизонт чист, подскакал ко мне и положил палку к моим ногам. И тут я, сильный и крепкий мужчина, не выдержал. Я разразился слезами как ребенок.

Великолепная лягушка Эгберт

– К слову о собаках, – вспомнил дядюшка Джеймс – я никогда не рассказывал тебе об Эгберте, моем зеленом друге? Я причисляю его к собакам – отчасти за преданность и понятливость, отчасти за низкий лающий голос. Ну, ты же слышал этих больших лягушек. Всякий раз на память приходит лай гончей, которая напала на след приманки, вымоченной в анисовом семени. В Северном Ассаме, где я в ту пору разводил каучук на плантациях, Эгберт был моим неизменным спутником. В конце концов, неумеренное пристрастие к вареным яйцам оказалось для него гибельным, и я так горевал, словно потерял брата.

Думаю, Эгберт долго пытался стать членом семьи, прежде чем я, наконец, обратил на него внимание. Оглядываясь в прошлое, припоминаю, что встречался с ним в саду, но всякий раз проходил мимо, не замечая тоскующего взгляда. Мне представилась возможность оценить его по достоинству лишь когда к нам проникли грабители. Два местных жителя забрались за ограду и, безусловно, преуспели бы в своих замыслах, если бы не яростный лай Эгберта, который поднял на ноги весь дом и заставил меня спуститься вниз с револьвером. Нет сомнения, что преданное животное нарочно каждую ночь устраивалось под дверью, чтобы быть наготове. Туземцам Эгберт никогда не доверял.

Разумеется, этот случай упрочил его положение в доме. С тех пор Эгберт всегда спал у изножья моей кровати, и его мерное дыхание звучало весьма умиротворяюще в ночной тиши.

Днем мы также были неразлучны. В часы прогулок я бросал палки в пруд в глубине сада, а Эгберт доставал их и приносил. Этот опыт и спас ему жизнь в момент величайшего кризиса в его карьере.

Однажды я растянул ногу и дремал, расположившись в саду. Эгберт был рядом со мной. Из полузабытья меня вырвал хриплый лай лягушки. Осмотревшись, я увидел, как Эгберт во весь опор скачет к пруду, преследуемый огромной змеёй уджубве. Они не ядовиты и человеку не опасны, но для мелкой фауны Ассама – поистине бич божий из-за привычки хватать и заглатывать жертву живьем. Эти змеи питают особенную слабость к большим лягушкам, и Эгберт, судя по серьёзности его стремления достичь пруда, не пребывал в неведении относительно этой стороны их натуры.

Можешь себе представить мои душевные терзания! Травма ноги лишала меня возможности догнать змею и показать ей, кто здесь хозяин. А между тем, неравная гонка уже приближалась к трагической развязке. Эгберт был наделен многими превосходными качествами, однако резвость не входила в их число. Он явно проигрывал, хотя и с достоинством.

Что тут было делать? Разве что кинуть трость в надежде оглушить уджубве… Шансов почти никаких, однако я все же попытался – и спас Эгберта, хотя совсем иначе, чем рассчитывал. Перелетев змею, палка упала прямо перед Эгбертом. Этого оказалось достаточно – могучий ум лягушки сработал молниеносно! Когда змея настигла моего друга, он как раз поравнялся с палкой. Еще мгновение – и зловещая пасть поглотила его, но не совсем – палка, крепко зажатая во рту, не давала рептилии покончить с жертвой.

Мне редко доводилось видеть живое существо настолько ошарашенным, как эта уджубве. Змеи почти не обладают умственными способностями и не способны взвесить все за и против. В противном случае она, несомненно, догадалась бы давить Эгберта до тех пор, пока он, обессилев, не отпустит палку. Вместо этого она восприняла палку и Эгберта как единое целое и вообразила, что судьба свела ее с новой породой неудобоваримых лягушек. Пока рептилия, выплюнув Эгберта, обдумывала случившееся, он, тем временем, исполненный решимости, продолжил путешествие к пруду.

На протяжении следующих двух ярдов змея трижды возобновляла попытки проглотить его и всякий раз оставляла эту затею. Эгберт же, найдя, очевидно, что постоянная роль недоеденного завтрака вредна его нервам, почел за лучшее двигаться к пруду задом наперёд – пускай медленнее, зато с меньшим риском непредвиденных заминок.

Короче говоря, уджубве в полном недоумении преследовала Эгберта таким манером до самого пруда. Когда мой маленький друг, наконец, нырнул и скрылся из виду, она целых десять минут оставалась на берегу, пристально вглядываясь в воду. Затем развернулась, в отчаянии тряхнула головой и, призадумавшись еще крепче, поползла в кустарник. А немного погодя над поверхностью воды осторожно показалась голова Эгберта. Палка все еще оставалась у него во рту. Он осмотрелся, убедился, что горизонт чист, и только тогда поскакал ко мне и положил палку к ногам. И я, сильный взрослый мужчина, не выдержал и расплакался как дитя.

Эгберт, лягушка – бык.

- Уж если речь зашла о собаках, рассказывал ли я тебе когда-нибудь об Эгберте, своей лягушке-быке? – спросил меня дядя Джеймс.

Я причисляю его к собакам не только из-за верности и преданности, но так же из-за низкого лая. Знаешь, как эти лягушки-быки гавкают? Чем-то напоминает лай озадаченного бладхаунда, бегущего по следу, помеченному анисовым маслом. Эгберт был моим постоянным спутником в Северном Ассаме, где я в то время разводил каучуковые деревья. В конце концов, он умер, объевшись крутых яиц, к которым питал особую слабость, и я был безутешен, словно потерял брата.

Думаю, Эгберт пытался стать моим другом еще до того, как я обратил на него внимание. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что время от времени встречал его в саду и когда я, не говоря ни слова, проходил мимо, он провожал меня тоскующим взглядом. Только когда в мой дом вломились грабители, я смог оценить его по-настоящему. Пара туземцев попыталась ограбить меня, и им бы это удалось, но бешеный лай Эгберта поднял всех на ноги и заставил меня спуститься вниз с револьвером. Я был уверен - преданное животное подозревало, что может случиться нечто подобное, потому ночь за ночью спало у входной двери. Эгберт никогда не доверял туземцам.

Так он завоевал себе место в моем доме. Каждую ночь он спал у моей кровати, и его глубокое ритмичное дыхание успокаивало меня.

Днем мы не расставались. Он сопровождал меня на прогулках, и я часами играл с ним, кидая палку в пруд, а Эгберт приносил её назад. Это навык спас моему другу во время одного из самых ужасных испытаний на его жизненном пути.

Так уж случилось, что я подвернул ногу и дремал в кресле в саду, а мой верный Эгберт как всегда был рядом со мной. Вдруг я проснулся от хриплого лая и увидел, что мой друг несется к пруду, а его преследует огромная уджубва. Змеи эти не ядовиты и потому не опасны для человека, но вот для мелкой фауны Ассама они сущее бедствие, так как имеют обыкновение набрасываться на свою жертву и заглатывать её целиком. Они просто обожают лягушек-быков, и, судя по тому, с каким рвением Эгберт пытался добраться до пруда, он был прекрасно об этом осведомлен.

Представьте себе мои страдания! Больная нога не позволяла мне поймать змею и перенести в то место, где она не причинила бы вреда. А неравная гонка, тем временем, подходила к неминуемому концу. Эгберт, несмотря на все свои достоинства, скоростью никогда не отличался. Он был скорее величав, чем подвижен.

Что я мог сделать? Только швырнуть свою трость в надежде оглушить змею. То была жалкая попытка, но она все-таки спасла Эгберту жизнь, хотя и совсем не так, как я предполагал. Трость пролетела над головой змеи и упала прямо перед Эгбертом. Этого оказалось достаточно. Его блистательный ум работал с быстротой молнии. Змея уже добралась до него, но и он добрался до трости. В следующий момент Эгберт по самую шею оказался в пасти уджубвы, но от полного поглощения его спасла моя трость, которую он крепко держал во рту.

Такого удивленного живого существа как была в тот момент уджубва, я еще в жизни не видел. У змей очень ограниченные способности к умозаключениям. Они не умеют делать правильные выводы. Иначе змея так бы и держала Эгберта в зубах, пока он не выпустит трость. Вместо этого, уджубва решила, что трость и лягушка это единое целое, и, вероятно, она столкнулась с новым видом неглотаемых лягушек. Змея выплюнула Эгберта и погрузилась в раздумья, а он мужественно продолжил свой путь к пруду.

Еще трижды на следующих двух ярдах уджубва пыталась проглотить свою жертву, и каждый раз её приходилось отпускать. После третьего эксперимента Эгберт наконец решил, что постоянное полу-заглатывание вредит его нервной системе и продолжил свой путь пятясь к пруду - процесс хотя и более медленный, но менее подверженный внезапному прерыванию.

Короче говоря, уджубва с недоумевающим видом преследовала Эгберта до самого берега пруда, и когда мой маленький друг, наконец, нырнул, она улеглась на берегу, уставилась на воду, и пролежала так минут десять. Потом развернулась, в отчаянии покачала головой и, озадаченная, скрылась в кустах. Через некоторое время я увидел, как Эгберт с опаской высунул голову из воды, все еще держа трость во рту. Он осмотрелся и, убедившись, что берег чист, поскакал ко мне и положил трость у моих ног. Тут я, сильный мужчина, не выдержал и разрыдался.

ЛАЮЩИЙ ЛЯГУШОНОК ПО ИМЕНИ ЭГБЕРТ

«Кстати, говоря о собаках, - сказал мой дядя Джеймс, - я когда-нибудь рассказывал тебе о моем лающем лягушонке Эгберте? Я причисляю Эгберта к собакам, отчасти потому что он был преданным и смышлёным, отчасти из-за его грудного лая (тебе ведь небезысвестен его характер, присущий «лающим лягушкам»), напоминающий мне о реакции собаки-ищейки, сбитой с толку запахом аниса. Пока я жил на севере Ассама, будучи в то время занят возделыванием каучуконосных растений, Эгберт постоянно находился со мною рядом. Он умер от очередного переедания вареными яйцами, которым он любил отдать должное, и я был настолько убит горем, как если бы потерял брата.

Я полагаю, что Эгберт пытался найти применение своим способностям в домашнем хозяйстве до того, как я заметил его старания. Размышляя о минувшем, я вспоминаю о тех моментах, когда встречал его в саду, хотя на первых порах и не замечал тоску в его взгляде, когда молчаливо проходил мимо. И до дела с кражей я не осознавал его истинной ценности. К нам забрались двое туземцев, и, безусловно, им удалось бы осуществить свои намерения, если бы не дикий лай Эгберта, который поднял на ноги весь дом и побудил меня спуститься вниз с револьвером в руках. Можно утверждать практически с полной уверенностью, что преданный звереныш ночь за ночью спал около парадного входа для приобретения сноровки на случай подобного происшествия. Он всегда с подозрением относился к коренным жителям.

После злоключения он занял в доме вполне подобающее ему положение. Каждую ночь он спал у подножия моей кровати. В темноте его глубокое размеренное дыхание действовало на меня умиротворяюще.

Днем мы были неразлучны. Мы вместе ходили на прогулки, и так часто бывало, что я часами бросал для него палочки в расположенный в глубине сада пруд, которые он должен был приносить мне обратно. В самый критический момент его карьерной деятельности эти занятия спасли ему жизнь.

Так случилось, что я повредил на ноге связки. Я сидел в саду и дремал. Эгберт был со мной. Пробудиться меня заставил хриплый лай моего верного друга. Посмотрев вниз, я увидел, что он на всех парах мчится к пруду, преследуемый гигантской змеей «оджубва» - рептилией, совершенно не представляющей опасности для человека в силу своей неядовитости, но воспринимаемой малыми представителями фауны северной территории Ассама как стихийное бедствие из-за ее привычки к нападению и заглатыванию их живьем. Этот вид змей оказывает особое предпочтение «лающим лягушкам», и, судя по тому, с каким серьезным видом Эгберт двигался по направлению к пруду, он уж точно не пребывал в неведении относительно этой ее особенности.

Ты вполне можешь представить, каково мне пришлось. Я был здесь беспомощен. Растяжение сковывало мои движения, и я не мог ни погнаться за змеей, ни воспрепятствовать ей, что было бы весьма кстати. Тем временем неравные бега подходили к своему неминуемому исходу. Эгберт был безупречен во всем, но не отличался быстротой движений. Он обладал чертами аристократа, но не был скорым на подъем.

Что мне оставалось делать? Надеясь отвлечь «оджубву», я кинул палку. Особенно не рассчитывая на успех, я все-таки так и поступил: хотя предпринятое мною действие и сработало несколько иначе, чем я предполагал, оно спасло Эгберту жизнь. Палка не сразила змею, но очутилась прямо перед Эгбертом. Это и помогло. Его невероятный интеллект нашел решение со скоростью света. Прежде чем змея его настигла, он добрался до палки, и уже через мгновение Эгберт, крепко держа палку в зубах, по самую шею оказался в пасти рептилии, спасенный от полного поглощения самой палкой.

Мне редко доводилось встречать живое создание, которое, подобно нашей «оджубве», было бы настолько сконфужено. Способностью к рассуждению змеи не отличаются. Они не способны постигнуть связь между причиной и следствием. Иначе «оджубва» не ослабила бы хватки и заставила бы Эгберта бросить палку. Так ей и следовало бы поступить, но она восприняла Эгберта и палку как единое целое, вообразив, что напала на новую породу неудобоваримых лягушек. Она извергнула Эгберта из своей пасти и возлегла в размышлениях о последних событиях, тогда как Эгберт мужественно продолжил свой путь к пруду.

За то время, пока Эгберт покрыл расстояние почти в два метра, она еще трижды пыталась поглотить свою жертву, но каждый раз оставляла свою затею. Последнее ее нападение, по-видимому, и побудило Эгберта прийти к выводу, что бесконечное заглядывание в змеиные внутренности вредит его нервам, и что у него будет больше шансов достигнуть цели, если он будет пятиться назад, а не мчаться напрямик, пусть он и проиграет во времени.

Ну а в довершении скажу, что «оджубва» сопровождала Эгберта вплоть до берега пруда, олицетворяя собой само недоумение. Когда моему маленькому другу все-таки удалось нырнуть в пруд, около десяти минут она всматривалась в воду, лежа на берегу с вытянутой шеей. Потом она развернулась, сокрушенно потрясла головой и, извиваясь, уползла в кусты, полная тяжелых раздумий. А в скором времени из-за берега постепенно появилась голова Эгберта – он все еще держал палку в зубах. Осмотревшись и удостоверившись в том, что на берегу никого больше нет, он вприпрыжку помчался ко мне и положил палку у моих ног. И, несмотря на то, что я обладаю сильным характером, я пал наземь и безудержно, как в детстве, зарыдал».

Индийская сторожевая лягушка.

– Раз уж речь зашла о собаках, – сказал мой дядя Джеймс, – упоминал ли я об Эгберте, лягушке породы индийская сторожевая? Я отношу эту лягушку к собакам отчасти из-за ума и преданности, отчасти из-за громкого лая, – знаешь, индийские сторожевые прямо-таки лают – всегда напоминавшего мне застигнутую врасплох гончую, идущую по следу на запах аниса. Эгберт неотлучно сопровождал меня на плантациях каучуковых деревьев в Северном Ассаме. Когда он умер, объевшись вареными яйцами, которые страстно любил, я оплакивал его как брата.

Видимо, Эгберт некоторое время пытался втереться в число моих домочадцев, прежде чем я обратил на него должное внимание. Оглядываясь назад, вспоминаю, что встречал его иной раз в саду и молча проходил мимо, а он – хотя поначалу я этого не осознавал – провожал меня тоскливым взглядом. Только когда случилось ограбление, я оценил Эгберта по достоинству. Двое местных воров вломились в дом, и намерения их могли осуществиться беспрепятственно, если бы не яростный лягушачий лай, от которого все проснулись, а я выбежал во двор, вооружившись револьвером. Скорее всего, верный Эгберт взял за правило еженощно ложиться спать у входной двери на случай подобного происшествия. Он никогда не доверял коренным жителям.

Разумеется, после этого случая Эгберт занял заслуженное место в доме. Каждую ночь он засыпал в изножье моей кровати, и его глубокое равномерное дыхание было лучшим снотворным.

Днем мы были неразлучны. Совместные прогулки нередко приводили нас в дальний угол сада, где время незаметно пробегало за следующим занятием: я бросал палки в пруд, а Эгберт приносил их обратно. Именно этот навык и спас ему жизнь в роковую минуту.

Однажды сидел я в саду – а накануне мне случилось подвернуть ногу – и дремал в компании Эгберта. Меня разбудил хриплый лай верного товарища. Глянув под ноги я увидел, как Эгберт быстрыми прыжками мчится к пруду, а его преследует огромная змея – ууджуубва – рептилия не ядовитая и для человека не опасная, но настоящий бич божий для мелкой фауны Ассама из-за повадки набрасываться и заглатывать ее представителей живьем. Ууджуубва питает особенную страсть к индийским сторожевым лягушкам, и судя по тому, сколь усердно Эгберт работал лапами, ему была известна эта черта змеиного характера.

Мою душу терзали невообразимые муки. Я был совершенно беспомощен. Из-за больной ноги догнать змею и препроводить ее куда следует было невозможно. Тем временем неравная гонка приближалась к неизбежному концу. Эгберт, само совершенство в прочих своих качествах, имел отнюдь не спортивное сложение. Он был скорее величав, чем вертляв.

Что я мог поделать? Только бросить трость в надежде оглушить змею. Шансов было мало, но так я и поступил, и тем самым спас Эгберту жизнь, хотя дело приняло неожиданный оборот. Моя палка не попала в змею и упала прямо перед Эгбертом. Этого оказалось достаточно. Могучий ум лягушки был быстр как молния. Прежде чем змея настигла его, Эгберт успел схватить трость. В следующее мгновение мой друг оказался по шею погружен в горло змеи, но от полного поглощения его спасла палка, которую он крепко держал во рту.

Положение ууджуубвы было на редкость затруднительным. Умственные способности змей невелики. Они не могут отличить причину от следствия. Ууджуубве надо было бы кусать Эгберта, пока тот не выпустит трость. Вместо этого она посчитала палку и Эгберта единым целым и вообразила, что столкнулась с новой породой непроглатываемых лягушек. Змея предалась размышлениям и выплюнула Эгберта. Он же, исполнившись храбрости, продолжил путь к пруду.

На следующие два ярда пути пришлись три попытки змеи проглотить свою жертву, и каждый раз ууджуубва терпела неудачу. Все эти эксперименты навели Эгберта на мысль, что постоянное погружение в чужой внутренний мир плохо сказывается на нервной системе, и он стал пятиться к пруду, вместо того, чтобы продвигаться лицом. Такой способ передвижения оказался менее быстрым, но уменьшился и риск непредвиденной остановки.

Короче говоря, крайне озадаченная ууджуубва преследовала Эгберта до самого пруда, и когда мой маленький друг наконец нырнул, она свесила голову с берега и уставилась в воду минут на десять. Потом змея повернулась, сокрушенно покачала головой и, не выходя из задумчивости, уползла в кусты. Вскоре Эгберт осторожно высунул голову из пруда. Трость все еще была у него во рту. Он огляделся, убедился, что горизонт чист, прискакал ко мне и положил трость к моим ногам. И я, сильный мужчина, не выдержал и заплакал как ребенок.

ЛЯГУШКА ПО ИМЕНИ ЭГБЕРТ

– Раз уж речь зашла о друге человека, – начал дядя Джеймс, – ты слыхал об Эгберте, моей рогатой лягушке? Я тогда жил в Индии, держал плантацию каучука. По преданности и уму Эгберт ни в чем не уступал собаке. И лаял так звучно – знаешь, рогатые лягушки не квакают, а лают – прямо как гончая на охоте. Он умер от обжорства – переел своих любимых яиц вкрутую. Ужасная потеря! Я словно потерял брата.

Думаю, он давно искал повод для знакомства. Частенько появлялся в саду и с тоской глядел мне вслед. Я видел его, но не обращал внимания – вплоть до той попытки ограбления. Парочка туземцев проникла в сад, но Эгберт своим лаем перебудил всех домочадцев, и злоумышленникам пришлось уносить ноги. Когда я с револьвером в руке сбежал вниз, на меня вдруг снизошло озарение. Подумать только – преданное животное всю ночь караулило у входной двери, охраняя нас от туземцев, которых оно, кстати, на дух не выносило.

Разумеется, Эгберт занял достойное место в доме, аккурат возле моей кровати. Он рядом – значит, можно спать спокойно. Как умиротворяюще звучало его ровное дыхание в темноте!

Днём мы были неразлучны, ходили гулять и часами играли в «принеси палочку» на пруду в дальнем конце сада. Между прочим, именно этот навык и спас ему жизнь в момент величайшей опасности.

Однажды я дремал в саду под бдительным присмотром верного товарища. Неожиданно меня разбудил громкий лай. Оглядевшись, я увидел Эгберта, со всех ног скачущего к пруду, и ползущую за ним уджубву – местную неядовитую змею, настоящий бич мелкой индийской фауны. Уджубва не опасна для человека, она не жалит, а глотает живьём, но самую большую страсть испытывает к рогатым лягушкам. Судя по целеустремлённости Эгберта, об этом он был прекрасно осведомлен.

Я взвыл от отчаяния, потому что несколько дней назад потянул ногу и теперь мог лишь беспомощно наблюдать за драматическим ходом погони. Силы были не равны. Ещё немного, и змея настигнет Эгберта! В число его блестящих качеств резвость, увы, не входила – величественному стражу подобное не к лицу.

В отчаянном порыве я схватил свою трость и швырнул в змею в надежде её оглушить. Один шанс из миллиона, но он сработал, хотя и не так, как я задумал. Пролетев над уджубвой, трость упала перед носом у лягушки, чем и решила исход поединка. Могучий интеллект сработал быстрее молнии! Эгберт схватил палку, и в тот же миг над его упитанным телом сомкнулась зубастая пасть. Сгинуть в ней безвозвратно моему другу не дала лишь трость, которую он крепко держал во рту.

Случившееся повергло рептилию в шок, невиданный мною прежде ни у одного живого существа. Врожденная неспособность мыслить и анализировать сыграла с ней злую шутку. Более разумная тварь дождалась бы, пока Эгберт выпустит изо рта свою последнюю соломинку, но змея, по-видимому, решила, что ей попалась новая порода неудобных лягушек, и выплюнула добычу, чтобы обдумать стратегию заново. Эгберт же, ободрённый, продолжил свой путь к пруду.

На протяжении следующих двух ярдов уджубва ещё трижды предпринимала попытку проглотить жертву, и всякий раз терпела неудачу. В конце концов, Эгберт, сочтя подобные упражнения вредными для своей нервной системы, развернулся и стал двигаться задним ходом, потеряв в скорости, но избавившись от неприятных задержек.

Долго ли, коротко ли, но преследование продолжалось до самого берега, приводя змею во всё большее недоумение. Когда Эгберт, наконец, нырнул в пруд, уджубва ещё минут десять лежала на берегу, пытаясь рассмотреть странную лягушку. Потом растерянно покачала головой и медленно заскользила в кусты, всё ещё напряжённо размышляя. А некоторое время спустя мой верный друг осторожно выглянул из воды. Не выпуская изо рта трость, он удостоверился, что путь свободен, поскакал ко мне и положил её к моим ногам. И тогда я, сильный мужчина, не выдержал и расплакался как младенец.

Лягушка-бык Эгберт.

- Помнишь, когда мы с тобой говорили о собаках, - спросил меня дядя Джеймс. - Разве я не рассказывал тебе об Эгберт - лягушке-быке, что жила у меня одно время? Я всегда сравнивал ее с хорошим псом: отчасти благодаря ее уму и верности хозяину, а отчасти из-за ее громогласного «лая». Да, да, именно лая! Знаешь, как громко они это делают?! Ощущение такое, что бладхаунду перебежали дорогу, когда тот искал анисовое семечко. Эгберт неизменно была рядом со мной в Северном Ассаме, где я в то время занимался посадкой каучуконосного фикуса. А умерла Эгберт от переедания, когда лакомилась яйцами вкрутую, которые страшно любила. Ее уход я переживал так, как будто потерял лучшего друга.

Думаю, она пыталась зайти ко мне в гости еще до того, как я обратил на нее внимание. Насколько я помню, наши пути пересекались несколько раз в саду, и всегда ее взгляд хранил какую-то необъяснимую задумчивость, но я это заметил не сразу. Я всегда просто проходил мимо, не проронив ни слова, и, пока ко мне не нагрянули воры, не догадывался о ее уникальных способностях. Двое уроженцев Ассама пытались проникнуть в дом - и наверняка добились бы своего, если бы не яростное «гавканье» Эгберт, которая буквально подняла весь дом на ноги, а мне пришлось спуститься на первый этаж с револьвером в руке. Я абсолютно уверен, что преданное животное взяло себе за правило - ночи напролет дежурить возле парадной двери на случай, если что-нибудь подобное повторится. Она всегда с большим недоверием относилась к местному населению.

После того случая ее авторитет в доме, разумеется, был непререкаем. Ночью она спала в ногах моей кровати, а я всегда мог расслабиться, когда где-то рядом - в кромешной тьме - раздавалось ее глубокое ритмичное дыхание.

Днем мы были неразлучны: вместе гуляли, и я порой часами баловал ее тем, что бросал в находящийся у подножия нашего сада пруд ветку, а Эгберт с радостью возвращала мне ее обратно. Так она достигла тех высот мастерства, которые однажды – в минуту, пожалуй, самого трудного из всех испытаний – спасли ей жизнь.

Угораздило меня потянуть ногу, и вот как-то сижу я в полудреме в саду (Эгберт, разумеется, рядом) и вдруг сквозь сон слышу: мой верный товарищ «орет» что есть мочи. Наскоро оценив обстановку, я понял, что быстрыми прыжками она удаляется к воде, преследуемая огромной уджубуой – змеей, не опасной для человека и не ядовитой, но представляющей большую угрозу для мелкой живности Ассама из-за привычки хватать все что ни попадя и глотать заживо. Эта тварь больше всего любит есть лягушку-быка, и, судя по тому, с каким серьезным видом Эгберт прыгала в сторону водоема, ей это было хорошо известно.

Ты и представить себе не можешь, какой шок я испытал. Но тут я был бессилен - моя больная нога не позволила бы мне угнаться за змеей, чтобы оказать первую помощь пострадавшему. А между тем неравная гонка близилась к неотвратимому концу. Эгберт, несмотря на все свои «таланты», была создана совсем не для бега: в ее поступи чувствовалось величие, но скорости явно не хватало.

Ну что мне оставалось делать: запустить деревяшкой в рептилию, в надежде оглушить уджубуу? В отчаянии я так и сделал, и - веришь или нет - это спасло Эгберт жизнь, хотя и совсем по другой причине. Палка пролетела мимо цели и приземлилась прямо перед моей лягушкой. Но этого было достаточно: ее могучий интеллект работал, что называется, со скоростью света. Как только уджубуа настигла свою жертву, та уже успела завладеть посланным ей «оружием». И хотя в одно мгновение моя любимица была почти целиком в пасти хищника, она избежала опасности быть полностью проглоченной, благодаря моей палочке-выручалочке, которую ни на секунду не выпускала из своих плотно сжатых челюстей.

Никогда бы не подумал, что у змеи может быть такой обескураженный вид. Кроме того, известно, что пресмыкающиеся не отличаются интеллектом и не ломают голову над всякими там причинно-следственными связями, а иначе уджубуа без промедления сцапала бы Эгберт, попробуй та хоть на миг выпустить изо рта спасительный предмет. Змея же, видимо, приняла беглеца и палку за единое целое, и, предположив, что столкнулась с какой-то неизвестной разновидностью несъедобных лягушек, просто выплюнула добычу, оставаясь неподвижной и стараясь понять: что бы все это значило. Моя же героиня тем временем гордой походкой продолжала свой путь к заветному водоему. Еще как минимум три раза пыталась уджубуа съесть свою жертву – и каждый раз безуспешно. Наконец, после третьей попытки рептилии, Эгберт, решив, что слишком часто злоупотреблять чужим гостеприимством (пусть даже «заходя» к хозяину всего на пол-ноги) плохо влияет на ее нервную систему, пришла к выводу: чем всегда видеть цель, но быть скованной в движении, лучше уж пятиться не спеша – процесс, конечно, более нудный, но гарантированный от всевозможного вмешательства извне.

Короче говоря, уджубуа следовала за Эгберт до самого края пруда с печатью полной растерянности на лице; а когда моя маленькая подруга неожиданно прыгнула и скрылась за водной гладью, еще минут десять оставалась на берегу, вытянув шею и впившись глазами в место исчезновения ее так и несостоявшегося обеда. Наконец, повернув назад, покачав головой - не в силах скрыть своего разочарования, - она взяла курс на ближайшие кусты, виляя туловищем и все еще находясь под сильным впечатлением от того, что произошло. Спустя мгновение я увидел, как голова Эгберт осторожно высунулась из воды - во рту по-прежнему находилась чудодейственная палка. Посмотрев вокруг и убедившись, что все спокойно, она прыжками преодолела разделявшее нас расстояние, чтобы положить к моим ногам свою диковинную ношу. А я, имея достаточно крепкие нервы, на этот раз не выдержал и разрыдался, как ребенок.